Слишком по-русски

Нет ненависти. Нет разочарования. Есть лишь только странное, неведомое доселе чувство приятной, но обжигающей горечи. Осознание утраты чего-то важного, но будто бы и одновременно неизбежного. Серёже не больно, не страшно — нет неизвестности — все сразу стало ясно и понятно. Маяковский не вышел на связь, а значит вся «дружба» (все-таки хотелось «это» назвать именно так) кончена. А для этого всего-лишь понадобилось какое-то совершенно нелепое действо, от осознания которого раньше у Есенина бы встали волосы дыбом. Сейчас он не думал — делал все, чтобы не думать, потому что знал, чем его самоискания могут кончится. Да и неужели поцелуй это конец света? Это даже не признание, а так, ну, вы наверняка знаете, новый опыт. Почему-то этот жест вызвал не стыд, не сожаление, а разве что странную форму эйфории и облегчения, будто бы с плеч свалилась какая-то непосильная ноша. Эта мерзкая, извращенная ноша наконец лежит не на усталых сутулых Есенинских плечах, а валяется у ног Маяковского — и в его воле пнуть ее или же положить на спину уже себе. Решил он разумно — пнул. И Серёжа даже рад. Что бы он делал, если бы Володя ему ответил? Поцеловал бы также нелепо и наивно, а потом бы убежал. Вот тут Серёжа испугался бы по-настоящему, ведь об отношениях с мужчиной он никогда серьезно и не задумывался. Подумал лишь на миг; в тот самый момент, и вот во что это вылилось. Интересно, а что думал Володя? Вообще думал ли он об этом или его каждый день целуют белокурые Сережи Есенины, а он так устал от этого, что уже не удивляется.  — Все хорошо? — Неожиданно спросила Катя во время ужина. Хотя, так уж ли неожиданно. Серёжа кивнул и улыбнулся. Она нахмурилась, но донимать не стала — заговорила о том, как ее раздражает их новый лектор и корчила при этом такие уморительные рожицы, что Есенин-старший чуть не клюнул макароны носом от приступа неудержимого хихиканья. Катя выглядела так открыто, доверительно; смотрела своими огромными глазами на Сережу и бесконечно много улыбалась — от такой Кати вообще не хотелось ничего скрывать. Как это говорят, «доверься ты — доверяться тебе», и Катя, казалось, прекрасно владела этой техникой, потому что Есенин неожиданно для себя, спустя неделю после, как он это окрестил, «инцидента», снова вернулся к весьма навязчивым мыслям. Правда, напрягать сестренку хотелось в последнюю очередь. За это время он общался с Мариенгофом, с Надькой, даже пару раз перекидывался какими-то словечками с Пастернаком. Это было на следующий день после выступления в ДК. Тот сказал, что Есенин неплохо поет, а потом как-то завязался неловкий диалог, который привел ни к кому иному как опять к Маяковскому. Так всегда, когда стараешься отгородиться от любого напоминания о человеке, но почему-то, невзирая на все крики разума, пишешь его лучшему другу. — Ты меня слушаешь? — Катюха театрально надула губки и отвернулась к стене. Сережа засмеялся и, облокотившись на кулак, проговорил что-то вроде:"Слушаю, слушаю», — и девушка радостно продолжила тараторить. Ее бубнеж успокаивал, пусть и обращал к не самым приятным думам. Создавалось какое-то двойственное впечатление: вроде и уйти захотелось, а вроде и такое долгожданное чувство безмятежности и безвыходности. И это далеко не в плохом смысле. Чувство, когда плывешь по течению жизни, не пытаясь на что-то повлиять, полностью отдаёшься обстоятельствам, подчиняешься миражной интриге. — Не хочешь, кстати, выбраться куда-нибудь? В парк, может, или в клуб какой-нибудь? Прикинь, я недавно узнала, что есть праздник поцелуев. И он, кстати, очень-очень скоро. Шестого июля будет. — Неожиданно заявила Катя, и Сережа посмотрел на нее с весьма равнодушным лицом. — Давай в другой раз. У меня сейчас работа, ты же знаешь. — Ты даже не подстегнёшь меня по этому поводу? — Зачем? Есенина помолчала. — У тебя точно все хорошо? — Сереже захотелось закатить глаза, но он усилием воли сдержался и снисходительно кивнул, расплываясь