Только он открыл глаза, резкий холодный свет, который был ему так знаком с того момента, как он начал работать судмедэкспертом, накинул плотную пелену на глаза. Тонкие соленые струйки потекли из его глаз, как когда-то слезились его глаза в раннее холодное зимнее утро по дороге в школу. Начиная постепенно приходить в себя, он понял, что руки его прикованы к стене грубыми цепями, источающими холод и резкий запах железа, подобно запаху крови, сочившейся из ссадины от пореза станком по металлу в кабинете технологии, где он проводил большую часть своего свободного времени. Через джинсу он ощущал холодный кафель, на котором он сидел, согнув ноги в коленях. Цепи не позволяли сменить ему позу, ноги немели, от чего болели и покалывали.
Вдруг послышался глухой звук шагов. Он даже не пытался понять, догадаться, кто и зачем его сюда притащил, и чем закончится сей вечер. Безразличие к вещам, обычно волнующих и пугающих людей, шло с ним рука об руку и только более крепло под влиянием его профессиональной деятельности. Каждодневная встреча с трупами , иногда зверски изувеченными, а также выезды на место преступления, что тоже порой являлось не самой приятной картиной, наложили на психику парня неизгладимый отпечаток, сделав ее крепкой как алмаз. Лишь несколько вещей по-настоящему радовало его и увлекало часами: программирование, игры, собственноручно созданные вместе с его другом, с которым он провел всю свою школьную жизнь, разговоры на переменках с тем же другом о тех же компьютерных играх и о ничтожности людей на этом свете; со стороны такие разговоры либо заводили в заблуждение, либо казались смешным лепетом малолетних школьников. Эти друзья были поистине неразлучны, но по окончанию школы судьба распорядилась иначе и развела их дороги далеко и надолго. С тех пор прошло уже семь лет.
Фигура стала достаточно близка, чтобы во время ее медленного приближения закованный парень сразу смог безошибочно понять кто это. Сказать, что он был в шоке от беспардонного извращенства судьбы на его счет, — ничего не сказать. Судьба все это время особо не шокировала паренька крутыми виражами событий, его жизнь текла вполне размерено, и, по всей видимости, она решила отыграться на нем в его 24 года. Перед ним стояла мужская неплохо сложенная, но местами худощавая фигура. Именно эта самая худощавость совместно с широкими плечами и ярко выраженным кадыком делали ее довольно привлекательной. На лице его была легкая, но, по мнению парня, до ужаса странная ухмылка, которую имел лишь друг его детства. Сонные, напоминающие кошачьи глаза были направлены прямо на оппонента, расширенные черные зрачки вполне выдавали явные его намерения, которые собственно он не стремился некоим образом скрыть. На его глаза спадала не длинная, но порой порядком надоедающая, темно каштановая челка, казалось с прошествием времени его волосы стали темнее. В нем он с легкостью узнал своего одноклассника и по совместительству друга. Он знал своего одноклассника вдоль и поперек, его повадки, манеру поведения, все его скелеты в шкафу, его садистические наклонности, от которых кровь стыла в жилах, о которых знал лишь парень. От этого кровь ускорила свой бег по венам, в ушах начало характерно звенеть, пульс участился и тело бросило в жар, щеки начали пылать , словно только что подожженный фитиль взрывчатки. Он было открыл рот в попытках что-то сказать, но на это время он словно забыл как говорить. Мысли на отрез отказывались проясняться, казалось, будто это всего лишь извращенный сон девственника, только длинные худые пальцы холодных рук Вадима, крепко схватившие подбородок жертвы в секунду отрезвляли его и убеждали в том, что это явь. Парень понимал, что его намерены взять здесь и сейчас, жестко без всяких сантиментов и не известно не сорвет ли башню Вадиму, и не закончится ли это фактически изнасилованием и расчелененкой .
