полусолнце

в памяти донхека у мамы минхао самый свежий хлеб, самый вкусный сыр, всегда горячая рыбная похлебка с водорослями и много-много-много слов. заботливых, теплых, нежных – и именно для донхека. в доме минхао донхек находит и свой дом, прежде (как казалось) безвозвратно утерянный. его обволакивают уют, тепло, забота, все, что другие дети воспринимают как должное, и что для него всегда было недостижимой прерогативой. минхао спрашивают об оценках, целуют в щеку, он отмахивается – ну не младшеклассник же, мам, в конце-то концов! – и налегает на тосты со смородиновым вареньем. донхек наблюдает за этим всем – и ему не хватает семьи. донхек наблюдает за этим всем – и ему не хватает любви. – у твоей мамы очень вкусное печенье, хао, – с ностальгической улыбкой вспоминает он во время одной из шахматных партий (самодельная доска из картона и фигуры из разных наборов) в их послереволюционном пристанище. – было. минхао чешет за ухом, кивает, смотрит в стол, – донхек понимает, что полоснул по живому. – прости. конечно, ведь дом – не что-то, что можно просто забыть. дом – это, в принципе, единственное, что не забывается, когда все остальное исчезает, не оставляя следа. только донхеку помнить-то и нечего. поэтому он выбирает помнить дом минхао. свежий хлеб. вкусный сыр. рыбная похлебка. вопросы о самочувствии и настроении. чужая теплая ладонь в волосах. наволочка, пахнущая кондиционером для белья. – а если не революция, то что? – шепотом спрашивает минхао, глядя в потолок и обнимая большого плюшевого медведя. донхек рядом – ворочается на тесной кровати, придвигается ближе к стене, путается ногами в одеяле. бормочет в полусолнечном-полулунном полусне: – разве кроме революции что-то есть? минхао засыпает – с крошками печенья и улыбкой на губах. / – я никогда не был фанатом смертной казни, – тяжело вздыхает донхек, почесывая дулом револьвера висок. – крайне забавно слышать это от тебя, – фыркает марк, остатками изоленты привязанный (приклеенный?) к стулу. у него за спиной – точно такой же джису, только с ватой в носу и кошмарной яростью (настолько кошмарной, насколько вообще можно представить с его стороны) на лице. – просто застрели нас уже и оставь свой цирк для кого-нибудь еще. донхек хмыкает и отходит к стене, прислоняясь к ней лопатками. – было бы так все просто, – он рассматривает револьвер несколько секунд, а после небрежно вертит им в воздухе, словно ненужной пустышкой. – здесь один патрон. – сыграем в русскую рулетку? – предлагает минхао, который как раз возвращается из туалета с сигаретой в зубах и попутно застегивает ширинку. – или кто-то из вас сразу признается, что жить не хочет? – я не хочу, – немедля выдает марк, устало закатывая глаза, и смотрит на донхека серьезно и решительно. – может хватит тянуть кота за яйца? донхек в ответ щурится, не прекращая вертеть револьвер в руке и в задумчивости покусывать нижнюю губу. – а как же твоя месть? – хмыкнув, спрашивает он. – я вот до сих пор целехонький, хожу на своих двух, ни на что не жалуюсь. – да ты вообще таракан еще тот, – усмехается минхао, который уже успел присесть на край скрипучей раскладушки и теперь шнурует свои ботинки. его лицо наполовину скрыто сизым дымом почти истлевшей сигареты. – это временно, – марк понижает голос и, сглотнув, опускает взгляд. – не я, так кто-то другой до тебя доберется. в ответ на это донхек только хмыкает, отлипает от стены и неспешной походкой приближается к нему, останавливаясь так близко, что их колени соприкасаются. медленно наклонившись, он револьвером приподнимает марково лицо. смотрит в глаза – холодные, темные сталактиты. если в марке когда-то и было солнце, то давно уже погасло. и донхек думает: как они могут вот так – быть в разных