Рождество в Амфибии

— Давай, ребята! Раз-два! Стук топора разносится далеко в холодных сумерках засыпающих джунглей. Паучиха — норовистая молодая бестия — капризно загарцевала под седлом, то вскидывая в угрожающем жесте передние лапы, то вдруг задирая брюшко. Она чувствовала подступающий ночной мороз, несущий беспечным паукам гибель, а амфибиям глубокий летаргический сон в кристалле льда. Грайм напряженно взглянул на закатное солнце: еще пара часов, и он может не выбраться из этих джунглей. В такой день разумнее всего оставаться дома, кутаться в шерстяное одеяло поближе к камину, приникнуть к теплому боку супруги или в крайнем случае запереться в холодных покоях и спокойно вмерзнуть в лед, чтобы выспаться и оттаять с рассветом. Но Ее Величество последние недели была не в меру раздражительна и до безумия изобретательна в вопросах его, Грайма, привлечения к трудотерапии. Он не сердился: последние два раза, когда Саша начинала сходить с ума от дурного самочувствия и недосыпа, она вскоре приносила головастиков. Пугающие метаморфозы, но что вообще было не пугающим в человеческих существах? Крепкие, приземистые лягушки-лесорубы с молодецким уханьем рубили топориками высоченный полевой хвощ. Прежде, чем указать на него пальцем, Грайм раз десять сверился с сашиным рисунком, небрежно нацарапанным на гербовой бумаге. Высокое дерево? Высокое дерево. Много веток? Много веток. Пушистое? Отчасти. Сакральный смысл поиска определенного дерева от него ускользнул (во многом потому, что Саша не удосужилась доходчиво объяснить), но Грайм знал, что отходить от инструкции себе дороже. Например, в прошлом году он, получив только устное описание, гордо принес домой папоротниковую вайю, за что был отлучен от постели на месяц. Хотя что не так с папоротником он до сих пор не понял: высокий, в меру пушистый. На псевдолистья удобно вешать глазные яблоки стрекоз. Надрубленный ствол жалобно хрустнул, хвощ начал медленно и торжественно заваливаться набок. Лягушки почтительно отбежали, Грайм осадил паучиху назад. Дорогое породистое членистоногое очень капризно относилось к пыли — наверное, брать с собой боевую подругу было не лучшей идеей, но она так жалобно тянулась к нему из денника, прося долгой прогулки, что не ответить на эту мольбу было бы бессердечно. Тягловые пауки-самцы, помельче и поскромнее, терпеливо ожидали в стороне, переминаясь на длинных многосуставчатых лапках. Им предстоял длинный путь до ньютопийского дворца, который они проделают, таща за собой срубленный хвощ.  — Еще с пару минут, Ваше Величество, — старший дровосек неловко мял в руках шапку, боясь поднять глаза.  — Поторопитесь. Солнце заходит. «Ваше Величество». Первое время он даже не откликался, в отличие от Саши, которая в роль королевской особы вжилась практически мгновенно. Она была рождена для короны, как будто сами лягушачьи боги наделили ее в колыбели абсолютным правом на власть — свирепое чудовище иного мира с осанкой госпожи, воительница, проложившая свой путь на трон огнем и мечом. Трон, предназначенный для тритона, узурпированный жабой и занятый человеком. Грайм даже не возражал. Узурпация увлекала его, как военная кампания, но рожденный рабом не годится на роль правителя, таков уж неписаный закон. Он утешал себя тем, что он хороший воин и отец. Возможно, даже супруг, хотя Саша с годами становилась все более скупа на нежность. И как хороший отец и супруг он обещал своей госпоже треклятое зеленое дерево посреди зимы. И навыковыривать из стрекоз блестящих иридисцентных глаз.  — Ну, тронули! Старший дровосек махнул рукой, впряженные в постромки пауки натужно двинулись с места, возвращаясь в Ньютопию.