***
В дороге Попову придётся находиться почти восемь часов. Если повезёт и пробок не будет, то, может, и за семь с половиной доберётся. Спустя час дороги, от скуки — и потому что обещал — он набирает Шастуна, крепит телефон на магнит и, включив видео-звонок, скрашивает свой путь разговорами с парнем. А ведь расстались они всё равно неловко. Арсений всё ещё чувствовал вину, а Антон чувствовал себя брошенным. Он по-прежнему пытался перебороть это чувство, смотря на иногда заедающую картинку Попова, который ехал по оживлённой дороге, сменяемой недолгими пробками. Попов пару раз шикал на подрезавших его водил и продолжал разговаривать с Антоном, затрагивая все темы, шутя по поводу и без, так и не затронув его уезд, причину и точную дату возвращения. Кроме поболтушек с Шастуном и зайца на дороге ничего интересного не случается за время поездки, так что, доехав до отеля и отключившись, Арсений снимает бронь, поднимается к себе в номер и падает на кровать, отослав соседу-другу селфи в качестве отчёта. На фото он улыбается, нацепив белый халат и очки — уже успел сходить в душ. Очки отсвечивают фиолетовым, словно обрамляя цветом зрачки. Антон смотрит на фото, и в груди теплится давно забытое чувство — он скучает. Не как когда-то по Диме, с которым они расстались, разбежавшись по разным учебным заведениям, а после и городам, не как по семье, с которой давно не виделся, а как по человеку, который так привычно всегда находился рядом, а теперь его возможно видеть лишь через экран. Шастун улыбается мысли, что ждать встречи ему всего-то две недели. Может даже меньше, — ведь Попов обещал приехать раньше. И это количество дней уже не кажется таким огромным. Засыпает и просыпается он всё равно с тоской на душе. Хоть её и признавать крайне не хочется в силу отрицания сентиментальности. Но она есть, — сидит, уже свив гнёздышко. Утренние приготовления помогают не думать о чём-то, требующем моральных сил — сегодня у него первое занятие с учеником. Мальчик должен прийти к нему на дом. Девятый класс, подготовка к ОГЭ, все дела. Родители парня говорили, что там всё не так плохо, но Антон ведь знает, каков может быть уровень осведомлённости взрослых на самом деле, так что на всякий случай готовит себя к самому худшему. На самом деле надежда на то, что подросток не будет искать Китай рядом с Мурманском есть. И надежда на это просто огромная.***
— Муссоны и бризы, — перекатывая в руках карандаш, Антон тычет кончиком грифеля в страницу, указывая на написанное в задании. — Смотри: и бризы, и муссоны — это ветра. Ветра у нас какие бывают? — Местные и мощные, — подумав, отвечает ученик. — Вот, правильно. Муссоны — сезонные, а бризы меняют направление два раза в сутки. Можешь сказать, как именно? — Там что-то про «с моря на сушу и наоборот», но я не помню, когда куда, — говорит парень, почёсывая затылок колпачком ручки, надетой на противоположный от стержня конец. — Летом муссоны дуют с моря на сушу, а зимой — с суши на море. Бризы же днём — на сушу, ночью — с суши. Подросток оказывается очень смышлёным. Он налету схватывает новое и даже сам рассказывает пару интересных фактов Антону. Да, случилась пара огрехов с тем, чтобы найти нужные города и населённые пункты на карте, но это не так страшно. Ещё одна вещь, за которую Антон начал уважать мальчишку сразу же — он без проблем разобрался с циклонами и антициклонами, хотя многие их путают, и даже сам географ мог бы запутаться в этих понятиях в спешке. Знания ученика, — Ильи, — оказываются на довольно хорошем уровне — значит не валял дурака предыдущие четыре года. Либо же перед Антоном Андреевичем сейчас сидел самый настоящий робот, быстро запоминающий и обрабатывающий новую информацию. — Спасибо, до свидания, — обувшись, Илья улыбается и выходит из квартиры Шастуна. Антон улыбается ему вслед и закрывает дверь.***
Gypsy — Manegree
