***
Арену засыпали новым песком. Почти белый, он искрился на солнце. Херес криво усмехнулся одной стороной рта — вторая, обезображенная шрамом, почти потеряла способность двигаться. Скоро этот песок станет красным, а затем бурым, когда кровь высохнет. Зрители прибывали, он мог слышать их торопливые шаги и быструю речь. Они небось думают, что для них вычистили арену и засыпали белым песком, но это самообман, слишком удобный, чтобы думать об этом. Во-первых, никто не вычищал арену, ее просто засыпали, чтобы выглядела прилично. В действительности, кое-где наверняка можно было наступить на старые шлемы, щиты и осколки оружия. Херес посмотрел на стену рядом с собой. Там висел буквально целый арсенал — ему, как одному из лучших бойцов, предоставляли выбор, чем биться. И этот выбор стоило сделать в ближайшие минуты. Второе заблуждение этой жаждущей крови толпы — чувство собственной важности. Все это сделано не для них. А для одного конкретного зрителя, который будет восседать в главной ложе. Люциан Церон Флавий, фаворит императора. Сегодня бои проводятся в честь дня его рождения. Так ему сказали... Этот фаворит. Херес видел его всего один раз. Но тогда в ложе сидел сам император, и это не могло принести ничего хорошего. Благо, он уехал на очередную войну, и сегодня выступать нужно будет перед фаворитом... Молодой, с нежным лицом, он выглядел куда более милостиво, чем "Властитель, чьего взгляда боятся даже облака". Кто вообще придумал этот титул? Херес размял крылья, насколько позволяли стены. Прозвучал первый гонг — знак, что нужно выбрать оружие. Проведя взглядом ряд щитов и мечей, он оставился на длинном копье с железным наконечником. Сегодня не время для защиты. Сегодня Херес победит или умрет. Второй гонг ударил бы по шлему, если бы Херес его носил. Решетка, ведущая на арену, медленно поднялась. Третий гонг. Херес уверенным рывком покинул свою клетку, отправляясь в последний полет.***
Центральная ложа. Самое престижное место. Люциан говорил, что обычно здесь сидит сам император. Теперь же в центре расположился фаворит, а по левую руку от него — Зевейн, пусть и в плаще, но совершенно не скрывающий ни ушей, ни хвоста. Должно быть, отец проклял бы нерадивого сына за такое неслыханное преступление — участвовать в гладиаторских боях, пусть и в качестве зрителя, считалось проступком едва ли ни равным государственной измене. Хевновари отказались от гладиаторских боев и рабства как такового еще сто лет назад, но империя людей была построена рабами — и не могла жить без них. На её территории смотреть, как разумные существа убивают друг друга на потеху другим было не так зазорно. А потому отдельные представители Народа Холмов прятались среди зрителей, укутанные в свои плащи. Зевейн чуял их, как волки чуют членов своей стаи. Они его не осудят. Он может не скрываться ни от них, ни от толпы. Пусть все видят, что у него какие-то отношения с императорским фаворитом. Пусть сами выдумывают, какие именно. Так даже веселее. Люциан разлил по кубкам темное красное вино, пахнущее перцем и немного — клубникой. Что еще пить на гладиаторских боях? Зевейн взял кубок и прижал уши, слушая первый удар гонга. Фаворит сочувственно улыбнулся и слегка отпил из своего кубка. Со вторым ударом Зевейн присоединился к нему, с удовольствием ощущая, как чувства притупляются и запах людского пота становится почти не заметным, остается лишь сладковато-острый запах и горечь во рту. Третий гонг был громче предыдущих. От него будто бы завибрировало само пространство. И в этом затихающем звоне на белый песок арены высыпались гладиаторы. Они принадлежали к разным народам — кто-то щеголял рогами, кто-то точил когти, а кто-то даже опускался на четвереньки. Хевновари не было. И быть не могло. — Двадцать, — посчитал Зевейн. В следующее мгновение он понял, что ошибся. Черная тень пронеслась по арене и поднялась к их ложе. Черные крылья казались в половину больше их хозяина — загорелого воина с длинным копьем и лицом, обезображенным шрамами, что висел в воздухе перед своими главными зрителями — хотя Зевейн скорее сказал бы "палачами". И было видно, что крылатый воин относится к ним именно так. Он смотрел холодно, как дикий конь, готовый в любой момент