ОПГ Бесы

Швейцария… Столько нового и интересного найти в ней можно… Родина Цвингли… Уехать в эту страну Петру казалось самым логичным. Верховенский прекрасно знал те места, да и ему нравилась эти чуть холодные и педантичные люди. Они прекрасно разбиралась в философии, поэтому наверняка именно там они бы выслушали катехизис. И поняли бы всё. Революция должна начаться. Он поначалу много гулял. Главному поджигателю нужно было пропитаться духом этой страны. А леса и горы всегда наводили на размышления. Петра Степановича прельщала именно такая природа, а не какое–то море. 《Дух свободы? Нет же. Просто глубина, обманчивая, как философия. То ли дело горы… Они всё ввысь стремятся, реальны, стоят долго, крепко》 — вот что говорил он в ответ на удивлённые взгляды. Катехизис. Не влюбляться — звучало как мантра. Но здесь, в горах, на столь замечательном лоне природы жить хотелось, да плевав на всё. 《Ах если бы Николай Всеволодович разделял моё мнение о том, что вначале пожары пылают, а после на золе спокойно новое вырастает, и лучше прежнего. Уехали бы… Жили бы тут. Чёрт с ней с этой Дашей, и она бы была. Пригодится》. Ставрогин и правда в ней души не чаял. Не любил. Нет. Сложнее это было. Он был привязан. А у революционера не должно быть привязанностей. Нельзя. Хотя Петру Степановичу, откровенно, Даша даже нравилась. Девушка добрая и умная, всем пожертвовать готовая. Стала бы такая революционеркой? И Верховенский думал, что да. Вряд ли приняла катехизис, особенно зная её веру в любовь и Бога безграничную, но стала бы им помогать раны лечить, кормить… Однажды Ставрогин же и дал ей меткое описание: 《Сиделка, сестра милосердия… Ей разницы нет, она себя посвятит всю тому, кто призовёт её》. А значит, надо призвать. Оттого Шатову был дан наказ: с сестрицей говорить. По возможности, на сторону привлечь. А там уж и Николай Всеволодович согласится. Ибо вкрадчивый и тихий, разумный голос Даши он бы послушал. И привязанная к брату, она бы уговорила бы. Не любовь, но привязанность. Как жизненный глоточек. 《Ставрогин Лизу любил, да и та его. Но она знала, что это сети. Оттого и боролась. Оба страдали, что без друг друга, что друг с другом. Оттого и Маврикий, и Даша им как глотки нужны были. А теперь Елизавета Николаевна замуж вышла за Маврикия… И теперь Дроздова она… 》 — всё думает о том Пётр Степанович. Но вот к нему герр Хартман пришёл. Профессор, человек умнейший, либеральных взглядов, но поддерживающий идею революции. — Здравствуйте, профессор Хартман, добрейшего Вам вечера! Уж как я рад, как я рад Вас видеть! — И я Вас, Пётр Степанович! Что ж, благодарю за приглашение! — Вы проходите, проходите! Чаю? Кофею? — Чай. Спасибо! Верховенский улыбнулся и поспешил на кухню. Там уже был заварен таёжный сбор. Пётр Степанович знал, что герр любит новое, а этот сбор должен обрадовать профессора и расположить к себе. Вскоре он понёс на подносе чай. На тарелочке лежало шоколадное печенье и на маленьком блюдце был лимон. Сахарницу Пётр не забыл. — Вот, держите, профессор! — с яркой улыбкой сказал Верховенский. — Благодарю! Герр Хартман стал чай пить. Откусив немного от печенья и пару глотков сделать, профессор изволил и о деле говорить. — Ваш катехизис — весьма занятная вещь. Так что же, в Вашей стране будут без церкви жить? Насколько я знаю, там церковь превыше закона почитается людьми¹. — Это–то и скверно… Но разрушение репутации, погромы и прочее авторитет церкви знатно подорвут. — Это стало ясно. А что о любви? Вам возразят: человек без неё не живёт. — Живёт, и даже счастливо. Не надо бояться за то, что болевую точку твоей души нашли, что не взаимны чувства, что нужен ты или не нужен, не метаться от того. — Что ж… Я покажу эту вещь коллегам. — С чего же вещь? Сие руководством является, как и что делать, — при этих словах Верховенский буквально искры из глаз высекать начал, ибо его катехизис никто назвать так не имел права. — Полно, сударь, я понял Вас. — Вот и чудесно! А пока — чай пейте уж, печенье съедайте — для Вас брали! Герр Хартман удовлетворённо кивнул и стал доедать печенье и чай допивать. Пётр Степанович тоже самое проделывал. Светская беседа ещё час шла, о пустяках болтали в виде философии, теологии и прочем. Профессор всё же, извинившись и на часы показывая, вежливо ту беседу закончил, сославшись на дела в университете, где он работал. Верховенский его проводил к дверям и простился с гостем. Когда же ушёл профессор, то Пётр Степанович, не мешкая, за стол поспешил, где взял быстро чернила, перо и бумагу. Предстояло написать письмо Шатову. Обмакнув перо, Верховенский начал: 《Иван! Надеюсь, дела продвигаются хорошо. Я оставил тебя за главного, пока меня нет, не подводи. На мне стоит задача привлечь поддержку из других стран. И герр Хартман любезно катехизис взял и представить коллегам обещал. Взглядов он, конечно, либеральных, хоть и не готов так радикально менять всё. Но не суть важно. Твоей же задачей первостепенно становится сестру свою Дарью привлечь к делу. Пусть знает и понимает, что и к чему. Давить нужно на то, что без неё дело не возымеет ничего, что нужна нам девушка, что всегда поможет. Если так сделаешь, что для Даши станете вы как птенцы, то Шатова не откажется, и, как мать, под крыло возьмёт. А далее сложнее дело. Привлечь Ставрогина. И тут тебе понадобится помощь сестры. Оттого и не предпринимай ничего в сторону его, пока Даша исключительно на нашей стороне не будет. Действуй. Верховенский》 Пётр Степанович письмо запечатал скорее, на почту поспешил и, заплатив 30 копеек, письмо отправил. С почты шёл он довольный. 《Эх, идёт всё… Хорошо! 》 — улыбнулся, увидев двух коров на лугу, мимо которого шагал, Верховенский. *** Через несколько дней пришло Шатову письмо. Темноволосый парень², с несколько хитрой улыбкой, чуть подергивая и закручивая на палец и вверх поднимая ус, читал письмо от Петра Степановича. — Дело трудное, — сказал себе Иван, дочитав присланный текст, — Сестрицу позвать в революционеры…