Ценой жизни и смерти

Перед лицом сияющие глаза Тары, полные не сдерживаемых слез, водоворотом невысказанной тревоги, затмевающие собой весь мир. Смотрю в них не отрываясь, тону в мягком свете любимых глаз. Тишина звенящей пустотой стирает звуки, краски, обволакивает густым туманом, и мир вокруг тускнеет. Только золотые искорки в глазах королевы не хотят гаснуть и упорно светят даже в ночи, зовя и удерживая меня. Но даже они не всесильны. Тьма бархатной ладонью кружит, убаюкивая. Лечу как лист, оторвавшийся от ветки. Мы все — листья одного дерева. Оказывается, умирать так легко… так спокойно… Боль отступает… Тело тяжелое, будто чужое, наполненное жаром, мукой ран, ушибов становится легким, невесомым, сломанные ребра больше не давят острыми крючьями, разрывая легкие, мешая вздохнуть. — Не смей! — доносится еле слышно, будто издалека. — Не смей, ты слышишь… ты обещал! — тихий голос затихает, эхом отражаясь от незримых границ. — Обещал… обещал… обещал… — услужливо нашептывают призрачные голоса на разный лад, дразня и ехидничая. Обещал. Когда-то давно. Так давно — годы, века назад, что это, пожалуй, уже не важно. Память, невесомой дланью, заботливо стирает тревоги и волнения, ненависть и любовь, старые обещания и искрящийся свет родных глаз, смывает усталость, липкие, удушливые кошмары и боль. — Обещал… — снова долетает издалека. Я уплываю все дальше, и призрачный, туманный мир скользит вокруг меня… Сквозь меня. Слова, неразборчивым шумом, проходя, не касаясь сознания, теряют смысл, блекнут, серыми, призрачными хлопьям падают под ноги, бесцветным шорохом, откатываются прочь. — Ронин… — темноту на мгновение пронзают искры света, будто сам звук стал острым, опасным оружием. — Ронин? — сознание цепляется за звуки с непокорным упрямством. Что-то едва знакомое, будто слышал когда-то. Все было так давно. Как долго я падаю в темноте? Разве это имеет значения. Меня нет, я прошел сквозь мрак, впитал его бархатистую сущность, пропитался темными, горьковатыми каплями, слился с ним в единое целое. Слова — пустые звуки, затихающие вдали. В этом мире не существует волнений, тревоги, лишь тишина и упокоение. И я, вошедший в него, растворяюсь в нем, сливаюсь навсегда, приняв его законы. Оставляя за собой лишь забытые воспоминания, сонный вздох, порожденный размытым сновидением, полуночную тень, потревоженную легким ветерком… Меня нет. — Ронин! — снова тихий голос не дает покоя, как бритвой прорезает тишину, баламутит мрак, взрываясь тревожными искрами, — я заберу боль… только помоги… вернись… — Обрывки фраз едва слышны, тревожным гулом наполняют пространство. О какой боли поют эти голоса? Здесь нет боли, нет ничего, лишь пустота. Оборачиваюсь. Едва заметно шевельнулись онемевшие, разбитые губы, пытаясь сказать вслух, донести неразумному голосу, — нет… И боль пронзает, набрасывается, разрывая на части, терзая, мучая, заполняя собой каждую клеточку, выворачивая наизнанку. Она будто скрывалась за темным покровом и лишь ждала подходящего момента. Нестерпимо! Давлюсь, выталкивая огонь сжирающий меня изнутри, опаляющий и беспощадный, рву мышцы, судорогой ломая тело, выхаркивая легкие вместе с пеплом и жаром. Окунаюсь в расплавленную лаву, растворяюсь в ней, сам становясь огненным сгустком, переливаюсь жидким стеклом, но не найдя жертвы, пожираю сам себя, пеплом осыпаясь вместе с ней. Хриплю чуть слышно, содрогаясь от собственного шепота. Тишина бьется осколкам и тысячи голосов