Луна, переродившаяся драконом

Дени смотрела на безмятежное небо, глаза ее мерцали лилией в ответ мягким объятиям солнца, робко выглядывающего из-за облаков. Сейчас его легко можно было рассмотреть — желтое, далекое, но теплое и в чем-то даже родное. Тепло всегда было приятнее, оно было гостеприимным. В отличие от холода голодных ночей на улице, оно напоминало о доме с красной дверью, с десятком таких же солнц за окном ее комнаты. Услышав в покоях тихое пошаркивание ног, Дейнерис распорядилась: — Принеси мне лимонный сок, подсласти медом. — Дейнерис, — молвил голос, отличавшийся, от того, что она ожидала услышать, но куда более приятный и куда менее чужой. Он принадлежал не служанке, бывшей в ее распоряжении по приказу магистра Иллирио, а мужчине лет тридцати, крепкому и высокому, облаченному в одежды не слишком подходящие для Пентоса, неподходящими были и его титул и манеры. Лишь сама Дейнерис и ее старший брат Визерис отличались от местных настолько же сильно. — Сир Лансель? — неловко обратилась она к вошедшему. Это был рыцарь с волосами, напоминавшими состаренное долгими годами золото, принадлежал он роду Ланнистеров, псов узурпатора, как называл их Визерис, впрочем, верен был ему и Дени. — Простите, принцесса. Мне стоило предупредить о визите... Наверное, теперь это неприемлемо, — лукаво произнес он, весьма неприемлемо пробираясь взглядом под полупрозрачную ткань ее платья. Его взгляд был столь же откровенным, сколь и он сам. Лишь одну тайну он хранил с тех самых пор, как явился к последним Таргариенам с помощью. Прошло уже почти три года, как молодой лев преклонил свое колено и предложил свой меч Визерису. Тогда он стал для Дени еще одним рассказчиком, знавшим все о жизни в далеких Семи Королевствах, о родине юной принцессы. Он рассказывал о любой глупости, интересовавшей девочку, мечтавшую о возвращении в край ее родителей — любопытство ее было чересчур навязчивым для старшего брата, который не всегда мог найти ответ на вопрос. И все же этот рыцарь хранил секрет, с существованием которого она даже свыклась. В дни, когда голод и холод кусали их за пятки, Дени просила нового знакомого рассказать страшную историю, чтобы ее реальность казалась менее пугающей, но тот отказывался. «Однажды я расскажу тебе самую страшную историю, маленькая принцесса, и ты никогда не сможешь простить меня», — отвечал он всякий раз на просьбу Дейнерис. Значит, пока он хранит этот секрет, она еще слишком юна, значит все будет хорошо и он будет рядом, будет защищать и потакать, как делал это прежде. — Вам я всегда рада, — отвечала она с теплой улыбкой на умасленных губах. — Возможно, от меня не так много зависит и теперь я принадлежу себе даже меньше, чем раньше, но Вы должны это знать. Только в компании Ланселя Дени позволяла себе говорить так много и безрассудно. Она могла не бояться разбудить дракона или выдать тайны своей семьи, даже мысли в ее голове она могла доверить этому рыцарю на сохранение. И он во многом разделял их, даже больше, чем мнение Визериса, будь разговор о свадьбе или наемниках, присланных узурпатором Робертом Баратеоном. Сейчас его брови не нахмурились и глаза казались равнодушными, но Дени все же знала, что они скрывали немое негодование. — Тогда Вы наверняка будете рады и этому персику, который мне удалось пронести незаметно, — произнес он намеренно тихо, когда они подошли ближе друг к другу, и ухмыльнулся так, что у Дени закружилась голова. Впрочем, дело могло быть в слабости. — Мне нельзя... Визерис запретил. Он считает, что мой живот будет слишком большим, если я съем что-нибудь, — ровно, но не без печали в голосе произнесла она, глядя на желанный фрукт. Девушка не стала в точности повторять жестокие, как и всегда, слова Визериса о том, что живот будет выпирать сильнее ее только округлившихся грудей. — Едва ли