--- --- ---
Мягко вздохнув, Асока подползла к нему навстречу, пока он пытался избавиться от головной боли, обеспеченной ему всеми этими признаниями. Пусть даже он и вслух ничего не произнес, Асока и так все поняла, сказав эти слова за него. А вот услышать их собственными ушами было все равно что попасть под взрыв термального детонатора. Хотя была здесь и не самая приятная новость: он действительно ушел бы с кем угодно, лишь бы этот кто-то его хорошо попросил, и лично с Асокой это желание мало чего имело общего. Правда теперь, когда она вернулась, Энакин все-таки предпочел бы видеть на этом месте именно ее, а не кого попало. Хотя, честно говоря, ему просто нужен был человек, который сказал бы, что он может уйти. Или, даже лучше, что ему стоит уйти. Покинув Татуин, он думал, что наконец свободен… чтобы снова оказаться в цепях уже другого положения, пожалуй, даже хуже прежнего, потому что теперь он остался наедине со своей, очевидно, хрупкой волей. В рабстве у него хотя бы была мама, которая всегда его поддерживала, стояла за каждым его шагом, указывала путь, ободряла и дарила надежду. Но оказавшись в Ордене… нет, недостатка в наставниках он не испытывал, но вот в поддержке… Оби-Ван, конечно, все-таки старался, но практически всегда становился на сторону Совета во всех вопросах. Энакин был повсюду окружен людьми, которые осуждали и наказывали его за то, что он вел себя не так, как положено, за то, что пытался жить, как его учила мама. Но когда она умерла… вместе с ней умерла и его воля. Разбилась вдребезги воля сражаться, угасло желание следовать ее наставлениям, и он стал именно тем, к кому раньше чувствовал лишь отвращение. Сломленным рабом у ног властных хозяев. Прежние порывы к импульсивным и откровенно бунтарским поступкам теперь превратились в ничего не значащее прошлое. В жалкую попытку солгать самому себе, что борьба не утихла. Он перевел взгляд на Асоку, которая уже успела приютиться в его объятиях, и притянул ее к себе еще ближе, крепко обнимая. Да, изначально Энакин был категорически против падавана, но Асока стала для него путеводной звездой к спасению. Она умерила его пыл и гнев, но в то же время не всегда строго следовала по пути джедая. Она вступалась за него, возвращая ему веру в собственные идеи и принципы. Она верила в него, когда все остальные поворачивались к нему спиной. И взамен он готов был отдать ей абсолютно все. И даже то, что осталось от его матери. Как будто он точно знал, что она выживет там, где он никогда бы не смог. — Прости, — прошептала Асока. — Надо было уговорить тебя пойти со мной, но я просто подумала, что… что тебя и так все устраивает. — Я тоже так думал, — едва произнес он от нахлынувших эмоций и еще сильнее обнял Асоку. Если бы он так же пришел к Падме и сказал, что больше не имеет ничего общего с джедаями, как бы та отреагировала? Разозлилась бы? Сделала бы круглые глаза и посчитала, что он совершил крупную ошибку? Или обрадовалась бы, что теперь у них будет больше времени на совместные вечера? Энакин очень не хотел ее терять, но после того «свидания» с Асокой он теперь больше всего опасался последнего варианта. К слову, с того самого момента, как Асока обнаружилась на том корабле, о Падме не возникло ни единой мысли, а какая-то его часть и вовсе не хотела о ней думать. И не только потому, что просто взбрело в голову жить дальше с Асокой и забыть обо всем остальном — он боялся взглянуть в лицо реальности, в которой ему придется сделать выбор после возвращения. Однако даже просьба Асоки покинуть Орден вовсе не означала, что теперь им предстоит идти одним путем. Хотя сейчас, крепко ее обнимая, Энакин все больше убеждался в том, что она — единственный его ориентир, хотел он того или нет. Он просто не видел иной дороги. — Я сделала за тебя выбор, — вдруг прошептала она, подняв на него взгляд. — И ты пообещал, что уйдешь, как и я. Но куда ты теперь пойдешь, кем станешь… только тебе решать.--- --- ---