толкаются мне в уши, сливаясь с моим криком, сводя с ума, но только один тихий и величественный зовет, —… иди ко мне… Еще один судорожный вздох. — Забери… боль — ты обещала! — кричу. — Я буду служить тебе вечно, только забери ее, — шепчу в изнеможении. — Ронин, — голос чуть ближе, сильнее, — не останавливайся, иди. Сражайся… — Дай меч, и я сражусь. — Меч… Что такое… И снова волна захлестывает, ломает, размазывает, заставляя выть, теряя себя. Покой, тишина, умиротворение? Они приснилось мне, этот мир состоит из боли и это было всегда и будет продолжаться вечно. И только голос мягкий и далекий, столь дерзкий, сумевший бросить вызов безумной лихорадке, чуждый этому месту, держит в этом океане, притягивает к себе, не дает опрокинуться, сойти с ума и навсегда погрузиться в эту пучину. — Ронин, — еще ближе, кажется надо мной, запрокидываю голову, хриплю, проталкивая воздух в легкие, захлебываясь мольбой, со страхом ожидая очередной судороги. И, о чудо, прохладная, мягкая, нежная рука, легко касается моего лба. Оказывается, я знаю столько слов, не связанных с болью. Со стоном тянусь за ней, шепчу, — еще… Но очередная волна, казалось, выжидая этого момента, рвет тонкую нить надежды. Опаляет ледяным дыханием, скручивает бурлящим жаром, визжит тысячами голосов. Заставляя скулить, сжавшись в дрожащий комок. Готов на все лишь бы прекратить эти мучения, — я пойду куда угодно, сделаю все что угодно, любой приказ, только прекрати. Хватит! — бормочу давясь словами, каждый вздох — сражение. — Помоги, — шепчу в темноту, — помоги… — Ронин! — пойдем купаться! — звучит радостный девичий голос в темноте. — А знаешь что я с ней сделал? — царапает жесткий, шершавый голос откуда-то из-за спины и хрипло смеется. — Я ухожу из отряда! — самоуверенно заявляет юный голос. Голоса больше не кричат, не режут, разрывая на части. Они стихают, становятся, тихими, шелестящими, засохшими и бесцветными. — Ронин, иди за мной, иди… — все тот же голос, что вел меня сквозь пытку. Тянусь за ним и снова касание легкой руки на лбу, на щеке. Прохладные ладони больше не исчезают, и боль отступает, затаившись. Мучительно разлепляю веки. Приглушенный свет режет глаза. Никак не получается сфокусировать взгляд, ошалело осматриваюсь. — Где я? — получается беззвучно, губы едва шевелятся, забыв как говорить, сорванное горло саднит. — Кто я? Девушка радостно улыбающаяся мне секунду назад, растерянно бросает взгляд куда-то за мою спину. — Кто ты? — Я рада, что ты вернулся, — говорит она голосом моих снов. Вскидываю на нее безумный взгляд, — Ты? Зачем? Зачем ты звала? Я все забыл… — хрипло выкрикиваю, но спотыкаюсь о ее взгляд, такой нежный, уставший, любящий, жгущий будто огнем. Она кладет мне руки на плечи и мягко нажимает, заставляя, откинутся на мокрые простыни. — Зачем? — повторяю как в бреду, — зачем? — Ты сейчас заснешь, — спокойно и повелительно приказывает, — когда проснешься, вокруг будет вода, но не бойся, ты сможешь дышать. — Она приближает ко мне свое лицо, легко касается губами лба. Нежный аромат летних трав окутывает меня, невольно тянусь за ней. Нежное, прохладное прикосновение, вырывает мучительный стон. — Нет, подожди… — В голове крутятся тысячи вопросов и нет ответов. На секунду замешкавшись, мимолетно целует в корявые, искусанные, покрытые засохшей кровью, словно ржавчиной, губы и положив ладонь на лоб приказывает, — спи! В голове вспыхивает, — Тара! — но я проваливаюсь в глубокий сон.