в добродушной улыбке. Сестра явно не поверила, поджала губы, но больше донимать не стала. Сказала что-то о том, что «ну и тухни здесь, а я пойду пройдусь» и ушла. Можно было вздохнуть с неким облегчением. Радовало, что сегодня выходной и не надо было выходить во вторую смену и горбатиться в том злосчастном кафе. Он не поладил с управляющей, но оснований для увольнения не было никаких, да и Сереже не хотелось бы ей их давать по двум причинам: без работы он пропадет и станет настоящим люмпеном, да и долги уже давно пора бы отдавать; и банальная гордость не желала просто так прогибаться под этой тираншей. И все же, здесь было на порядок лучше, чем работать на детских праздниках и трястись в потном вонючем костюме, думалось ему. «Привет. Как ты?» «Я сегодня с однокурсниками обсуждала творчество» «Что-то о своевольность и самобытности. Захотелось вот спросить, как ты думаешь, люди, которые говорят, что творят для себя, не врут?» @volpin.n. 20:55 Посреди вечера телефон несколько раз пропиликал, и Сережа, развалившийся в Катиной комнате, которая до сих пор зависала с друзьями, за просмотром телевизора, лениво потянулся за смартфоном. На экране высветился знакомый ник, он бегло пробежался по строкам, написанными девушкой, и задумался. Странно было от нее слышать подобное. Она редко интересовалась какими-то философскими вещами, или же не афишировала этого на публику. Даже когда у них был недо роман, они никогда не разглагольствовали на высокие темы, затрагивающие психологию, искусство или же политику. Хотя, политики и политиков Есенин старательно избегал. «Хз» «Для кого как. Кто-то может обманывать сам себя в этом вопросе. В таких вещах нет и не может быть конкретного ответа» @Birchlover. 20:57 Они переписывались до самой ночи, что для Сережи было уже большой редкостью. Он давно не чувствовал наслаждения от долгих, насыщенных вечеров, проведенных с телефоном в руках и добрым другом на противоположной стороне. Надя за все время их знакомства, а особенного в последнее время стала для него по-настоящему комфортным человеком, и в то же время не настолько близким, чтобы заботиться о ее волнении о нем самом. Все чаще в голову забирались навязчивые мысли из разряда: «у меня нет друзей, как же я одинок», а в такие моменты, когда кто-то посторонний искренне интересовался его жизнью, на лице невольно появлялась улыбка и хоть какая-то надежда. Неожиданно, при взгляде на аватарку Вольпин, где она с легкой улыбкой смотрела на какого-то парня, зародилась странная и отчасти неправильная идея. Есенин метался между тем, что в его системе координат было правильно, и тем, что являлось слабостью. И все же, он столько наделал глупостей в последнее время, что терять, наверное, было уже нечего. Он написал ей несколько слов, и уже через пару минут раздался телефонный звонок. Серега тотчас принял вызов и, сразу пожалел, что попросил девушку ему позвонить. — Ты чего хотел? — На фоне играла какая-то музыка и раздавались приглушенные голоса. Надя была явно навеселе, но вполне в сознании. Ее голос стал звонче и жизнерадостнее с того момента, как он слышал его в последний раз. Жизнь подруги явно налаживалась, и Сережа был больше рад этому, чем завидовал. — Да я так, знаешь. — Он помолчал. — Тебя услышать хотел. — В трубке раздался громкий смех, а затем кашель, от чего сам Сережа стал глупо хихикать над своими словами. Он сказал это в шутку, как любил говорить ей раньше, своеобразно возвращая их обоих на полгода назад. — Сереж, я серьезно, — наконец сквозь смех выдавила она. — У меня тут гости, я не смогу долго разговаривать. Прости. — Да забей. Я спросить кое-что хотел. И не по смс потому что мне правда хотелось услышать твой голос и то, как ты отреагируешь. — Я слушаю. — Что бы ты подумала о человеке, который поцеловал бы тебя без спросу? — В это время Есенин пересел в более удобную позу, прислоняясь к спинке дивана и складывая ноги, облаченные в тренировочные