полусолнце

– слушайте, не то чтобы я жаловался на условия, но как-то мне не очень нравится, что мы тут в человеческую многоножку превращаемся. донхек приподнимается на подушке, смотрит на марка, щурится недовольно. – у меня руки затекли, – не сдается марк. донхек закатывает глаза. – о моих руках ты не думал. он думал. всегда. – я думал, – марк насмехается бессмертно, – о том, как хотел, чтобы тебе было больно. – хао, выруби его, – донхек ногой пинает стул минхао, – невозможно слушать. – мы поменялись ролями, да? – марк поднимает взгляд на устало подошедшего к нему минхао. – теперь вы играетесь нами, будто какими-то куклами. – как видишь, – отзывается донхек и с гулким хлопком закрывает книжку, которую до этого крайне внимательно и увлеченно читал. название на тканевой обложке стерлось до последней буковки – прочитать невозможно, пускай марк и (от нечего делать, конечно) пытался. – стой, хао. минхао складывает руки на груди, закатывает глаза, пятится. то, что он терпит донхека так долго, – настоящий героизм. марк даже немного им восхищается. думает, что хочет иметь такую же суперспособность, но вовремя себя одергивает – зачем? за окнами разрушенный город тонет в грозе, которой от роду – часа полтора; льет, льет беспрерывно и так дотошно, что хочется спрятаться, даже будучи уже в укрытии. спрятаться и ничего не слышать. спрятаться и нигде не быть. спрятаться и никак не называться. спрятаться и. донхек оказывается напротив и серьезно-серьезно смотрит в глаза. – если я тебя отпущу, – интересуется он, похоже, даже не в шутку, – ты сбежишь? – а ты ждешь чего-то другого? – марк сдувает челку со лба и смотрит снизу вверх, устало, бессонно и с простым человеческим (наверное, всем, что осталось от него человеческого) голодом. – могу сплясать. донхек ничего не говорит, пятится к тумбочке, достает из нее те самые ножницы, которыми минхао стриг ему волосы, и возвращается. – стой, ты серьезно? – минхао, который до этого стоял рядом и уныло накручивал на палец отросшую черную прядь, вздрагивает всем телом, провожая взглядом каждый донхеков жест. марк делает то же самое. – просто отпустишь их? – слушай, я чуть не сдох, потому что из гордости жрать не просил, – донхек наклоняется над марком, но оборачивается к минхао, – и получается так, что марку приходится дышать ему в щеку – и не отвернуться никак. – ставлю сотку, что эти двое – такие же упрямые. будут сдыхать, но даже не вякнут. – ты такого высокого мнения о нас, – фыркает марк, заставляя донхека вновь повернуться на его голос. их взгляды встречаются, натягивается невидимая нить, бесконечная прямая, марк размыкает губы, но затаивает дыхание, потому что донхек обнимает его за плечи. нежно-нежно. – что ты… так бесчеловечно. чужие губы вскользь касаются виска. секунда, вторая, – донхек орудует ножницами умело, разрезает изоленту на чужих запястьях, высвобождает из этой мнимой клетки, но марк не спешит рваться вперед – он разминает суставы, хрустит, поднимает взгляд, пытаясь найти им донхека. донхек находит его тоже – выдыхает с усмешкой, прямо в губы, прежде чем отстраниться. – вам там вообще нормально? – джису закатывает глаза, откидывает назад голову, больно ударяя марка макушкой. – можете снять себе комнату. – одно лишнее движение – и наш последний патрон окажется в твоей башке, – шепчет донхек марку на ухо, прежде чем отстраниться. – учти, хао никогда не промахивается. зависнув еще на несколько секунд, он выпрямляется и делает шаг назад, позволяя марку встать. затем – обходит его и останавливается возле джису, принимаясь умело и без лишних пауз орудовать ножницами. когда джису оказывается свободен, он первым делом вытаскивает успевшие пропитаться кровью до багрового оттенка комки ваты из носа и вдыхает полной грудью. потом они с марком расходятся, будто корабли отплывают от своих берегов, и