галактиках, вселенных, измерениях, мирах, но все равно касаться друг друга коленками. – жми на курок, чего же ты ждешь? – дуло – чуть выше его кадыка; марк растягивает губы в улыбке, тонкая иссушенная кожа трескается кривыми пунктирами. но донхек не может убить марка, не поцеловав его прежде. – хао? – револьвер прячется за поясом брюк. – если попросят есть – покорми. если попросят пить – дай воды. захотят отлить – отведи в туалет, но руки не развязывай. – как скажешь, босс, – фыркает минхао, заканчивая со своими ботинками. донхек выпрямляется и отходит к свободной кровати, забираясь на нее с ногами и укрываясь драной простыней. – я кошмарно устал. / – почему он так громко сопит во сне? минхао, до этого молча читавший какой-то английский роман, щурится, глядя на марка поверх потрепанного корешка. – нос разбили когда-то, в кровавую кашу превратили. не знаю, какой хирург им тогда занимался, но руки у него явно из правильного места росли. – а за что разбили-то? – впервые за несколько часов (марк даже вздрагивает от неожиданности) подает голос джису и добавляет с ехидством: – просто по приколу, как мне? – допизделся. как будто вы его не знаете, – пропустив слова джису мимо ушей отвечает минхао. марк даже не сдерживает усмешки. как будто вы его не знаете. должен ли марк его знать? хочет ли марк его знать? он предпочел бы увидеть, как его имя высечено золотом на мраморной плите памяти погибших в революции, только чтобы собственными руками подорвать эту плиту к чертям собачьим и после наблюдать, как все, что в целом мире осталось от ли донхека, разлетается осколками по ветру. о, да, марк предпочел бы никогда его не знать. – хао? – чуть позже, проснувшись и окончательно разлепив глаза, донхек роется в ящике полуразваленного письменного стола, в конце концов выуживая оттуда пару ржавых ножниц. – чего тебе? – минхао, которого вновь отвлекли от чтения (крайне занимательного, похоже, романа), раздраженно закатывает глаза. – пострижешь мне волосы? – а чем тебя не устраивает выглядеть как джинни уизли? – заткнись. донхек ногой двигает в центр комнаты железный стул, усаживается на него и через плечо подает ножницы подошедшему со спины минхао. он наверняка нарочно садится прямо напротив марка, будто они на допросе, и у них нет выбора, кроме как смотреть друг на друга. но марк почти мгновенно опускает взгляд и наблюдает лишь за тем, как ярко-рыжие пряди чужих волос сразу следом за негромким лязгом ржавого металла осыпаются на грязный пол осенней сухой листвой. минхао справляется быстро, и когда они заканчивают, пламя у донхека остается лишь на самых кончиках угольно-черных волос и, конечно, в глазах – оттуда оно никогда никуда не девается. – как будто состриг революцию, – минхао ножницами почесывает висок, пока донхек смотрит в треснувшее по краям настенное зеркало и приглаживает волосы ладонями. – ты теперь выглядишь как тринадцатилетка. донхек встречается взглядом с сидящим за его спиной марком. – что? – тебе так лучше, – спокойно отвечает марк. донхек закатывает глаза. – как будто я тебя спрашивал. джису пытается обернуться, чтобы посмотреть тоже, но у него, ожидаемо, не получается. – я только когда тебя живьем увидел, то осознал, что на всех тех плакатах тебя пиздец как фотошопили, – продолжает марк, как будто решает проверить, сколько донхекова терпения сможет истратить до того, как ему всадят в голову пулю. – можешь пиздеть сколько угодно, – донхек небрежно сдвигает теперь уже ненужный стул обратно в угол комнаты и останавливается напротив марка, чуть нависая над ним и упираясь ладонями в бедра. – я все равно тебя не убью. – но почему? – не выдерживает марк, повышая дрогнувший голос. донхек только хитро щурится в ответ, выпрямляясь. – потому что это – то, чего ты хочешь.