— Знаешь, мне мама однажды рассказывала историю про странника, который потерялся в лесу, — Арс почти шепчет, словно рассказывает какой-то секрет, и Антон, даже не видя мужчины, понимает, что тот слабо улыбается уголками губ — по голосу слышно. — Этот странник долго бродил среди деревьев, светил факелом, но видел вокруг лишь туман, зелень и темноту. С ним были три его друга. И вот, спустя время, они вышли к морю. Странник смотрит вдаль, на водную гладь, уже встаёт солнце, и тут между ним и одним из парней возникает диалог. Друг спрашивает у него, что же ищет странник. А тот отвечает, что друг сам привёл его сюда, — зачем же тогда спрашивает? Но странник и сам не знал, что искал и чего хотел. Друзья на фоне начинают о чём-то спорить, он их затыкает и, подумав, вскоре выдаёт: «Знаешь, я никогда не слышал самого главного — я никогда не слышал себя», — Антон слушает, пытается уловить суть и даже хватается почти за эту тонкую нить, полностью утопая в сонном баритоне уставшего Арсения, — дальше через диалог выясняется, что всю жизнь странник искал не что-то, а себя, и бродил не по лесу, а в своём сознании. Это история о человеке, который в погоне за жизнью не знал, кем он являлся, пока мечтал достичь чего-то непонятного. Мне кажется, эта история тебе прям подходит, — последнюю фразу Попов произносит даже как-то с опаской. Он слышит на том конце провода размеренное дыхание и готов поспорить, что Шастун сейчас крутит толстое кольцо на указательном. — Да, наверное, ты прав, — пожимает плечами Шастун, выйдя из транса. — Я не могу быть не прав, — смеётся Арсений, а Антон чувствует необъяснимые мурашки, проходящиеся по спине.***
Антон ещё долго думал над этой историей. Уже когда Попов ушёл спать, расспросив о новом ученике, самочувствии и пожелав спокойной ночи, Шастун всё ещё сидел на кухне, смотрел в окно и копался внутри себя, словно тот странник из рассказов мамы Арса. А мысли всё сводились к одному — он сам сотворил то, что сейчас с ним происходит. Как бы он ни связывал это со словами семьи и Иры, когда те кричали ему, что проблемы парня надуманные, что эмоции его ничего не значат, что всё это он преувеличил и хочет привлечь к себе внимание. Эдакий дефицит любви и радости. А избыток он решил заполучить таким путём. Эти слова его всегда злили, ранили, задевали за живое. И всё, что обещал себе в этот момент Антон — контролировать. Снова и снова, из раза в раз. — Да ебал я этот ваш самоконтроль, — бурчит себе под нос Антон, задыхаясь от количества непонятных эмоций внутри. — Хуйня на постном масле, блять. Его трясёт от непонимания происходящего. Он смотрит в зеркало и слышит скрежет зубов, сжимая челюсти почти до боли. Антон смотрит в отражение, но видит там не себя. Там сумасшедший или какой-то побитый судьбой молодой мужчина. В зеркале — будто не он, а абсолютно другой человек. Шастун хватается за края раковины и косится взглядом на лезвие от точилки, лежащее на её краю. Почему оно лежит на виду, если правильнее было бы спрятать его от греха ( читать как «от Антона» ) подальше? Мысли разрывают черепную коробку, пальцы рук подрагивают, а ноги еле держат. Ему. Очень. Плохо. ( и, кажется, очень нужна помощь ) Но даже это сложно признать, потому что в голове стоит программа «проявление эмоций=слабость». Антон бы убил создателя этой программы, взломал бы её, стёр все коды и взорвал к чертям собачьим, — но он сам является одним из создателей, — а перед глазами начинает плыть от подкативших слёз. Он поднимает голову к потолку, ещё сильнее сжимая челюсти. Во время попыток подавления эмоций воротит от себя ещё больше, а когда получается их проявлять, становится лишь хуже. Он ведь просто сидел, решив вновь открыть в голове вкладку с самокопанием, постараться понять, что происходит, но снова не справился со шквалом давно забытого и непонятого. Гнев распирает изнутри, слёзы уже катятся по щекам, а немой хрип застревает где-то в горле. Рука сама тянется к лезвию, а после всё по накатанной и как в тумане: первое движение, второе, третье. Из-за злости сила нажима раза в два больше адекватного, поэтому кровь тут же каплями собирается у краёв открытых ран порезанной кожи. Руки начинают трястись. Антон упирается лбом в дверной косяк и делает новый порез, зажмурившись, — не от физической боли, а от моральной, которая рвёт на куски. Так странно ощущать это всё, спустя полгода. Держаться ёбаных шесть месяцев и сорваться сейчас. Как же глупо, Шастун. По рёбрам проходится металлическое лезвие, разрезая кожу. Шастун