негативное подкрепление

      Мирко уверен, Мартин не шутит. Он распрощается с ним, как только посчитает, что он ошибся достаточно сильно.       А ещё Мирко уверен в том, что если бы Мартин подольше полежал на кровати, подольше постоял под душем, если бы он съел шоколадку и позволил себя обнять, то отреагировал бы иначе. И выглядел бы получше. Нет, Мирко считает его красивым, просто: он ведь всё ещё был бледен, глаза и кончик носа — по-прежнему красноватыми, будто он плакал даже когда находился один. Хотя, Мирко бы это нисколько не удивило. Но если бы знал наверняка, ничего бы не сказал и ни в чём бы не обвинил. — Мартин, я просто хочу, чтобы ты знал, что мне не сложно для тебя что-либо делать. — Так делай, — Мартин поднял на него блестящие глаза.       На следующий день, прекрасно выспавшись и позавтракав, они поехали к нему забирать вещи. Мирко просто сидел и смотрел, как его сабмиссив собирает в дорожную сумку вещи: одежду по сезону, зубную щётку, полотенца, пижамы, толстый альбом, пенал, в который скидал все письменные принадлежности со стола, планшет, пару книг — но среди всего этого не было ни украшений, ни каких-то личных вещей, фотографий там или каких-то мелочей, которые могли бы поднять ему настроение в трудную минуту.       Поэтому Мирко посчитал необходимым на обратном пути домой заехать в супермаркет и купить молоко.       Потому что поднимать настроение было, после чего.       Мирко до этого не верил, что есть люди, которым действительно нравилась бы грубость. С ним были те, кто любил быть связанным, или те, кому нравилось носить чулки под джинсами, а ему нравилось эти чулки покупать. Но Мартин был тем самым, кому нравилась боль. Он обожал грубый секс. Казалось, его хлебом не корми, дай покричать в подушку, поплакать. Но он никогда не просил пощады. И уж точно не просил остановиться или хотя бы прекратить. И Мирко понемногу начал привыкать трахать его так, как он этого хотел — рукой или членом, обзывать его так, что у самого на душе становилось гадко. Порол его до чётких отпечатков ладони на его теле. Заставлял его кончать несколько раз подряд от невообразимых по своей грубости вещей. Тянул его за соски, будто он был дойной коровой. Придавливал его голову ногой к полу. Облизывал его покрасневшие и уставшие после грубого минета губы, пробуя на вкус его слёзы.       А Мартин раз за разом вёл себя одинаково, в его поведении после сессии ничего не менялось. Он пять минут лежал на кровати, слишком разбитый, чтобы встать раньше, продолжал плакать, но по истечении пяти минут он в любом состоянии поднимался на ноги и шёл в душ, где тоже проводил минут по пять, но точно не больше десяти, продолжая плакать, скорее всего, и возвращался оттуда по-прежнему разбитым, зато чистым.       Если это происходило вечером, то до ночи они сидели вместе, смотрели телевизор или просто слушали музыку (Мартин обожал клубняк восьмидесятых) и могли говорить о чём-то постороннем (Мирко обожал классическую литературу), но не о том, что происходило на сессии — кто как себя чувствовал и всем ли всё понравилось. Ни слова об этом. Хотя об этом определённо стоило поговорить, Мартин пресекал все разговоры на подобные темы.       Если это происходило утром, то после Мирко смотрел, как он собирается на работу — как ни в чём ни бывало. Гладит себе одежду, бреется, чистит зубы, укладывает волосы, иногда не завтракает, потому что, как он говорил, кусок в горло не лез, хотя член Мирко там помещался прекрасно. И уходил до вечера. — Ты уверен, что ты в порядке? Ну, что ты в состоянии идти на работу… — В порядке. Что я, в первый раз, что ли? — Мартин подарил ему быструю улыбку, так что он не успел понять, насколько та была фальшивой, — можешь встретить меня, если тебе так неймётся. — Закончишь в семь? — Да.       