сбросить наездника, а голубые глаза усиливали впечатление настолько, что Зевейну стало холодно. Люциан, впрочем, не испытывал неудобств. Глядя в ледяные глаза гладиатора, он чуть улыбнулся и кивнул, давая разрешение начать. На мгновение крылатый прикрыл глаза, а затем ринулся вниз, сходу пронзая зазевавшегося соперника. Зевейн оглянулся на фаворита — вино стекало с уголка его губ тонкой красной струйкой. Символично... Тем временем гладиаторы, позабыв друг о друге, повернулись к главной угрозе — крылатому копьеносцу, который, с легкостью вынув свое оружие из уже мертвого тела, снова поднялся в воздух. Достаточно низко, чтобы не пугать зрителей, и достаточно высоко, чтоб его нельзя было достать так просто. Он готовился к новому удару, и они это знали. — Похоже, у него зловещая репутация, — произнес Зевейн неуверенно, как бы давая понять, что ему требуются объяснения. — Это Херес, — произнес Люциан, не переставая улыбаться. — Пожалуй, один из величайших убийц империи. Среди гладиаторов, разумеется. В народе считается непобедимым. А сегодня, надо полагать, он будет особенно жесток. — Почему? — Херес тем временем летал кругами, выбирая себе новую жертву. — Двадцать один, — произнес Люциан. — Число счастливчика. Этой традиции уже сто лет. Гладиатор, что сможет убить двадцать противников на арене, может просить почетного гостя о свободе. Вероятно, поэтому он так рьяно привлекает к себе внимание... "Понятно, почему", — подумалось послу. Со своего места он мог видеть лишь широкую загорелую спину бойца и его черные крылья, но холод в его голубых глазах не желал стираться из памяти. Кому вообще пришло в голову надеть оковы рабства на столь прекрасное по своей сути существо? И почему он не улетит? Почему летает так низко? Почему вынужден просить милости у золотого фаворита императора? Зевейн наклонился вперед и отпил вина. Есть куда более насущный вопрос. Если все эти воины умеют считать и знают про число счастливчика, почему никто из них не догадался прикончить соседа, чтобы попросту не дать "всеобщему любимцу" такой возможности? Это звучало настолько цинично, что посол не стал озвучивать эту мысль фавориту. Тем более, что ему было, на что отвлечься. Совершив несколько кругов, Херес размахнулся и метнул копье. Оно насквозь пробило грудь высокому рогатому парню, и вонзилось в песок, оставляя его полувисеть в таком виде. Будто какая-то жертва жестоким богам. Люди на трибунах хлопали в одобрении. Херес не смотрел на них. Быстрый рывок вниз и вот — копье снова у него в руках, противники разбежались, а несчастный рогатый остался лежать на песке, который тут же стал красным. Кто-то попытался отплатить Хересу его же монетой, но разве легко попасть по движущейся мишени, тем более в воздухе? Копье противника стукнулось о каменную стену арены, а Херес незамедлительно ответил новым броском... Попав точно в лоб, копье раздробило голову на две почти равные части, и стрелок упал, не успев даже понять, что произошло. Зато остальные поняли. На этот раз никто не разбегался. Вместо этого один из немногих гладиаторов-людей бросил свой меч и взял копье, тут же выставив перед собой, как бы отпугивая крылатого убийцу. — Ну давай, иди сюда, курица черная, — донеслось до ложи, и Люциан усмехнулся, видимо, зная, чем все кончится. — Вы ведь не первый раз смотрите на его выступление, верно? — Разумеется, — золотые глаза блестели почти кровожадно. — Я редко посещаю бои, но мне думается, последний раз он меня запомнил. — Вас сложно забыть, — заметил Зевейн, слегка улыбаясь. — В тот раз тоже было число счастливчика, — ответил Люциан, загадочно улыбаясь. Выходит, в прошлый раз не получилось... — Он настолько знаменит? — вывод напрашивался сам собой. — Отпускать непобедимых бойцов — безумие, — Люциан пожал плечами. — По крайней мере, так сказал тогда Александр. Называть императора по имени было дозволено лишь его семье и членам Сената, Люциан формально не принадлежал ни к тем, ни к другим, но его это не останавливало. При дворе ходили слухи, что император продвигает идею об учреждении должности фаворита, но дальше слухов дело не шло... От размышлений Зевейна отвлек крик снизу. Херес наконец решил разорвать неловкое молчание и пошел в атаку. Он не сразу понял, с чем именно, но потом заметил, что вокруг жертвы его первого броска нет никакого оружия. Спустя пару мгновений из ложи стало видно огромный двуручный топор, с которым он ворвался в строй врагов, на ходу разрубая собственное копье, которым его пытались проткнуть. Люциан прикусил губу, явно получая удовольствие от происходящего. Зевейн присмотрелся. Где-то семеро разбежались. Остальные валялись кровавым месивом у ног Хереса.***