штанишки, в позе лотоса. — Не знаю даже. Смотря кто. Но в первую очередь, что он или она невоспитанный грубиян. А что такое? Тебя кто-то поцеловал? Или ты кого-то. — Ты рассматриваешь вариант с девушками? — удивленно спросил он, прокручивая в голове все их разговоры. А ведь и правда, об этом они никогда толком и не говорили — точнее просто Сережа не позволял затрагивать эту тему. Надя как-то неопределённо вздохнула. — Нет, но все может быть в жизни. У меня много подруг бисексуалок, и мы часто разговариваем с ними на эту тему. Но мне никогда не нравились девушки, поэтому скорее отрицательно, нежели положительно. Вот ты любитель сложных вопросов! — Надя еще раз простодушно засмеялась. Сережа задумался, а стоит ли вообще продолжать этот диалог. — Так почему ты спрашиваешь? — Обещай, что это останется между нами. —  Отступать поздно, товарищ Есенин. —  Конечно, ты же знаешь. — В Надиной интонации начало проскальзывать подозрение и будто какие-то догадки. — Хорошо. В общем, недавно я совершил достаточно опрометчивый поступок, за который мне до сих пор не столько стыдно, сколько больше обидно. Ты же знаешь Маяковского, который еще у… Гриши был… Тогда в общем. — Имя друга прозвучало несколько вымученно, и при этом сам Сережа поежился, а в трубке тихо засопели. Все же для них было еще сложно смириться окончательно. —  Вот, и после всего… Я наверное сошел с ума, потому что все чаще ловлю себя на каких-то ужасных, пошлых мыслях. А потом еще и случай такой выдался, когда я был слишком разгорячен атмосферой и, будто бы совсем не соображал, что творю. А он столько для меня сделал, что я… Запутался. И, — Сережа запнулся, — как-то получилось, что я поцеловал его. Не очень получилось, в общем. Но с другой стороны я будто скинул какую-то ношу с плеч. — На другом конце не проронили и слова, только джаз доносился до Сережи, руки которого почему-то предательски задрожали. — Мне нечего больше сказать. Я не знаю, почему рассказываю это тебе. Сережа с самого начала понимал, как подруга может отреагировать. Все же они живут хоть и в Москве, но не в самой свободной в плане взглядов стране. Вообще, сам Есенин никогда до этого момента не задумывался над чужой или же своей ориентацией. Это было как само собой разумеющееся, ведь женщины такие красивые и потрясающие, и факт того, что кого-то они могут не привлекать, Сережу искренне поражал. Выращенный в исконно традиционной семье, ему, само собой, привили исконно традиционные ценности, но он очень скоро растерял большую часть из них по мере взросления. Все-таки хоть чуть-чуть умеющие думать люди с возрастом фильтруют то, что им внушают или же когда-то внушали взрослые. Но тема геев и лесбиянок для него всегда была, если не запретной, то несколько табуированный и максимально некомфортной. Он никогда не осуждал вслух выбор других и даже никогда не смеялся над гей-парадами, но в голове рос по нарастающий ком неописуемого… Отвращения? Он и сам не мог охарактеризовать это чувство. И когда в голове появился необъяснимый неконтролируемый порыв прильнуть к губам недодруга-недосоперника, он сам себя испугался, растерялся и от этой самой растерянности поддался странным неправильным ощущениям. Ведь он привык делать первый шаг в отношениях с представительницами прекрасного пола, и ему искренне нравилось так делать (но, кстати, он не меньше любил, когда дамы делают это за него), а сейчас, когда вместо милой и обаятельной девушки перед ним стоял огромный мужик, с острым взглядом и такими же чертами лица, будто сделанными из кирпича, произошел настоящий разрыв шаблона. Хотя он пытался себя убедить, что он все понял и осознал, это было далеко не так. Он только все еще более запутал, и теперь болтался, скованный в этих ниточках, словно в паутине. И поэтому-то он умолял Надю позвонить ему —  освободиться. Девушка по-прежнему молчала. — Ты молчишь. — Да, молчу. Я думаю, подожди минутку. — Это было оправданно. Все-таки не каждый