Провожая его, он мечтает однажды целовать его на прощание. И целовать его при встрече. А вообще, у Мирко в голове это не могло — неужели Мартин действительно просто берёт… и идёт на работу? Говорит с коллегами, с начальником, обсуждает с ними что-то. Мирко кажется, порой Мартин просто обязан идти не на работу, а в кафе, например, заказывать себе стакан какао или сладкого чая со странным вкусом, читать книгу, слушать любимую музыку, делать то, что ему нравится, радовать себя. Но он никогда не следил за ним. Но даже ему, поучаствовавшему в военных действиях, кажется, что именно так он бы поступал, если бы был на месте своего сабмиссива. И хотя он не мог сказать наверняка, ведь он никогда не следил за ним, если Мартин может по собственному желанию устраивать себе выходные, то, может, ему и опаздывать можно? Во всяком случае, Мирко очень надеется, что Мартин делает для себя хоть что-нибудь.       В дни, когда Мартин никуда не уходил, а такое могло не случаться неделями, но потом он по два или три дня он мог среди недели оставаться дома. Хотя работал в довольно известной строительной компании, Мирко не мог понять, как он может просто так брать и не приходить на работу, когда ему вздумается. В общем, в эти дни он всё равно работал, но дома, не переодеваясь, в пижаме, сидя перед ноутбуком с чашкой кофе. А Мирко он щедро позволил смотреть на себя, работающего с трёхмерными моделями, что-то считающего в тетради, с тем лишь условием, чтобы он ему не мешал и не отвлекал. У него таких желаний и не было, единственным желанием было сделать Мартину массаж, потому что у него наверняка уставала спина. Но он держал себя в руках.       А Мартин вот в руках себя порой совсем не держал. Он часто с кем-то разговаривал по телефону, чаще всего он со всем соглашался. Но были и те разы, когда со звонившим он разговаривал очень холодно и грубо, видимо, на очень неприятные темы. Настолько неприятные, что один из таких разговоров закончился тем, что Мартин швырнул телефон в стену. А Мирко он приказал себя наказать.       Пока для него подготавливали широкий кожаный ремень, он заказывал новый телефон. Сожаления на его лице не было ни капли.       После порки он менее злым или раздражённым не стал, зато покричал и поплакал.       Мирко плакал тоже. Тоже от боли.       Ему казалось, его используют. Ему казалось, Мартину было бы гораздо-гораздо проще, если бы он начал отношения со здоровенным дилдо или девайсом для порки — ничего бы не изменилось.       Наконец-то он столкнулся в полной мере с тем, о чём Богота его предупреждал. Ну, он сам виноват, что никого не послушал. Почему же тогда им не расстаться, раз Мартин так и не проявлял к нему привязанности, а отношения между ними вообще никак не изменились? Потому что, ну, это было глупо, но он чувствовал, что Мартин на самом деле не такой, каким старается притворяться каждый час каждого дня. И если вытерпеть достаточно, то это оболочка спадёт и он получит нечто прекрасное и они оба будут счастливы.       Веру в это помогал поддерживать и сам Мартин. Он будто бы понимал, насколько неправильно и бесчеловечно иногда поступал по отношению к Мирко, поэтому своеобразно заглаживал вину, делая то, что он любит. Мартин спокойно и терпеливо сидел или стоял, когда Мирко отрабатывал на нём новые узлы или узоры, позволял ему ходит вокруг себя с телефоном, чтобы запечатлеть результат или процесс.       После пары часов счастья Мирко не мог перестать думать об одном: Мартин всё прекрасно понимает, он не психопат, он не социопат, он может чувствовать и он осознаёт, какую боль может причинять своими действиями и словами! И он всё делает осознанно.       Чтобы себя подбодрить, он предлагает Мартину на выходных съездить в данж, совместить очень приятное с полезным. — Как ты смотришь на то, чтобы я тебя связал, подвесил и устроил тебе небольшую фотосессию? — Меня раньше никогда не подвешивали. — Это пугает тебя? Я могу рассказать об ощущениях или процессе.       Мартин облизал губы. — Нет, не пугает. Я в деле. — Если что, мы всегда можем обсудить это. Я бронирую на субботу? — Да, конечно.       