он сильно изменится от одного персика. Кроме того, Вам лучше быть здоровой, а не слабой в глазах кхала. Все эти краски не обманут глаза мужчины, ведущего кхаласар через пустынные земли. Магистр Иллирио пытался сказать что-то такое брату, но даже не думал настоять, хотя пользовался большим доверием у Визериса и мог бы его убедить. Дени видела конфликт между тремя мужчинами, занимавшими пока все ее существование: один дал кров, поддерживал претензии Визериса на трон и нашел выгодную партию для нее — мужа с армией в сорок тысяч наездников; другой защищал и поддерживал обоих уже не один год, он умел угождать недоверчивому и тщеславному старшему Таргариену, оставаясь при этом добрым другом для его сестры; третий был всей ее семьей, связью с прошлым, единственным, кто мог объяснить силу ее крови. Впрочем, все они желали чего-то своего и их блага были не так однозначны. Если Дейнерис и понимала желания брата, то Иллирио и Лансель не были столь же просты. — Я съем немного, — сжалилась она над собой, не желая сильно перечить приказу Визериса. Не забирая плод из рук Ланселя, она оторвала от него половину. — Так-то лучше. Сегодня будет непростой день и Вы уже отвыкли жить впроголодь. — Вашими стараниями, — улыбнулась она и опустила взгляд, после чего быстро закусила сладким фруктом мысли о том, что и свадьба состоится во многом благодаря ему. Несмотря на то, что они оба прожили уже больше полугода в доме магистра, Лансель все же не привык видеть Дени такой ухоженной. Рабыни, которых все вокруг почему-то называли вольными прислужницами, в тот день постарались на славу. Серебряные волосы девушки струились с плеч, словно живое серебро, откликаясь волной на каждое ее движение, а не менее уникальный, фиалковый цвет ее глаз оттеняло масло с холодным розовым оттенком на ее еще по-юношески пухлых губах. И даже самой Дени было странно чувствовать на себе невесомую, прилегающую к фигуре ткань платья, совсем не похожую на любое одеяние, что она носила прежде. Взглянув сперва на свое отражение, она, ровно как и сир Лансель сейчас, увидела в себе что-то до того момента незнакомое. Сам Лансель тоже был одет весьма непривычно — Иллирио распорядился выковать ему доспех, подобный тому, что носят настоящие королевские гвардейцы. Золотой панцирь был украшен символом рода Таргариен, он был выполнен уже по личной просьбе самого Ланселя в знак того, что он по-прежнему отвергает свою принадлежность к дому Ланнистеров, что, несомненно, подкупило Визериса. Старый меч заменили и на рукояти нового поблескивали в ленивом свете драгоценные камни. Девушка не бралась судить о качестве этого оружия, потому как ничего в этом не смыслила. Мужчина дождался, пока Дени доест персик и удовлетворенно улыбнулся, позволив себе коснуться пряди ее волос, выбившейся из немудреной прически. — Пойдем, Дейнерис, у нас есть еще немного времени, но магистр Иллирио уже велел готовить паланкины. Он вывел ее к той части, где сад и беседки богатого дома встречались с заливом. Лансель несколько месяцев назад заметил, что эта вода странным образом успокаивает и обнадеживает девушку. — Сейчас ты ближе всего к дому, но жизнь снова уведет вас двоих далеко. Нам предстоит долгая дорога, а прямой путь выбирают только птицы. — И драконы. Дени долго пыталась понять, считает ли он Королевскую Гавань ее домом на самом деле, и несколько раз повторила это слово эхом в голове, словно надеялась распробовать на вкус. Она никогда не видела Королевской Гавани, а родилась на острове таком же грозном, каким было его название, но не пробыла там и пары месяцев. Она могла бы назвать домом Браавос, где жила почти семь лет, но дом этот принадлежал сиру Виллему, а позже был отобран его слугами. И даже с домом магистра Иллирио ей придется прощаться слишком скоро, ведь брат уже послал служанку на ее поиски.