Глаза Вадима горели желанием, диким, аморальным желанием. По прошествии семи лет у него, конечно, были женщины и не только, но их вид не будоражил кровь, их не хотелось медленно мучить, так чтобы тушь текла с их красивых, но совершенно пустых и чужих глаз, выжимать последние остатки воздуха из их легких, сковывая железными оковами их горло. Это желание, садизм рос, и ожидался смерч, не известно оставит ли он после себя кого-либо в живых. Хрупкое тело друга детства, так и побуждало сломать его кости, задеть травму колена, способная лишить его возможности ходить, полученная еще в детстве на хоккее, который вскоре пришлось ему покинуть. И само тела парня было почти тощим, худые светлые руки, с небольшим количеством родинок, ребра, которые с легкостью можно было прощупать и пересчитать. Одним словом телосложение у него было таково, что по нему можно было наглядно изучать анатомию человека. Хотелось вызвать из его глаз ручьи слез, наблюдать как сокращаются мышцы лица при рыдании и сбивается дыхание, хотелось смотреть на это хрупкое, уязвимое лицо.
Холодным пальцем парень водил по губам жертвы, потрескавшимся от холодного и промозглого, как и сердце садиста, питерского климата. Пассив укусил его за палец, руководясь глупой и напрасной надеждой, что это остановит садюгу. Он лишь криво улыбнулся, даже вернее усмехнулся, и слизнул кровь, слабо сочащуюся из ранки. Жертва тоже ощутила кровь мучителя на вкус, она была соленая и отдавала привкусом металла. В левой руке друга он увидел лезвие, тонкое, и сосем не похожее на лезвие бритвы. Тремя ловкими движениями он разорвал на нем рубашку. Пуговицы, которые все же пытались сопротивляться лезвию, не давая остаться своему хозяину в опасной для него наготе, были безжалостно срезаны тем самым лезвием, о чем свидетельствовал звонкий, словно слезы, удар их об кафель.
Тонкая ключица привлекла внимание Вадима, прокусив нежную светлую кожу, медленно стискивая зубы, оставил он кровавый засос. В это время жертва пыталась вырваться из железных объятий, что было попросту не возможно. Левая рука Вадима водила лезвием по спине мальчишки, да именно в тот момент, не смотря на возраст, он действительно был лишь слабым, беззащитным мальчишкой.
*А он успел стать амбидекстером, пожалуй, это единственное, что изменилось в нем в лучшую сторону*
Парень был очень сдержан на эмоции, возможно, это издержки профессии или просто врожденная черта характера, или полученная с жизненным опытом привычка ни за что не открывать свои эмоции и обнажать свои слабости. Даже в такой момент он старался держаться, так что лучшей усладой для Вадима были не сдержанные другом слова ругательств, стоны, крики и слезы, а мольба о пощаде казалась чем-то невообразимым и недостижимым, но парень не удостоил его и львиной доли всех этих прелестей. Спустя пару минут по спине с надписи
«ТЫ МОЙ»
Маленькими капельками сочилась кровь. Было больно, но терпимо. Боль от порезов часто граничит с некой сладостью,
и вызывает привыкание, не позволяя больше без этого жить. Надпись саднила и запястья болели от железяк, что крепко, как тиски, сжимали и удерживали их; из глаз неудержимым потоком потекли слезы. Парень молча рыдал, вовсе не от физической боли, что на фоне моральной безысходности была лишь цветочками, ему было мерзко, донельзя противно и страшно... страшно, что это только начало...
начало конца.
Cадист, не переставая целовать раны, что нанес в мановение ока на руки жертвы, молча смотрел прямо в затуманенные и покрасневшие глаза жертвы. Вадиму открывалась великолепная картина, просто услада глаз маньяка – молодой и хрупкий, отчасти даже тощий парень, с голым торсом, закованный в цепи и поставленный на колени, рядом валяется разорванная белая рубашка с пятнами крови. Вадим отчетливо видел и слышал как надломился парень, хоть все его кости были целы, но душа была надломлена, но не сломлена. Джинсы так и остались на месте, но вот сознание решило покинуть мальчишку.
*К такому меня жизнь не готовила, — хлопнуло Сознание дверью — ну нахер!*
Веки закрыли и без того уставшие глаза, тело перестало сопротивляться и обездвижено повисло на железных оковах и руках садиста. Это был просто обморок и временная потеря сознания. Вадим не хотел его убить совсем, а лишь навсегда заключить в свои железные объятья и больше его не отпускать. В тот вечер Вадим его то ли пощадил и решил сжалится, то ли решил оставить самое интересное на потом, предугадывая, что это
потом непременно будет, и бедняге от него ни куда не деться.