Херес сплюнул кровь. Все шло не так, как он планировал. Кто-то все же успел ткнуть его в бок. Рана саднила, но будто бы не болела. Впрочем, за годы постоянных боев гладиатор знал свое тело от и до, а потому был абсолютно убежден, что оно, привычное к таким ощущениям, опять занимается самообманом. Сейчас рана не болела, но пройдет несколько минут и он уже не сможет взлететь. Херес взмыл, чтобы снова встретиться глазами с фаворитом. Надежды на его милость было куда меньше, чем в начале, но Херес старался не терять надежды. Рядом с императором Люциан Церон Флавий выглядел нежным влюбленным юношей, но сейчас, без него, это был хитрый золотой змей, повлиять на сердце которого представлялось почти невозможным. И все же... Рядом с фаворитом в ложе сидел загадочный господин из Народа Холмов. Он не прятал своих ушей и хвоста, как они делали обычно. Херес знал, что рабство в их республике запрещено под страхом смертной казни, но, видимо, он занимал какую-то должность при императорском дворе, так что... Паря перед своими главными зрителями, Херес наконец разглядывал гостя. Изящное треугольное лицо, длинные каштановые волосы, заплетенные в косу, треугольные острые уши, прижатые к голове. Лицо его было холодно, но что-то все же выдавало недовольство. Может, как раз уши? Или светящиеся зеленые глаза, которые смотрели на гладиатора, не отрываясь? Херес не знал. Не мог знать. Но что он знал точно, так это то, что так или иначе последний полет нужно заканчивать. Он оглянулся вниз. Семеро оставшихся противников толпились у противоположной стены. Боялись. Херес чувствовал их страх, он был почти материален. В какой-то момент ему даже стало их жаль. Им не повезло. Не повезло попасть на его последний полет. Не повезло родиться без крыльев. Не повезло видеть небо так далеко. Херес взял топор в обе руки и закрыл глаза. Если он сейчас начнет сожалеть, потеряет драгоценное время, а вместе с ним и свободу. Сожаления подождут. Рывок вниз. Резкий удар. Рогатый череп надвое. Торопливые шаги вокруг. Резкое круговое движение. Три перерезанных горла и воткнутый в песок топор. Тяжело. В груди что-то хрипит и даже стук сердца не может заглушить этот хрип. Чужой меч. Без головы он больше не понадобится. Защитная стойка. Крылья назад — пусть подходят. Их трое. Один из Народа Лесов, малорослый и с изогнутыми когтями... Двое других — люди. Прекрасный народ. Херес с трудом понимал, что интересного в показательном бое других разумных существ, но брать в рабство свой же народ?.. Когтистый напал первым. Быстрый, ловкий, хорошо прыгает. У Хереса не было сил подняться в воздух и увернуться. А потому он подставил лицо вместо шеи. Шрамы заживут. Плевать на них. Рваное горло не заживет. Противник замешкался и поплатился за это. Меч вошел в его живот, как в масло. Последний взмах крыльями. Они отлетают и падают на землю, как тряпичные куклы. Один мертвый, двое — еще живых. Толпа ревет. Ее рев отдается звоном в ушах, и Херес едва удерживается от того, чтобы заткнуть уши. Меч снова в руке. Один из людей порывается встать, и, как только Херес наступает ему на грудь, не давая, второй пытается атаковать сбоку. Спотыкается и сам падает на меч. Херес отбрасывает его. Уже все равно. — Черный крылатый ублюдок, — хрипит под его ногой последний. — Думаешь, ты победил? Нога сползает с груди на шею. "Скажи мне чего-нибудь, что я не знаю", — Херес сказал бы это вслух, если бы мог. Или очень хотел. Но он не хочет. Это человеческое отродье не стоит того, чтобы с ним говорить. Проходит пара минут прежде, чем раздаются хлопки. Херес поднимает голову. Люциан Церон Флавий хлопает ему. Но почему-то его гостя рядом нет. Подумать об этом Херес не успевает. Звон в голове становится почти невыносимым. Разве небо всегда было настолько алым?