полусолнце

– быть писателем – это вообще что угодно, – донхек украдкой смотрит на марка, не приподнимая головы. левый подбитый глаз болит как неистовый. и раненые губы едва движутся. марк не смотрит в ответ, он – в пустоту, насмешкой, раздражением. – ты когда-нибудь целовал кого-нибудь и чувствовал, что пишешь роман? марк опирается на спинку шаткого стула, раскидывает в стороны ноги – совсем не по-джентельменски. он весь, эти его драные безразмерные джинсы, черная футболка, изумрудная ветровка, кровоподтеки на коже, – некто, кто вполне мог бы стать настоящим символом революции, пока она еще была живой. – я чувствовал, что сжигаю рукопись, пока избивал тебя. донхек затаивает дыхание – ему же хуже, дышать и без того тяжело. он решает поговорить о другом, пока не начал влюбляться. – мне нужно отлить. марк фыркает. – дерзай. донхек привстает – хаотично примятые сальные волосы, изможденное лицо, опущенные плечи, – и избитым зверем исподлобья смотрит на него. – не поможешь мне? марк фыркает еще раз. – еще чего. это хон джису у нас тут мать тереза, благодетель, априори существо бесполое. а я – так. донхек поднимается на ноги, морщась от боли. – как? – он оборачивается. – не собираюсь я к тебе прикасаться, – отбрасывает марк чуть жестче, чем прежде, и будто демонстративно кладет руку на пояс, откуда торчит едва заметная, обмотанная черной изолентой рукоять ножа. – а то что случится? – донхек неторопливо плетется к ведру, еле переставляя негнущиеся ноги и хромая на каждом шагу. поколотили его действительно достойно. отчаянно. страстно, он бы даже сказал. – боишься от меня заразиться и тоже революционером стать? или, сказать точнее, здравомыслящим человеком? марк хмурится, смотрит из-под насупленных темных бровей, дикая кошка, готовая вот-вот совершить нападение на (еще не) добычу. из донхека добыча – бездарная. что бы с ним ни попытались делать – он всегда поддастся. он и в огне будет гореть с бодрой улыбкой, напевая хиппи-песенки с магнитофона покойной бабушки. – не смотри на меня, – повторяется донхек, становясь спиной к марку и кое-как самостоятельно приспуская штаны. марк красноречиво присвистывает. – ну у тебя и синяк на заднице. твоя заслуга, хочет пробормотать донхек, но лишь продолжает стоять на своем: – не смотри. – он похож на цветок ириса. – заткнись. – не тебе меня затыкать. – да господи! – донхек не выдерживает и рывком надевает штаны обратно, собираясь (даже несмотря на страшную боль) вылететь прочь из комнаты, но его останавливает вовремя появившийся в дверях джису – длинным обломком стекла прямо к кадыку. донхек против воли затаивает дыхание, в беспомощности приподнимая голову. джису сверкает недобрым взглядом. и донхек все понимает. он действительно попал в логово к диким кошкам. – если марк сказал, что ты здесь подохнешь, то так и будет, – спокойно чеканит джису и выныривает из тени, надвигаясь прямо на него. донхеку приходится попятиться и вернуться обратно. где-то за спиной он еще чувствует тяжелое дыхание марка – тот, наверное, испугался, что мышка ускользнет из мышеловки. – прямо в этой комнате. – ладно, – донхек принимает правила игры. приподнимает связанные руки. сдается. первый раз в жизни сдается. – и никакая я не мать тереза, – угрюмо обращается джису уже к марку, а после убирает осколок от донхекова горла. донхеку приходится вернуться в кровать, будто ребенку после отбоя в детском саду. он отворачивается к несуществующему окну и молча считает до тысячи. – ты отлить хотел, – напоминает марк. – почему не добавишь «чмо»? – саркастично бормочет донхек, продолжая пялиться в стену. – или «пидор»? а что, классно звучит, к тому же, как раз для меня. – лежи себе и пованивай тихонько, – отзывается из угла джису. – мы прытких не любим. марк особенно. донхек не выдерживает – переворачивается на спину, хоть так и очень больно лежать, – из-за того самого проклятого синяка на заднице. марк продолжает стоять возле него, только за нож он теперь держится, выудив его из-за пояса и будто готовясь в любой момент проткнуть донхеку грудную клетку. – почему не убьешь меня? – спрашивает донхек почти шепотом, неотрывно глядя ему в глаза. марк переводит взгляд на нож в своей руке. потом – снова на донхека. дышит тяжело, шумно, будто ветер поднимается над городской дорогой. только донхек ветра уже не помнит. как и свежего воздуха. здесь его ничтожно мало – всего-то из маленького прямоугольника форточки, которую марк изредка приоткрывает, когда курит. – я не понимаю, бесстрашный ты или глупый, – нож прячется обратно за пояс. донхек даже не прослеживает за ним глазами. потому что у марка лицо с полотен ренессанса. – ты дерзишь так, словно у тебя несколько жизней. но, отвечая на твой вопрос: я не убью тебя, потому что ты еще не намучился. я собственноручно прибью тебя к стенке над входом в мэрию, чтобы народ – его остатки – увидел, к чему приводит революция. донхек молчит недолго и в какой-то момент расплывается в слабой улыбке. – тогда тебе лучше сделать это, пока от меня еще не начало нести мертвечиной.