Он выпустил ее из объятий, когда Асока соскользнула с кровати и подошла к креслу, на котором лежала ее сумка. Вытащив из нее смятый клочок бумаги и ручку, она склонилась над столом и, сумев выпрямить лист, нацарапала на нем несколько слов. Глупо и бессмысленно, но ей очень хотелось подарить ему что-нибудь осязаемое, то, что подтолкнет его к исполнению обещания. Асока обернулась как раз вовремя, чтобы поймать в его взгляде легкое любопытство. Вернувшись обратно, она вручила ему листок, но Энакин еще пару мгновений в замешательстве смотрел на нее, прежде чем перейти к чтению. — Настоящим документом держателю гарантируется: право на отказ от любого вида ответственности, право принимать собственные решения, право на свободу, право быть где угодно и кем угодно, — прочитал он вслух. — Это твой билет на свободу, — прошептала Асока, неловко переминаясь с ноги на ногу. Энакин был человеком дела, а не чувств. Ему всегда нужно было что-то материальное, что-то осязаемое и видимое, то, что можно было пощупать руками. И когда мысль насчет «документа» только пришла ей в голову, идея показалась стоящей. Таким необычным образом она просто хотела подарить ему видимое обещание, а не призрачную надежду. Путь даже в действительности она и не обладала подобной силой, но стоило надеяться, что хоть символизма окажется достаточно. Если, конечно, Энакин поймет его смысл. Он еще пару минут молча смотрел на Асоку, а потом снова опустил взгляд на листок бумаги, словно хотел еще раз его прочесть. — Теперь ты сам себе хозяин, — выдохнула она. Он вскочил на ноги так неожиданно, что Асока даже не успела ничего понять, наверное, позабыв, насколько быстро и изящно он мог двигаться. Энакин в ту же секунду подхватил ее на руки и прижал к себе, да так, что она уже и понятия не имела, стоит ли еще на полу своими ногами. Она слегка отстранилась — всего на мгновение, просто чтобы высвободить собственные руки — и крепко обняла его в ответ. Нет, он не плакал, по крайней мере, судя по внешнему виду, но Асока поняла: точка невозврата пройдена. Веревка перерезана, песок и пыль медленно оседают на землю. А мычание бегущей банты затихает где-то вдали, но уже без Энакина с собой на привязи. Только теперь она по-настоящему осознала цену рабства. Может, Энакин и не любил особо распространяться о своем прошлом. Может, он никогда и не рассказывал ей о бытности рабом, но теперь Асока поняла. Все поняла. Насколько же сильно рабство ломает судьбы, что даже спустя столько лет с обретения свободы невозможно избавиться от цепей, сковывающих сознание. И многие люди, даже те, которые его любили и искренне заботились, продолжали эксплуатировать его образ мышления, умышленно или нет. Но мало того: именно Орден едва ли не больше всех угрожал его состоянию, причиняя вред даже сильнее, чем буквальное рабство. Потому что, будучи джедаем, Энакин не имел ни ошейника, ни цепей, что ограничивали бы его физически — он был связан идеей. Идеей того, что такая жизнь была предопределена задолго до его появления на свет, что он не властен над своей судьбой. Связан идеей того, что живет он лишь для служения другим — Республике, Ордену, армии, друзьям, бывшему учителю, да даже просто близким. Его наказывали за любой проступок, в той или иной мере имевший отношение к эгоизму, пусть и в самой ничтожной степени, снова и снова вбивая в подкорку мозга, что собственные потребности всегда должны стоять на последнем месте. Что нельзя иметь никакого имущества, денег, права выбора — ничего материального, что могло бы внезапно напомнить о том, что ты — личность. И так Орден промывал сознание до тех пор, пока там ничего, кроме этой идеи, уже не оставалось. Вот так джедаи и предали простой народ, несмотря на видимую преданность и обещания ему верно служить. На самом-то деле они служили лишь идее, а не нуждам и желаниям обычных людей. Таким образом, одна лишь вера в служение народу не могла утолить жажду к совершению жертвенных поступков, ведь она затмевала взгляд на все когда-либо совершенные ради добра поступки. И для Энакина, для бывшего раба, важно было знать, что его жертва стоит вложенных сил, иначе… его жизнь тогда ничем не будет отличаться от прежней, разве что сменой хозяев. Изо дня в день ему указывали путь и говорили куда идти. Что можно только смотреть, но не трогать. Спасать, но не видеть результат. Именно так это страдание обратилось в саму его сущность, и все мысли и надежды оказались связаны лишь с самыми близкими людьми — единственными, к кому он мог прикасаться, обнимать и заботиться. Очевидно, страх потерять и то самое дорогое, что только существовало на