донхек неотрывно следит лишь за тем, куда направляется и что собирается делать марк. будто котенка в первый раз выпускают побродить по новому дому. марк хмурится, оглядывает каждый угол помещения, как будто отчаявшись найти что-то очень важное. донхек отходит к стене, складывает руки на груди, но продолжает крепко держать ножницы. мало ли что. – как вы вообще выжили в этом клоповнике? – джису с отвращением проводит ладонью по одной из подвальных стен; там – пыль, копоть, кровь. – эй! – возмущается минхао. – не так уж у нас и плохо. даже вода есть. ледяная правда как ад. – ад, вообще-то, горячий, – закатывает глаза донхек. – это был оксюморон, умник. – так у вас можно помыться? – обрывает их едва успевшую начаться перепалку марк. он замирает у деревянного стеллажа, заваленного всяческим хламом, найденным во время регулярных вылазок в город, и оборачивается – бегает взглядом от донхека к минхао, ожидая ответа. – можно попробовать, – хмыкает донхек. – если не боишься член отморозить. / – тридцать секунд, как в армии, – сам себя инструктирует марк, пока наспех раздевается, а донхек стоит в углу, отвернувшись к разбитой во многих местах серой плитке на стене, и держит вытянутую в сторону руку в качестве импровизированной вешалки. – успеешь помыться, но не замерзнуть. – хочешь сказать, ты служил? – усмехается донхек, пока марк грубым движением взваливает на его плечо свою одежду. она пахнет сыростью, пылью, потом. донхек ловит себя на мысли, что для марка не помешало бы отыскать что-нибудь относительно чистое. – нет, но я готовился, – отзывается марк, и последнее слово заглушается шумом воды. – твою мать! – режет молчание криком. – говорили же – ледяная, – хмыкает донхек, считая трещины на плитке и доводя счет до тридцати. на тридцатой вода выключается, секунда в секунду, и донхек даже ежится от холода, который исходит от марка, когда он останавливается прямо за спиной. донхек зажмуривается, пытаясь пересилить порыв – обернуться, посмотреть хотя бы в глаза. да и только в глаза, ведь это самое интимное, что может быть – не опускать взгляда ниже лица того, кого ты всю жизнь мечтал увидеть обнаженным. всю жизнь, пускай и знакомы они чуть больше недели. – спасибо, – безрадостно бормочет марк, забирая с донхекова плеча гору своих черных мятых тряпок. донхек кусает губы – почти в кровь. марк за его спиной – дышит арктическим холодом, ладонью смахивает с лица и челки капли воды, пока наспех, дрожа, одевается. – я мог принести тебе что-нибудь сухое. – обойдусь. донхек оборачивается, делает шаг в сторону, загораживая собой самодельную дверь из деревянной доски, смотрит марку в глаза – чернее ночи, они сияют чем-то недобрым в дрожащем электрическом свете, а чужая кожа – холоднее всех айсбергов даже на вид. на ней застывают мелкие-мелкие капли воды. донхек – пламя. и он находится совсем не там, где должен быть. и даже не согревает марка, но. – отойдешь? но так хочет. глубокий вдох полной грудью. как же ты пахнешь. – стой. всеми континентальными зимами. – стою, как видишь, умник. ты же мне пройти не даешь. я не могу убить тебя, не поцеловав тебя. это же как константа. я не могу убить тебя, не поцеловав тебя. – я отпущу вас с джису, – выдает донхек, прежде чем успевает подумать. марк фыркает, закатывая глаза. – серьезно? и что для этого надо сделать? упасть перед тобой на колени? ботинки твои расцеловать? этого всего он – конечно же – делать не будет. донхеку это все – никогда и не нужно было. – напиши мне стих, – выдыхает он, и выдох этот – холоднее даже места, в котором они находятся. – о чем угодно. – о чем? – о чем угодно, – донхек запинается. – стой… ты напишешь?.. марк щурится, закусывает губу, кивает, опуская взгляд под ноги. смотрит снова – все отвращение мира скапливается в непроглядной ночи его глаз. – лишь бы больше никогда не видеть твою рожу.