кусает и без того кровоточащие губы и пугается взглянуть под футболку, вместо этого всё чаще кидая взор в зеркало. Теперь в отражении уже маленький потерянный мальчик, которому нужна лишь поддержка и рука помощи, которая вытянула бы его с этого дна. Антон запутался. Потерялся, прямо как тот странник. Арс был прав — история эта ему всё-таки подходит. Ещё пара порезов — и он роняет лезвие. Жмурится от звука удара металла о кафель. И звук этот в тишине оглушает не хуже удара баскетбольным мячом о пол в пустом спортивном зале. Его ломает. Жутко ломает от непонимания. Ощущение, словно ты смотришь на ситуацию со стороны и ничего не можешь поделать. Но, когда приходит понимание, что смотришь ты на себя, и помощь нужна тебе — тогда становится страшно. Антону страшно. Это не как страх темноты или высоты. Известно ведь, что темнота — отсутствие света, а высота — отсутствие близости почвы. Так вот у него — страх неизвестности, а неизвестность — это отсутствие ответа. Непонятно даже чего бояться. И ведь тогда можно сидеть спокойно, так как предположения могут быть абсолютно любыми, но когда из тебя выплёскиваются только пугающие до усрачки рыки, и пальцы, путаясь в волосах, оттягивают пряди до боли, то не бояться — невозможно. Антон скатывается вниз по стене, поднимает футболку и смотрит на свои рёбра: кровь. Очень много крови. Куча длинных и коротких, глубоких и не очень порезов. И все сочатся алой жидкостью. А сейчас почему-то и не страшно.***
Подготовка к фестивалю идёт полным ходом, а дата, когда Арсу надо будет лишь подписать документы и расстаться со своим прошлым навсегда — уже дышит в затылок. И ему даже страшно как-то становится. Бывают в жизни вещи, с которыми трудно расставаться, потому что эта вещь всегда была под рукой, в руке, она уже потрёпанная жизнью, но всё ещё нужная и дорогая по значимости. Находясь в этой квартире Арсений испытывал смешанные чувства. Это был его первый опыт, когда он жил со своей второй половинкой в одной квартире. Они с Алёной были вместе 24 часа в сутки, 7 дней в неделю, и очень тепло любили друг друга. Но после их пути разошлись, словно какой-то хулиган развёл их поезда, тронув рычаг. Попов с приятной грустью вспоминает те времена, потому что тогда было хорошо. Тогда было нежно, страстно, по-настоящему и доверительно. Он бывшую жену всё ещё любит, как личность, поздравляет её с днём рождения, восьмым марта и новым годом. Арсений узнаёт, как у неё дела, а та отвечает, что всё хорошо, — и он искренне рад, что это так. Но Питер всегда был ему ближе Москвы. Он сам из Омска, но, переехав в культурную столицу, понял, что душа его явно родом из СПб. Так что переезд был обдуманным ( несколько раз ) решением. Сначала в квартире продолжала жить Алёна, а после они обоюдно решили её сдавать. Сейчас прошло уже слишком много времени. У Алёны давно есть отличный мужчина — жених, кажется. И о квартире она не беспокоится, полностью доверив решение её судьбы бывшему мужу. Ну а на продажу согласилась, понимая, что и она и Попов вряд ли туда уже вернутся, а полученное с продажи поделят пополам.***
— Прошу, — протянув документы новым владельцам квартиры, Арсений вновь оглядывает необычный маникюр одной из девушек и показывает пальцем, где оставить подпись. Все бумаги успешно подписаны, а значит, что, может быть, он и приедет пораньше. За Антона в последнее время он стал волноваться как-то меньше. Это его настораживало и радовало одновременно. Ведь если у парня всё хорошо, то он только рад. Но если Шастун врёт? Это и настораживало. Может ли Антон соврать ему? Вполне. Стрелки часов показывают восемь вечера, а значит — время выхода. Арсений выдвигается в бар, чтобы в последний раз обсудить всё с организаторами и просто хорошо провести время со знакомыми. Он отправляет Антону фотографии ночной Москвы, но тот не отвечает, — лишь читает сообщение и выходит из сети. Вот только Попов этого не видит, он уже сидит за барной стойкой, болтая с Русланом, не обращая внимания на звук уведомления, который вряд ли слышен сквозь музыку и ткань заднего кармана брюк.***
— Один до Москвы, — протягивая денежные купюры почти трясущимися от холода пальцами, говорит Шастун.