свете, рос с каждым мгновением до тех пор, пока целиком не поглощал разум. Годы страданий, боли и наказаний не прошли даром, и теперь Асока чувствовала даже их отголоски, что ворвались в ее душу подобно несущемуся тарану. — Я и не знаю, что сказать, — Энакин запнулся и еще крепче сжал пальцы на ее плече. — Я знаю, — прошептала она, снова вспомнив тот разговор после возвращения из трандошанского плена. — Я обрела веру в себя лишь благодаря тебе, — она выразительно на него посмотрела. — Значит, эта же вера живет и в тебе. Иначе как бы ты поделился ею со мной? — Нет, Асока, я… — Послушай, — совсем тихо прошептала она, когда Энакин наконец опустил ее ноги на землю. — Все, ты свободен. Ты вправе исполнить любое свое желание, к чему бы оно нас ни привело. Соединит или разлучит — не важно, ведь мы навсегда останемся друг у друга в сердцах, верно? Просто сдержи свое обещание, а все остальное будет зависеть от тебя одного.--- --- ---
Он мог только смотреть ей в глаза, пока она продолжала говорить, пораженный готовностью вот так его отпустить. В какой-то момент сознание пронзила болезненная мысль, что он, стало быть, ей просто не нужен, но истина в конечном итоге одержала верх. Асока нуждалась в нем, и он ощутил эту нужду в ее объятиях, поцелуях и прикосновениях. Просто она готова была пожертвовать собой, отбросить в сторону собственные чувства и желания, если его чувства того бы потребовали. Печальный опыт, что уже не раз имел место в прошлом. В какие бы трудности они вдвоем ни попадали, его мысли были только о Падме. Пусть даже он и дорожил Асокой, Падме неизменно выступала на первом плане, и его выбор едва ли бы изменился. Но теперь, вкусив настоящей жизни без Асоки, осознав всю глубину ее любви и преданности, пусть она и оставила его одного… только сейчас Энакин понял цену совершенной когда-то ошибки. Он снова перевел взгляд на листок бумаги. Лишь Асока его понимала, и никто другой. Может, для кого-то ее жест и остался бы незамеченным, но сейчас этот, казалось бы, такой крошечный и весь измятый клочок бумаги обладал недостижимой для самого Энакина силой. Свободой. Отшатнувшись назад, он упал на кровать и запустил пальцы в отросшие волосы. Затем аккуратно сложил записку и сунул ее в карман на поясе. Тот самый день, когда из его тела наконец извлекли взрывчатку, а он произнес заветные слова клятвы падавана, действительно во всем походил на день освобождения. Словно самая ранняя мечта о лучшей жизни, которой он грезил с юных лет, наконец исполнилась; что он станет самым что ни на есть настоящим джедаем, одним из величайших воинов, о которых столько раз слышал истории. Он много работал над собой, упорно тренировался, пытаясь стать лучшим в каждом аспекте, просто чтобы доказать всем, что достоин своего звания. Но годы шли, и свобода меркла, все больше походя на тесную клетку. Только очутившись в Ордене, Энакин понял, как сильно заблуждался на его счет, а возложенная на него ответственность порой казалась хуже рабства. Их идеология, кодекс — не было там свободы и в помине. Не было ни веры в лучшее, ни надежды. Да, он по-прежнему гордился своим громким призванием — защищать людей — но где-то глубоко внутри эта несвобода сломила в нем волю, отняла желание жить, любить и бороться за все хорошее. Он вдруг повернулся к Асоке, которая все это время участливо на него смотрела. — Ты — лучшее, что со мной только могло произойти, — едва произнес Энакин. — Сначала я очень злился, что мне всучили такого не по годам дерзкого падавана, но потом… я увидел в тебе огонь, который и во мне когда-то горел. И когда я пытался его защитить, кто знает, может, и мой огонь вновь разгорался. Асока подошла к кровати, села рядом и, ничего не говоря, просто переплела пальцы с его левой рукой. — Ты тоже лучшее, что со мной произошло, — прошептала она, опустив голову ему на плечо. — До того, как стать падаваном, я везде была лишней. А вот о тебе много слышала и всегда хотела стать похожей. Ты был другим, не как все остальные, и я настолько восхищалась твоим виденьем мира, что только о нем и думала. Многие любили посплетничать о твоих нетрадиционных методах, чаще всего с презрением, но вот мне всегда казалось, что ты просто обязан быть, ну… не таким правильным что ли? Если ты и правда тот самый Избранный, то