день вам признаются Сергеи Есенины, что весело и задорно целуют мужчин. — А что именно от меня ты хочешь услышать? — Твое мнение. Просто что ты думаешь. — Главное знай, что мое отношение к тебе не изменится от этого. Здесь нет ничего сверхъестественного и противоприродного. Ты такой, какой есть. Наоборот, надо расценивать это, как новый шаг к полному пониманию себя и своей сущности. — Сережа ожидал услышать это от Вольпин, но умом понимал, как тяжело ей могут даваться эти слова, если она в действительности так не считает. Ее тембр, интонация, сам голос стал жестче и тверже, будто она с силой выдавливает эти слова поддержки, сама того не желая. А ведь он отвлекал ее от простого житейского веселья с приятелями или, может, молодым человеком. Стало снова стыдно. — И все-таки, если посмотреть на эту ситуацию глазами Володи, то наверняка ты его очень сильно смутил и напугал. Я придерживаюсь мнения, что все, даже простой поцелуй, должно быть по обоюдному согласию. Вам нужно поговорить, потому что за него, я тебе не могу ответить. Я без понятия, что происходит у него в голове, но ты можешь в этом разобраться, написать ему. Мое мнение. Наверное, она была права? Он перекинулся с ней еще несколькими сухими фразами и сбросил трубку, устало ложась вдоль дивана. Двойственное, однако, состояние.

***

Никогда Есенин не смог бы предположить, что когда-нибудь за свою убогую жизнь он окажется в такой по-настоящему абсурдной и непредсказуемой ситуации. Он стоял перед огромной бежевой вывеской «Легенда», которая так и кричала всеми фибрами цветов о своей безвкусности, и смотрел сквозь прозрачные витрины заведения, цепко выискивая знакомую фигуру. Наконец, преодолев полную женщину, несколько семейных пар и товарища бандитской натуры, взгляд зацепился за сидящего спиной мужчину, облаченного в зеленый, небрежно надетый свитер, и со знакомой все той же растрепанной каштановой прической, почти что маллетом. Еще немного помявшись на пороге, Сережа дернул ручку, и сразу на него дыхнула духота, царившая внутри. От удивительной июльской прохлады, да в душащую атмосферу колхозного ресторана, — Есенин хрипло вздохнул, краем глаза замечая подбегающую к нему невысокую девочку в официантском наряде. Он мило улыбнулся ей, что-то сказал о том, что он тут не один, и направился к заветному столику, за которым сидел его когда-то дорогой друг, аппетитно уплетающий курицу. — Привет, — негромко проговорил Есенин, присаживаясь на противоположное кресло и принимаясь деловито вертеть в руках меню, пряча взгляд в нескончаемых названиях съестного. — Здравствуй. — Лицо собеседника озарила приветливая, но какая-то вымученная улыбка. Сережа, мельком посматривая в сторону, где должен сидеть Клюев, отметил, что тот даже побрился, хотя в свое время уж очень небрежно и неряшливо относился к этому ритуалу. Лицо будто осунулось после их последней встречи, или в тот раз Сережа даже не пытался обратить свое внимание на состояние этого человека. Неужели это все из-за него? Этот серый взгляд, полный горечи, эти спутанные поломанные волосы, обгрызенные от нервов ногти — Есенин удивился сам своей наблюдательности. — Я, надо сказать, очень удивился, когда ты мне написал… — И голос такой тихий и, будто бы, скрывающий дрожь. — Признаться, я сам удивился, когда мне захотелось это сделать. — Сергей потупил взгляд. — Я в скором времени буду возвращать тебе деньги, которые ты мне отдал, ну и вообще, наверное мне стоило сказать спасибо за это? Типография уже работает над нашей с Толей книгой. Идея встретиться со своим, так сказать, названным врагом, пришла совершенно спонтанно в тот же самый день, когда они серьезно разговаривали с Вольпин. Все события будто бы нарочно подталкивали его к невольным воспоминаниям о том году, когда они с Колей окончательно разругались, и тому кульминационному происшествию, поставившему крест на их дружеских отношениях. Вернее, для кого как. Надо сказать, что для Есенина