Мартин плыл по течению, соглашался на то, что предлагал Мирко, работал, проводил с ним вечера. Готовил для него иногда, (но почему-то они никогда не готовили вместе), помогал наводить порядок в квартире. Делал всё, чтобы быть удобным сожителем. Идеальным дополнением к мебели с привилегиями. От прошлого его опыта это отличалось тем, что ему, типа, нравилось то, что Мирко предлагал. Ему в принципе нравился Мирко. Такой высокий, здоровый, мягкий, умеющий быть жестоким, не задающий вопросов, не пытающийся изменить его, а подстраивающийся под него — идеально. И Мартин платит ему за эту идеальность своеобразно, не деньгами, конечно, но менее грубым отношением. Конечно, временами он срывался, но вдоволь позволял на себе отыграться. И пытался убедить себя в том, что Мирко нравится быть с ним грубым, проблема была лишь в том, что он не был тупым или слепым — он был мразью, поэтому игнорировал то, что Мирко на самом деле было нужно — объятия и поцелуи.       Но не ему. Он не заслужил. — Волнуешься? — Мирко поймал растерянный взгляд Мартина, когда собирал сумку: верёвки, кляп-шарик, две бутылки воды, два батончика мюсли, фотоаппарат, вспышка к нему, комплект одежды для них двоих на всякий случай. — Да нет, просто как-то непривычно, что мне ничего с собой брать не надо.       С него вообще ничего не требовалось, даже бриться. Но он всё равно побрился. Везде. Для собственного удобства, разумеется. — Если переживаешь, можешь проверить, всё ли я взял.       Он подыгрывает, заглядывает в сумку, смотрит на камеру и нервно поджимает губы. — Всё-таки будешь фотографировать, да? — Да, а что, с этим есть какие-то проблемы?       Мирко помнит те фотографии, которые ему показывал Богота. Мирко проверил свои архивы, нашёл свадьбу де Фонойозы, оказывается, всё это время у него был кадр, где Мартин был без маски, но в чёрном зентае, широко улыбался и лез с поцелуем к Серхио Маркине, влиятельному человеку в их комьюнити. Мирко, интереса ради, поискал ещё фотографий с ним, у других глори холов, на других постановочных изнасилованиях и на групповых в том числе. Мирко кажется странным, что Мартин переживает из-за камеры. — Меня никогда не фотографировали одного.       Возможно. — Можем начать сейчас? — он постарался улыбнуться ему. — Да не. Ты правда думаешь, что я — подходящий для этого человек? Я не в форме в последнее время…       Мирко покачал головой. Да, у Мартина было не атлетическое телосложение, но от этого он не был менее красивым. У него было обычное тело, тело здорового человека, равно далёкое и от ожирения, и от худобы. На спине у него созвездия родинок, у самой шеи, нет шрамов, кроме как на лице, на подбородке и на переносице. А ещё у него мягкий живот, к которому Мирко прикасается не так часто, как хочет. — Ты красивый, Мартин.       Тот усмехнулся, похоже, посчитав это шуткой, но на комплимент никак не ответил. — Доброй ночи. — Доброй.       Несмотря на то, что они спали в разных комнатах, Мирко знал, что Мартин ложится спать гораздо позже того момента, когда они желают друг другу доброй ночи и расходятся. И спит он очень нестабильно. Иногда он не мог заснуть, через тонкие стены Мирко слышал, что он не спит. Иногда его сложно было разбудить даже того, как он сбрасывал будильники. И выглядел так, будто вообще не хотел просыпаться.       Но тем утром он проснулся раньше, выглядел намного лучше обычного и уже был одет. Сидел за столом на кухне и рассматривал стену. — Нервничаешь? — Немного. Это пройдёт. — Не забывай, что ты можешь говорить со мной, если что-то не так, — напомнил невзначай Мирко, — завтракал? — Нет, ждал тебя.       Он варит для них овсяную кашу на молоке. Заставляет его съесть хотя бы половину, потому что не есть совсем ничего было нельзя. Мартин и так ел мало. Это ведь не забота — попросить его съесть хотя бы половину, это необходимость. Организму нужны силы, чтобы переносить эмоциональные перепады и физические нагрузки. Каша на молоке — это не тёплый плед и шоколад после законченной сессии.       К его удивлению, Мартин съел почти всё, вместо кофе он пил молоко и вообще был покорен. У Мирко было нехорошее ощущение, что это всё — затишье перед бурей.       (И он был прав).       В данже они столкнулись с Боготой, который как раз прощался со смуглой женщиной. При виде Боготы Мартин сразу же прошептал, что идёт переодеваться (раздеваться) к сессии. А Мирко просто так исчезнуть не мог, да разговор со знакомым его не пугал. — Да я не просто удивлён, что вы вместе, я в ахуе, — сказал он, — сколько? Месяца два? — Три. — Жесть. И что он, всё ещё странный?       Мирко не понимает, стоит ли ему выгораживать Мартина, поэтому говорит правду. — Более чем. — Так и что ты с ним возишься? Бросай его. Он не стоит этого. — В нём есть что-то. — Поверь мне, мы с ним знакомы. Нихуя в нём нет. А если что-то и было, всё теперь в могиле с Фонайозой лежит. Он — пуст.       Мирко вообще не согласен, но молчит. Богота понимает, что переубедить друга не удалось, уходит, а Мирко направился к месту их фотосессии. Расположился, достал камеру, настроил вспышку, сделал пару пробных кадров. Мартин не заставил себя ждать. — Как поболтали? — Не очень, если честно. — Что, уговаривал меня бросить? — Откуда ты знаешь? — Это Богота. Он думает, что что-то знает. Но не знает ничего, — было видно, что Мартину обидно, что он злится. — Я не обращал на его слова внимания.       Мирко сомневается, стоит ли им начинать? Может, перенести всё это? Или хотя бы полчаса подождать. Потому что он беспокоится, что такая мелочь может вывести Мартина из себя. Потому что даже если они не будут делать чего-либо жестокого, психологический настрой тоже важен.       Но Мартин говорит, что готов. Покорно встаёт перед ним. И Мирко должен был его остановить. Приказать ему. Насильно одеть и вывести на улицу. Что угодно.       Но почему-то Мартину он не мог перечить, хотя был должен. — Так. Если почувствуешь, что что-то не так, сразу скажи мне, понял? — Понял.       Мирко начинает с обвязки рук за спиной, касается мягкой кожи при каждом удобном случае, прислушивается к дыханию, слушает сердцебиение. Обвязывает грудную клетку. Ставит Мартина на колени, чтобы в нужном положении зафиксировать его ноги. Делает нужные кадры, так как сабмиссив двигаться не мог, он сам ходил вокруг него, выбирая нужные ракурсы, делая кадры, которые его полностью устраивали. И затем оставалось самое последнее и волнующее — подвешивание. Он продевает верёвки в специальный крюк, делает резкий рывок, одним движением поднимая Мартина над полом, тянет до тех пор, пока между босыми стопами и полом не остаётся около метра и закрепляет его на такой высоте.       Он помнит, что задавать вопросы не желательно — Мартин много раз ему напоминал, что скажет сам, если что-то будет не так. Но это сложно, зная, что это его первый раз, видя, как он волнуется. Но он, перебарывая себя, делал снимки — и с лицом своей модели, и без, на всякий случай, так как Мартин не дал точного ответа, можно светить его лицо. Но, раз фотографии с ним можно найти на их форуме, то, наверное, он был не против.       Во время фотосессии он сохранял спокойно-безразличное выражение лица, скрывая своё беспокойство и страх — идеальное для такого рода съёмки. Мартин — прекрасная модель, как оказалось.       Более комфортно ему стало, когда камера была убрана в сумку и в руках Мирко появилась небольшая плётка. Мартин не видел, чтобы Мирко её складывал, видимо, взял её в последний момент. К порке он привык, знакомые ощущения заставляют его чувствовать себя лучше. К верёвкам он уже привыкнуть успел, они их часто использовали, каждый раз они обвивали его надёжно и крепко, что это казалось объятиями любимого человека. Такими забытыми…       Мирко с каждым ударом, разным по силе, получал над ним всё больше власти. И он видел, что возбудить его можно без насилия и оскорблений.       Невесомость тоже играла свою роль. Сперва она пугала и настораживала Мартина, но он быстро смог к ней привыкнуть, он ко всему быстро привыкал (ко всем), может, не самая плохая привычка? В конце концов, если бы не она, он бы сейчас не висел тут, не наслаждался бы ритмичными ударами по всему телу — такими неожиданными и лёгкими.       