зачем быть как все? — Но если я уйду, я же не исполню пророчество, так? — спросил Энакин, почти жалея о том, что вообще начал эту тему. — Нет, — ответила она без капли сомнения. — Если ты Избранный, не думаю, что у тебя получится его исполнить в Ордене. Он удивленно уставился на макушку тогруты. — С чего ты взяла? — с трудом произнес Энакин. Асока слегка отстранилась, но так его руку и не отпустила, а наоборот, даже сжала сильней. — Если верить пророчеству, то, насколько я знаю, ты был рожден, чтобы принести в Силу равновесие. Вообще, его можно толковать как угодно и сколько угодно, хоть по тем же сухим цифрам, но я бы не стала. Вряд ли кому-то пришлось бы по душе так много ситхов. Еще пророчество может гласить и о том, что Избранный сыграет важную роль в прекращении войны и вновь принесет в галактику мир. Но оба варианта требуют чего-то грандиозного, почти галактического масштаба, и Избранный прекрасно попадает под это описание. Хотя, после стольких лет войны, после того, как мне наконец довелось увидеть иную сторону Ордена, как они все больше и больше погрязали в политике, принимали поспешные и необдуманные решения на грани безумия, нельзя сказать, что Избранный обязан кого-то спасти или же уничтожить, — Энакин затаил дыхание, только гадая, какую самую важную истину она для него сейчас откроет. — Но я думаю, что твое призвание — учить других, — ее взгляд остановился на нем. — И нет, я не про обучение юнлингов. Он хрипло рассмеялся, прилагая все усилия, чтобы остановиться и сделать вдох. Эта шутка здорово разрядила серьезный, напряженный разговор, и отдышаться получилось только через пару минут. — Ну, и на том спасибо создателю, — Энакин наконец взял себя в руки, хлопая по груди, чтобы остановить кашель. Асока улыбнулась, озорно сверкнув глазами, но этот блеск быстро исчез, как только она продолжила говорить. — А хочешь знать, почему ты так не похож на остальных и почему именно ты был избран, Энакин? Потому что галактике больше не нужны бесконечные войны между джедаями и ситхами. Галактика нуждается в равновесии, в пути, который лежит посреди этих двух сторон. Ты многое знаешь о боли, но и людям умеешь помогать. Эта война просто стерла грань между добром и злом, и теперь любой путь можно подвергнуть сомнению. Я выросла с твердой верой, что джедаи — само олицетворение добра, но потом увидела, как многие люди на самом деле ненавидели Орден и считали его злом. Когда речь заходит о Дуку и сепаратистах, в наших глазах они кажутся абсолютным злом, но ведь это лишь точка зрения Республики, которая вообще-то тоже не без греха, но делает вид, что пытается изменить мир к лучшему. И люди верят и сражаются за справедливость и идеал, который Республика давно уже не отстаивает. Когда-то я думала, что Вентресс — очередной злобный ситх, но именно она пришла мне на помощь, когда Орден меня бросил. Ее тоже предала все та же система, в которую она так верила. Конечно, мир нельзя делить на черное и белое, но… все почему-то делят. — Только ситхи все возводят в абсолют, — пробормотал Энакин. — Так джедаи тоже ведь до крайностей доходят, разве нет? Нет больше в Ордене дискуссий по поводу разных способов решения одной и той же проблемы, теперь только «либо так, либо никак». Да даже выражение про ситхов — уже крайность. Только ситхи… но не одни же ситхи? Джедаи ведь тоже. Но ты стоишь посреди них, Энакин. Я не говорю, что ты наполовину ситх, наполовину джедай, но благодаря условиям, в которых ты вырос, благодаря особому взгляду на мир, может, даже благодаря тому, что и джедаем ты с самого начала особо не был… ты не бросаешься из крайности в крайность. Ты видишь больше, чем просто две стороны. Ты не похож на остальных, потому что ты хочешь быть особенным, хотя джедаи и старались подчинить тебя своей воле. И тебе никогда не удастся исполнить пророчество, находясь в Ордене, потому что оно гласит о Силе, о том, что ты принесешь равновесие именно в Силу, а не в количество джедаев и ситхов. И там нет ни слова о стороне, которой ты должен придерживаться. — Хочешь сказать, что мне лучше заниматься дипломатией? — Энакин усмехнулся, пытаясь хоть немного снять напряжение от слишком серьезного разговора, который, чего уж таить, даже пугал, хотя и имел смысл — словно все наконец вставало