Коля и не был никогда другом; они много времени проводили вместе с Толей, а в один момент к ним примкнул этот незаметный, как сказал бы Сережа, законченный ботаник; и его нахождение рядом с ними стало как само собой разумеющееся. Он бегал за ними, словно ручной песик, а особенно привязался к белокурому миловидному Сереже, хотя с тем же Мариенгофом отношения складывались куда лучше. Поначалу Есенина ничего не смущало, а даже льстило, что к нему проявляет внимание талантливый, вполне разумный и эрудированный мужчина, взрослее его самого года на два-три. Но когда это преследование покинуло пределы университета, становилось не просто не до смеха, а до злого озеленения. Правда, вместо того, чтобы открыто, как он обычно делал, накричать на Клюева, отвязать этот банный лист от себя, Сережа решил просто-напросто убегать каждый раз, как только в поле зрения появлялась темно коричневая шляпка и зеленый вязаный свитер. В тот момент, Сереже показалось, что время остановилось. Вот он сидит, развалившись на какой-то нелепой раскладушке на старой квартире у Толи, вокруг прыгает еще живой жирный кот с гордой кличкой «Пушка», все плывет вокруг: картины, коими увешана гостиная друга, слились в единую иллюзию, вращающуюся по часовой стрелке; а вот кто-то с размаху усаживается рядом, да так, что сам Есенин подпрыгивает и поворачивает голову, попутно прикрывая глаза, в попытках успокоить отравленный алкоголем мозг. Перед ним сидит Коля, чему-то глупо улыбается и выглядит при этом как довольный котяра. Сережа тогда даже вспомнить не мог, как именно они оказались у Мариенгофа после студенческого праздника в честь закрытия сессии, не мог вспомнить и того, почему кроме него здесь оказался досаждающий ему Клюев. — Где Толя? — вяло бросает он, оглядывая приятеля с головы до ног с максимально, как он думал, раздражительным взглядом. Хотя, в тот момент его не просто ничего не раздражало, ему было абсолютно насрать на весь мир. — В туалете. — М-м. В голове сумасшедшим вихрем проносились события прошедшего дня, как вдруг на плечо медленно, едва ли не нежно опустилась рука и чуть сжала его кожу. Вот Сережа дергается и оборачивается с недоумением во взгляде, и сразу чувствует, как от резкой смены ракурса становится хуже. Клюев перед ним что-то говорит, и вероятно, судя по вопросительной интонации, ждет ответа, проникновенно заглядывая в глаза. Есенин неопределённо мотает головой, пожимая плечами, движимый лишь мотивацией того, чтобы все от него поскорее отстали. И вот его так же нежно берут за подбородок и неожиданно впиваются в губы. На голове, где-то в районе затылка, чувствуется, как чужая рука зарывается в волосы, а само осознание того, что сейчас, вашу мать, творится приходит чудовищно медленно. Сережа трезвеет на несколько секунд, ошарашено смотрит перед собой: на прикрытые глаза Клюева, его короткие коричневые ресницы и тонкие куриные брови; на своем рту ощущает не только привкус алкоголя и пиццы, а еще и чужого такого же пропитого дыхания, а еще эти движения, неторопливые размеренные поглаживания по скулам и шее. Чужое тело непозволительно близко, — Сережа пугается так сильно, что рывком шарахается и съезжает на пол, пятясь к противоположной стене. В него впивается пара глаз, в которой, кажется, мелькают все доступные человеку эмоции, а рот, секунду назад касающийся его самого, так и остается приоткрытым. — Что ты блять… — дыхание ни к черту. В тот день Сережа вылетел из квартиры Мариенгофа совершенно трезвым, а потом еще очень долго оправдывался перед другом за неожиданный уход. Смотря на Клюева сейчас, Сережа, к своему ужасу, не чувствовал первоначальной злости и омерзения. Смотря на него, Сережа будто бы, где-то совсем-совсем далеко, в каких-то дальних окраинах разума, начинал понимать его. Не этот безрассудный, совершенно идиотский поцелуй, но его чувства. Вспоминая тот животный страх, который он испытал в момент, когда что-то пошло не по его воле, он