Обратная сторона

Боги любили спускаться к людям в самых разных обличиях, и нет, не только из-за шалостей Эроса. Иногда — для помощи смертным, иногда — чтобы испортить им жизнь или повеселиться за их счет, иногда — просто от скуки, и довольно часто — чтобы испытать их. На веру в, собственно, богов, на честность, достоинство, силу духа или на милосердие. Правда, на вкус Эроса большинство из них делали это все как-то топорно, но кому как. Например, однажды спустился Зевс с кем-то из богов, приняв облик странников, уставших и несчастных. Помимо всего прочего, Зевс — бог гостеприимства, за нарушение которого мог и покарать, что и случилось со всеми теми, кто отказал богам в ночлеге. Лишь одна пожилая пара, которой Эрос когда-то подарил счастье, приветливо приняла богов в своем доме, а когда те раскрыли свою сущность и предложили награду, старики попросили лишь об одном: чтобы им позволили умереть в один день. Эрос благоволил тем, кто смог не только заслужить, но и оценить по достоинству его дар, поэтому сия история ему нравилась, хотя сам он, испытывая смертных и богов, выбирал более сложные пути. Признал, что иногда простота подхода делу не мешает, и решил попробовать то же самое. Вообще-то целью его было, конечно, не выяснение гостеприимства или человечности смертных, но ведь одно другому не мешает. Бог любви считал бессмысленным и неинтересным подобное «исследование» в обычное время: люди боялись кары богов, поэтому чаще всего не смели пренебрегать правилами гостеприимства из простого страха; но теперь, когда разозленные лишениями люди показательно отворачиваются от богов, воздвигая себе новых, когда повсюду бродят болезни… вот в такие времена действительно можно разглядеть чистые сердца, на самом деле способные к милосердию. В целом Эрос просто хотел узнать, что думают простые люди о новоявленной богине, но совсем не отказался бы попутно снова найти чью-то светлую душу — словно жемчужину в раковине — которая была бы достойна такого дара, как счастье взаимной любви. Эрос принял облик молодого мужчины, почти юноши, но раненого и измученного долгой дорогой. Спустился в засыпающий город, под шквальным градом обретя совсем печальный вид, и начал стучаться в двери, просясь на ночлег, или хотя бы погреться и помочь с раной, из которой не переставая сочилась кровь, капая на белый снег. Однако раз за разом получал более или менее грубый отказ. Пока не дошел до маленького домика неподалеку от опушки леса. От неожиданности художница тут же отвлеклась от работы, и горячий воск больно обжег ее чуть огрубевшие пальцы. Едва сдерживая ругательства, девушка поспешно убрала все принадлежности, накинула плащ и пошла открывать дверь. В дом тут же ворвался мороз, а на смуглом миловидном лице девушки очень живо отразились сначала легкое раздражение, затем растерянность при виде незнакомца, и, наконец, жалость, когда заметила рану и общий вид путника. — Заходи скорее, холодно. — прежде чем он успел что-либо сказать, посторонилась, пропуская гостя. К ней часто заходили совсем незнакомые люди, которые услышали о ней от других: кто за лекарством, кто за посудой, безделушками и картинами, с поправкой лишь на то, что выбирали для этого не такой поздний час, однако у этого путника было весомое оправдание в виде раны. — Так просто? А вдруг я вор или болен чем-нибудь заразным. — удивился он. — Для вора вид не очень. — с усмешкой заметила Клеоника, жестом предложив присесть. — А зараза от меня бежит. Разве ты не за тем пришел ко мне, чтобы получить помощь? Хоть лекарь из меня не могучий, но кое-что умею. — Я просто искал ночлег. — Тогда ты нашел его. — задумавшись на секунду, ответила девушка и приняла деловой вид. — Позволь осмотреть рану? Эрос, сняв колчан, лук и заледеневший плащ, выполнил указание, со скучающим интересом разглядывая дом и его хозяйку. По комнате витал легкий горьковатый дым, всюду висели пучки каких-то трав, тут и там виднелись какие-то мелкие предметы и приспособления, но в целом всё скромно: очаг, кровать, массивный стол и небольшой шкаф со свитками — книгами. Последнее чуть заинтересовало: немногие простолюдины могли себе такое позволить. Неоконченная роспись на посуде, краски и накрытая покрывалом картина выдавали занятия хозяйки. Сама девушка выглядела невзрачно: фигура полностью скрыта мешковатой одеждой, волосы — платком, смуглое лицо миловидное, но грубоватое. И хотя живая мимика, красивый голос, полные участия и сосредоточенности карие глаза и легкие руки, умело обрабатывающие рану, исправляли впечатление, оставалось загадкой, почему художница сразу и безоговорочно понравилась привередливому богу. Между тем она, закончив обрабатывать рану и признав ее неопасной, представилась и с любопытством взглянула на гостя. Тот назвался странником и охотником по имени Данакт, и выдал печальную историю: мол, вся его деревня сгорела в пожаре, и с тех пор он держит дальний путь к родичам. — Какой ужас! В такое время остаться без крова… — очень искренне посочувствовала Клеоника, и даже поежилась от эфемерного холода, будто впрямь пережила тяготы пути. — Как же ты выжил? — Не без труда, благодаря добрым людям и охоте — зверь, благо, не перевелся. — отмахнулся он. Девушка только теперь обратила внимание на колчан и восторженно ахнула. — Ого! Эрос недоуменно нахмурился. Спускаясь на землю, он изменил не только свой вид, но и вид оружия, которое когда-то себе сделал: теперь оно и для богов, и для людей, должно было выглядеть как самые обычные, знавшие лучшие времена стрелы. Восхищенно округлив глаза, Клео вынула из колчана