на свои места. Словно все, с чем он так упорно бился, теперь выстраивалось в едином порядке, чтобы сформировать для него новый путь, а не хаотичную мешанину. Он был особенным. Он всегда подвергал сомнению идеологию джедаев. Если бы не ограничения в виде их строгих правил, то войне уже давно бы пришел конец. Асока снова рассмеялась, упав на кровать. — Нет уж, пусть Оби-Ван остается при своем деле. Кто знает, может, его дар как раз и существует для того, чтобы сократить пропасть между тобой и Советом. — Знаешь, так ведь оно и было, именно этим он и занимался, когда просто передавал очередное неодобрение Совета в мой адрес, как будто я и сам не видел. — На самом деле, он очень о тебе заботится, — пробормотала Асока. — Он просто боится показать заботу открыто, потому что так его воспитали. Именно поэтому я и говорю о том, что твое призвание — учить других. Ты должен показать всей галактике, что нет ничего плохого в чувствах и эмоциях, что они не делают тебя злым. Что ты по-прежнему умеешь любить и заботиться. Какое-то время Энакин просто восхищенно наблюдал за тем, как она лежа смотрела в потолок, изредка моргая своими длинными ресницами. Обычно подобный разговор оставлял на его душе неприятный осадок, но с Асокой… он знал, что ей всегда можно доверять. И если она так говорила, значит, новый путь не станет предательством идеалов, а напротив, их исполнением. Он потянулся через нее и поднял деревянную коробку, с которой принес чай. Асока с любопытством посмотрела на него и даже привстала. Энакин протянул ей коробку, предлагая ее открыть, и она, поколебавшись с минуту, наконец подняла крышку. — Ну, что скажешь, Шпилька? Хочешь стать первой ученицей в Академии Скайуокера? Асока закатила глаза в ответ на его подколку, но световые мечи из коробки все же взяла. — Я и так в этой Академии была первой, — улыбнулась она. — Буду надеяться на повышение до ранга учителя. — Посмотрим, — Энакин рассмеялся. — Давай сначала ты покажешь мне свою подготовку? — не успел он опомниться, как она уже зажгла один меч и приставила клинок к его шее. — Все, все, ты повышена, — она ухмыльнулась и вернула к себе клинок, рассматривая его поближе и, наверное, даже восхищаясь новым цветом лезвия. — Я хранил их в память о тебе, ну и подправил слегка пару деталей…. — Слегка? — подколола Асока. — Мои были зелеными, Скайрокер. Или тебе вот этот цвет зеленым кажется? — Ну хорошо, не слегка, а очень даже пришлось с ними повозиться, — Энакин замолчал, когда она вновь закатила глаза. — Зато как новенькие, может, даже лучше. Асока все продолжала их внимательно изучать, и он даже забеспокоился, вдруг ей и правда что-то не понравилось. Ему было просто так одиноко без нее, а клинки хранили в себе прежние воспоминания. Вот почему он потратил бесчисленное количество часов, работая над кристаллами, пытаясь настроить на более тонкую связь с Силой и увеличить их мощь. Он вообще не думал, что из-за этих манипуляций цвет мечей изменится, но, чего уж скрывать, ему очень нравилось, что цвет стал прямо как у его клинка. Что они теперь с Асокой еще больше похожи. — Тебе очень идет синий, — с надеждой произнес он. — А мне нравится, — почти прошептала Асока. — Как по мне, даже лучше выглядит, — деактивировав мечи, она повернулась к Энакину. — Значит… Академия Скайуокера, говоришь? — Ну, а что? Мне правда название понравилось. Она рассмеялась и обвила руками его шею. И он снова поцеловал ее, чувствуя лишь тепло, уют и родной дом. Он не знал, что ожидает его в будущем, но то, что Асока всегда будет с ним рядом, уже вселяло надежду. Обещание было в прикосновении ее губ. В ее тесных и теплых объятиях. Конечно, страшно было всего лишь вдвоем, ничего не имея на руках, создавать целый орден, но… если уж и приносить в Силу равновесие, то только рядом с тем человеком, который будет придавать равновесие лично ему. Даже зная, скольких людей он разочарует своим решением, на душе было удивительно спокойно. Может, тот листок бумаги и стал его билетом на свободу, но тогда Асока — его звездолетом, без которого билет потерял бы всякий смысл. Теперь осталось разве что любопытство, куда же приведет их этот маршрут. Вся галактика ждала их открытий, и Энакин все никак не мог насладиться вновь обретенной свободой, равно как и сейчас — Асокой.