поежился, невольно думая о Маяковском и том, мог ли так же, как испугал Сережу Клюев, испугать и его. — Ну, как ты живешь? — спросил Клюев, откладывая недоеденную грудку, и исподлобья взглянул на Сережу, выгибая себе пальцы. — Как… Не знаю даже, что спросить. Как поживаешь после смерти друга? — Да нормально. — Сережа понимал, что у них не выйдет менее нелепого и неловкого разговора, но заставлял себя сидеть дальше, чтобы в последствии не мучаться от своего вечного врага — совести. — Слушай, я на самом деле не просто поболтать позвал. Вернее, да, поболтать, но не о погоде. Ты наверное сам понимаешь о чем. Это надо было сделать еще тогда, но, если честно, меня это все так напрягло, что я решил поступить самым легким способом. — Не стоит. — Что? — Есенин поднял непонятливый взгляд. — Ты хочешь извиниться, да? — Коля улыбался. Сергея аж передернуло. — Да, да, я хочу изви… — Не стоит. Я никогда на тебя не злился. Я все понимаю, Сереж. — Собственное имя прозвучало так странно из уст Клюева, и так по-старому, будто они до сих пор студенты. — Ты столько раз пытался попросить прощение и наладить контакт, что. Ну, я не знаю. Неужели тебе не обидно, что я буквально возненавидел тебя за чувства? — Уже начинало раздражать, что собеседник просто не мог принять его гребные извинения, ради которых он буквально выворачивал себя на изнанку и в который раз отставлял свои принципы и гордость в сторону. — Не знал, что ты стал таким сочувствующим. Хотя, у тебя столько всего случилось, даже не удивительно. — Коля смущенно смотрел в свою тарелку и левой рукой сжимал полосатую скатерть. — Не злись; если тебе легче, то я тебя прощаю. И всегда буду прощать, чтобы не случилось. — Что ж, хорошо. Можно вопрос? — Сколько угодно. — Я… Ну, до сих пор тебе нравлюсь? — Лучше спроси: «После стольких лет?», и я отвечу тебе: «Всегда». — Снова эта улыбка. В груди расплывалось чувство жгучего стыда, заполняющее Сережу целиком. Раньше он бы скривился, начал бы скандал, закончившийся очередным мордобоем, но сейчас он смотрел перед собой и видел глубоко несчастного человека, который подобно пингвинам не смог отпустить неудавшуюся любовь. — Долго репетировал? — глупо хихикнул Есенин, а сам мысленно ударил себя по лицу. И правда, откуда у него вдруг появилось столько сострадания и понимания к другим? Хотя, почему к другим, Клюев был сейчас максимально похож на него. Нелепость их ситуации едва ли уступала в нелепости ситуации с Маяковским. — Да нет. Можно теперь я задам вопрос? — Да, валяй. — Почему ты вдруг решил встретиться? Что именно заставило тебя все переосмыслить? — Сережа ожидал этого вопроса, но до последнего надеялся, что его не будет. Он твердо решил, что не собирается посвящать пусть уже и не врага, но далеко не своего друга, в свои любовные истязания, а уж тем более ввязывать в это Маяковского. — Да, как-то думал об этом всем, вот и переосмыслил. Ничего сверхъестественного. Людям всегда было свойственно ошибаться. Можно сказать, что я такой же как ты пропащий, и теперь не уйти назад. Клюев помолчал и вдруг наконец поднял голову, мерно качая ей из стороны в сторону. — Красиво сказал. Запиши. — едва слышно прохрипел он, фактически не раскрывая рта. Сережа съежился. А ведь тот сказал ему правду в ответ на его вопрос, а он так поступает. Ну и, в принципе, какая разница. А потом ярким осознанием в его голове появилась мысль, которая заставила сконфузиться еще сильнее. Клюев ведь до сих пор на что-то надеется. Это видно по его глазам, движениям, речи в конце концов. И неожиданно Сережа поймал себя на мысли, что очень не хочет когда-нибудь оказаться на его месте. Не смочь преодолеть преграду своего сердца и выкинуть оттуда заразу в виде любви к тому, кто не отвечает и никогда не ответит. Уровень дискомфорта пробил все максимальные значения, он просто физически не мог больше здесь находиться и смотреть на умирающего внутри человека. Умирающего из-за него, черт побери, самого.