золотую и черную стрелы, увлеченно их рассматривая. — Очень красивые! Из чего они сделаны, не понимаю… На золотую так странно падают блики огня очага, кажется, будто она из солнечных лучей или из пламени. А у черной потрясающе насыщенный цвет, точнее его отсутствие, будто держу в руках кусочек первозданного Хаоса… Смертная вряд ли представляла, насколько близка к истине, но бога любви волновало не это. Впервые за… неважно сколько времени, он был по-настоящему удивлен. Потому что эти стрелы были воплощенной частичкой его сил, и никто не мог прикоснуться к ним, кроме него самого. Совсем никто. …по крайней мере, до этого момента. — Ой, прости, я взяла, не спросив, — смутилась девушка, по-своему истолковав выражение его лица, и всё же возвращала стрелы на место с видом ребенка, у которого забирали любимую игрушку. — Просто они правда необычные, а я с детства обожаю стрелять из лука. — Неужели? По виду и не скажешь. — без обиняков ответил гость, поглощенный размышлениями. — Первое правило боя: нельзя недооценивать противника. — обижено фыркнула художница. — Спорим, я стреляю лучше тебя? Эрос не сдержал снисходительной улыбки, вроде как — «ну да, ну да». Аполлон как-то сказал то же самое — сильно пожалел. Девушка нехорошо прищурилась, будто, прицеливаясь, куда именно при случае в него попадет стрела, а затем взгляд снова стал растерянным, даже виноватым. — Прости, плохая я хозяйка. Ты, конечно, ужасно голодный. Принялась суетиться. Принесла гостю бадью с подогретой водой, чтобы умылся, приготовила отвар от простуды и поздний ужин на двоих. А между делом они неспешно беседовали. Ловко уворачиваясь от вопросов о своем прошлом и семье, «охотник» рассказывал крайне любопытной до таких рассказов девушке о разных странах — мол, доводилось и раньше много путешествовать. Та слушала очень внимательно, часто спрашивая о каких-то описательных мелочах, словно действительно могла с чьих-то слов в деталях представить то, чего никогда не видела. — Какой ты недоверчивый! — покачала головой. — Я и правда могу всё это хорошо представить, более того — нарисовать. Это… мой дар. Многие пейзажи я именно так и пишу, с чьих-то слов, ведь никогда не бывала за пределами города. Чтобы доказать сказанное, показала гостю некоторые из своих картин. Эрос считал вдохновение одной из форм любви, и не было среди богов другого такого взыскательного ценителя прекрасного. И, к чести художницы, ее картины бог любви оценил достаточно высоко, девушка и впрямь была талантлива. Многие задержали на себе взгляд, но одна заставила вспомнить о тех странностях, что не давали покоя. Картина была полна неясных очертаний, будто смотришь на дно сквозь мутноватую воду, но каким-то образом Эрос сразу понял, что на картине изображены… он сам, засыпающий Эреб, Никта и Гея — дети Хаоса. — Иногда мне… снятся странные сны. — тихо призналась Клеоника, заметив интерес гостя. — И я их рисую. Этот — один из первых, снился еще в детстве. Мне казалось, будто я вижу… творение мира, самых первых богов. Вижу, хотя еще не существует света. Весьма… необычное чувство. Почему-то сон хорошо запомнился, и получилась эта несуразная картина. Если и можно было удивить еще больше, то смертной это удалось — что тоже немало удивляло. — И часто так? — Нет, подобные сны случаются редко, и слава богам. Жуткие они. Даже битвы изображать не так тяжело и напряженно. — Не любишь войны? А как же герои, красивые сказания… -…бессмысленный пафос и еще более бессмысленное насилие, смерти. — поморщилась художница. — А за многими красивыми сказаниями чувствуются невысказанные подробности, которые лучше никому не знать. Конечно, я горжусь военной славой нашего царства и наших предков, но… всё это несколько чуждо мне. Взять хотя бы Троянскую войну, о которой уже сейчас с таким удовольствием поют аэды. Герои, боги, цари, прекрасная Елена, великая любовь. И всё это кажется мне фальшивой позолотой, которой пытаются скрыть уродливое пепелище, оставшееся на месте одного из величайших городов — как рана на теле матери-земли. По правде говоря, я просто не верю в любовь, которая могла бы послужить началом для страшной десятилетней войны. Преклонение перед не свойственной и не нужной смертным божественной красотой, как в случае с нашей богиней, жажда обладания и побед, гордыня, глупость и жадность — что угодно, только не любовь. — Почему же? Разве не подвиг во имя любви возвеличивает ее? Разве не заплаченная цена определяет значимость и важность? Девушка косо посмотрела на собеседника и продекламировала: — Если бы любовь не была орудьем, Может быть, она и спасала б души. Но во все века неизменны люди, И любовь их злу и гордыне служит. Поэты говорят, что мир спасется любовью, Но чистую любовь наш мир не видел века. И той, что откроет Врата Преисподней — Цена невысока! * — Кажется, этот поэт был не очень известен. Не удивительно, правду немногие любят. — ответил Эрос. Чем больше нравилась ему эта смертная, тем загадочнее становилась, а загадки он любил. И ценил, ибо встречал их нечасто. …как-то совсем неожиданно получилось, что они беседовали почти до рассвета. Попутно Эрос выяснил кое-что о «богине», ее деятельности и об отношении к ней людей, но поспешных выводов не делал — не для того спустился, чтобы покончить с делом быстро и легко. Забавная, милая смертная, с которой было по меньшей мере не так скучно, как обычно, уснула незаметно для себя, уткнувшись лбом в сложенные на столе руки. Эроса же полностью поглотили глобальные размышления, так, что он даже не вспомнил потом, как зачем-то перенес спящую на кровать.