Только один человек прежде заставлял его себя так чувствовать. Всего лишь один. И этот человек теперь мёртв. И быть сейчас здесь и сейчас, с другим человеком, наслаждаться моментом — это предательство, это измена, это…       Мартин сам не понял, как начал вырываться из-за внезапно нахлынувших чувств и паники. Ему было жизненно необходимо вырваться, потому что ему казалось, он задыхается. Что ж, хотя бы он умрёт красивым, в красивом месте. Он видел, что Мирко с ним говорит, но слышал его, будто сквозь толщу воды.       Поняв, что ответа на свои вопросы он не получит, и что вообще происходит что-то очень страшное, он бросился к основному узлу, чтобы опустить Мартина на пол, затем максимально быстро распустил верёвки на руках и грудной клетке. И бросился в коридор, чтобы вызвать дежурного врача. Вернулся к Мартину, сел рядом с ним и принялся растирать его плечи.       Мужчина средних лет с повязкой с медицинским крестом на рукаве, появился вместе с парой работников данжа. Пока врач занялся Мартином, девушка и молодой человек отвели его в сторону.       Конечно, если что-то происходит с сабмиссивом, то в первую очередь все допрашивают его доминанта, так как именно он в ответе за обездвиженного и подчиняющегося. И именно он мог перегнуть палку.       Но ему скрывать нечего, он говорит, что его вины нет. Нет следов насилия на пострадавшем, его тело в норме. Даже если они проверят записи с камер, то ничего не найдут. Когда с ним закончили, он мог слышать, как врач продолжает допрашивать Мартина. И тот был… Другим?       Сперва Мирко запаниковал, потому что вспомнил, что Богота что-то говорил о том, что думал, что Мартин может подставить кого-нибудь из комьюнити. Почему бы не сейчас? Более подходящего момента быть не может. Мирко знает, что камеры в данже не пишут звук — только изображение. Мартин может солгать, что он перегнул палку с оскорблениями. Но, похоже, переживать было не из-за чего. -… так, давай ещё раз. Твой топ не виноват? — Нет, я же сказал. Просто у меня сейчас не самый простой период в жизни, я думал, это поможет мне отвлечься. — И ты не знал, что так будет? — Нет. Просто. Не знаю, всё было нормально, а потом я кое о чём вспомнил… — Мартин. Мы все говорили тебе обратиться к специалисту. То, что произошло, это просто реакция твоего организма на стресс. Так. Сиди здесь.       Врач подошёл к Мирко. — Это произошло на почве стресса, — сказал врач, — Вы живёте с ним? Или только видетесь? — Живём вместе. — Такое с ним бывало раньше? — Мирко думает, стоит ли говорить про разбитый телефон, но в итоге не говорит. — Нет. В смысле, у нас обычно очень интенсивные сессии, а сейчас я даже не пытался причинить ему боль или как-то выбить его из равновесия. — Хорошо, я дам ему сейчас успокоительное, какое-то время вам лучше побыть здесь.       Он садится рядом с Мартином на полу, тот кутается в плед, который им предоставили работники. Не задаёт вопросов, потому что не знает, что спрашивать или говорить. Ждут вместе врача, как незнакомцы. И когда тот приходит, то Мартин беспрекословно принимает из его рук таблетку и запивает водой. Подозрительно покорно. — Никакого стресса в ближайшее время, никакого алкоголя, проследи, чтобы он хорошо поспал и нормально поел. И по возможности, — он посмотрел прямо Мартину в глаза, — обратись к врачу.       После того, как посторонний для них человек вышел, Мирко совсем растерялся — что ему делать? Мартин, бледный и усталый, сидел рядом, безучастно глядя в стену, а до конца аренды у них было ещё двадцать минут. Он понимал, если он сейчас прикажет ему встать и собраться — он встанет и соберётся. Это его пугающая суперспособность. Но он лишь на свой страх и риск садится к нему ближе.       И совершенно неожиданно Мартин кладёт голову на его плечо. И это интимнее и эмоциональнее всего, что было между ними прежде. И он понимает, вот он, без маски, абсолютно открытый и обнажённый — хоть обнимай, хоть целуй. Неправильного варианта попросту нет.