***

Сбежал под каким-то не самым убедительным предлогом. Как только Сережа вышел на улицу, то понял, что он никогда не меняется. Что он до сих пор решает все проблемы, пряча голову в песок. В последний раз оглянувшись на продолжающего сидеть к кафе приятеля, он тяжело вздохнул и побрел в сторону метро. Любил он, все-таки, центр. Группы туристов, снующие туда сюда, красивые, реставрированные сталинские, а может и того раньше, дома поражали своей органичностью и формой. На каждом шагу виднелись бары, пабы, кофейни, рестораны, бутики, а где-то в далеке виднелось здание ЦУМа. Хотелось раскинуть руки, вдохнуть пусть и загазованный, но уже такой родной Московский воздух и крикнуть во все горло о своей любви. Послушавшись Клюева, он записал свою фразу, неволей выскочившей при их разговоре, и подумал, что это станет частью одного из его творений, потому что звучало то действительно неплохо; в его, так сказать, стиле. Печатая в заметках и совершенно не смотря по сторонам, он чуть не столкнулся с какой-то пожилой женщиной, ойкнул, извинился, а затем, прислонившись к стене, ведущую к входу в метро, решил перевести дух и немного расслабиться. Даже курить не хотелось, смотря на это величие. Неожиданно телефон пискнул, и не так, как при уведомлениях от Нади, Толи или сестры, которые у него были помечены особыми звуками. От имени, красовавшегося на телефоне Сережа присвистнул, а от содержания, так вообще разинул рот от надвигающегося потрясения. «Привет. Это Пастернак Боря. Пишу по поводу Маяковского. Не знаю, что у вас там произошло, но если это то, о чем я думаю, что ты должен знать кое-что. Жду ответ.» @BorisLP. 17:01 «В смысле? О чем ты» @Birchlover. 17:03 «Твой ответ что значит? Что у вас что-то происходит или ты просто ничего не понимаешь?» @BorisP. 17:04 Есенин все эти несколько минут просто пялился в телефон с приоткрытым ртом, и бесцельно водил глазами по строчкам, написанными Пастернаком. Что это вообще должно значить? Сколько еще народу узнает о том, что Сергей Есенин на самом деле не такой натуральный, коим себя позиционировал. Конечно, в нынешних реалиях это не конец света, но в мире Сережи это будет поистине колоссальное изменение, которое он, признаться, не сильно то и ждет. Тем более, он сам до сих пор так и не понял, что чувствует. Может это лишь глупое наваждение. «Я не знаю, что тебе на это ответить» «Какое твое дело вообще?» @Birchlover. 17:06 «Я понял. Значит рассказываю.» @BorisP. 17:06 «Издеваешься?» @Birchlover. 17:07 Никакие виды на распрекраснейшую Москву уже не спасали, и курить захотелось откровенно сильно. А еще ударить Пастернака по голове, да так, чтобы всю эту дурь вышибить, о которой он сейчас ему лопочет. «Я не собирался и не собираюсь лезть в то, что между вами произошло, но Володя мой друг, а поэтому я и Аня прикладываем все силы, чтобы облегчить его жизнь. Следующее, что я скажу, информация личного характера, которую от нас ты НЕ СЛЫШАЛ. Он уже второй год носится за одной особой, и все бы ничего, он всегда спокойно принимал отказы, но здесь все куда серьёзнее. Особа эта очень умна и понимает, что наш Вова парень не промах, но в то же время не уйдет от своего мягкотелого парня, который знает о интрижке девушки на стороне. В итоге она просто им манипулирует, причем он это прекрасно понимает, но ничего не делает. Очень любит, хотя тут больше уместна одержимость. Сразу скажу, мне крайне неприятна эта женщина, а в частности то, как она поступает с ним. Володя ради нее готов свернуть горы, пойти на любую глупость, отдать ей последние деньги, но, в этом я ее совершенно не понимаю, она предпочитает прыгать на двух хуях одновременно. Вова человек очень добрый на самом деле. Я очень надеюсь, что, возможно, ты сможешь его вразумить? PS. Большую часть писала Аня (целую тебя, Сереж💋)» @BorisP. 17:15 Сереже это все что-то смутно напоминало… Сумасшедший дом, вот что! Да что ж за денек то сегодня?!