***
Королева, почувствовав под крылом родные места, неожиданно останавливает птицу и оборачивается, глядя на скрытую в предрассветной дымке узкую полосу черного леса вдали. А следом, закладывает крутой вираж, заставляя птицу, едва не касаясь крыльями водной глади озерца, испуганно зависнуть над ровным пятачком прибрежного луга. Ее спутники, недоуменно переглянувшись, направляются следом. Тара припадает к теплой спинке, успокаивая трепещущую птаху. Глаза нестерпимо щиплет, наваливается слабость и тошнота, так что она выскальзывает из седла, едва не падая, но травы подхватывают ее в воздухе, не позволяя коснуться земли, выстилая широкие уступы листьев под ее ноги, стройными стеблями, изогнувшимися перильцами поддерживают руки, возбужденно касаются тонкими дрожащими стебельками и чуткими листочками ее кожи, щедро делясь своими целебными силами. У Тары от облегчения и усталости, глаза наполняются слезами, которые стекают сами по себе и никак не остановить нескончаемого потока, заволакивающего собой тенистую заводь журчащего ручья, деревья окружающие тихий уголок, лифманов снижающихся на птицах вслед за своей предводительницей. Тара перебрасывает повод наперед и опустив тонкий клюв Светлячка, стягивает упряжь, освобождая птицу. Обнимает, вжимаясь в теплые мягкие перышки. Заглядывает в блестящую бусину глаза, испуганно косящегося на живую волну трав. — Лети… — слезы черными дорожками расчерчивают щеки, собираются в блестящие смоляные капли на подбородке, срываются, капая в густую траву, отчего та с недовольным шорохом расступается, словно пугаясь черных капель. Колибри, так и не коснувшись лапками бурлящего зеленого потока, легко взмывает высоко в прозрачное небо, и блестящей каплей устремляется туда, откуда только что прилетели одинокие путники. — Хоть бы у него получилось… — шепчет Тара, все еще ощущая торопливое касание теплой ладони, и слова сказанные впопыхах, лишь бы заставить ее покинуть опасное место, — «я вернусь, обещаю… " Провожает взглядом едва заметную в утренних лучах солнца птицу, и обреченно всхлипывает, вспоминая поднимающуюся за его спиной волну поганцев, готовую смести все на своем пути и тело отзывается нервной дрожью от страшных криков взбешенного Мандрейка, которые все еще звучат в голове. А следом, теряя последние силы, закрывает глаза и медленно, словно во сне, откидывается навзничь, распростерши руки. Генеральская накидка взметнув полы, открывает полуобнажённое тело, отмеченное синяками и грязными разводами болотной гнили. Травы, поднимаясь бурлящей волной, подхватывают тонкую фигурку, не позволяя упасть, нежно обхватив, опускают к земле. Окутывают руки, протискиваясь между тяжелыми оковами, оплетают широкие кольца зеленым орнаментом, удерживая широко раскинутые, распятые руки. Тонкими змеями обвивают плотно сжатые ноги, скользят под серебристую полоску на бедрах, срывая ее. Вот уже тонкий живот, грудь скрываются в бурлящей массе, безумно скользящих, извивающихся, сверкающих всеми оттенками зеленого, щупальцев. На виду остается лишь бледное лицо с черными, словно краской проведенными полосами слез. Опухшие губы, беззвучно шепчут. И стражников, торопливо спешивающихся и бегущих на помощь королеве, отжимает волной теплого воздуха. — Ждите… — властно проносится над возбужденно шелестящими листвой деревьями. И Тара напоследок открыв слепые, невидящие глаза, наполненные смоляной влагой, выпуклым зеркалом отражающие бездонную синеву утреннего неба над головой, тонет в бурлящей волне.***
Чувствуя кожей, как невидимый свет сменяется прохладной тенью, королева сосредотачивается на своих ощущениях. Листья, стебли, отростки извиваясь, трутся о влажную кожу, выделяя теплую, пряно пахнущую слизь от которой кружится голова и кровь, усерднее любого дятла, стучит в висках. Слизь скользит по коже, проникая в каждый уголок, в каждую впадинку, влажным коконом обволакивая тело. И Тара уже не может сдержать тяжелого дыхания. Больше всего на свете хочется скорее попасть в гавань. Но совершенно невозможно нести туда болотную грязь, все то, чем так щедро делился с ней Мандрейк. Каждое движение вызывает непонятное томление. Приятно и неприятно одновременно. Сложно решить каких ощущений больше, но тело напряженно знобит. — Слишком плотно, — приходит на ум и она недовольно выгибается, отстраняясь от чересчур ретивых отростков. Но ничего не выходит, они лишь усиливают напор, жадно обвивая все тело сплетающимися лозами. Захлестывают ноги, насильно разводя их и Тара дрожит, чувствуя, как вдоль ноги скользит гладкий, горячий побег, приближаясь к промежности. — Нет, — выдыхает Тара, выгибаясь, пытаясь свести ноги. — Нет, — дергает плененными руками, но травы крепко сдерживают сопротивление королевы. В висках стучит паника, — нет, — взвизгивает она отчаянно вырываясь. — Не надо, — шепчет побелевшими губами, выворачиваясь все телом из чересчур тугих объятий. — Это обряд очищения, — успокаивает сама себя, стараясь утихомирить дыхание, — надо очистить… тело… — шепчет, задыхаясь. Но в памяти всплывают одинаково страшные морды поганцев, с горящими похотью глазами, лапы, тянущиеся со всех сторон, раздирающие одежду, терзающие беззащитное тело. Она всхлипывает и бьется в жадных объятиях, дрожа все телом. Толстый отросток захлестывает шею, не давая вертеть головой и тыкаясь в плотно сжатые губы, пачкает их прозрачной слизью. А перед глазами, как наяву, встает задыхающаяся Кора, с размазанной по лицу слизью и слезами, с мутной сосулькой смазки свисающей с подбородка, закатывающая глаза, не в силах вдохнуть, и хрипящий Мандрейк нависающий над ней, насилующий широко открытый рот девушки. Она мычит, задыхаясь рыданиями. Щиплет глаза, неровные дорожки слез, словно кислотной влагой разъедают кожу. Усилием воли Тара сдерживает рыдания. — Я дома… Я королева… Здесь я повелеваю… — зажмурившись изо всех сил, приоткрывает шершавые губы, с ужасом замирая. Но отросток нежно скользит по губам размазывая густую слизь. Прикосновение неожиданно теплое, полное нежности и любви. Словно поцелуй родного человека. И Тара осторожно касается языком густой капли, чувствуя сладковатый, свежий вкус. А после решительно запрокидывает голову, приоткрывая губы шире, и бархатистый, древесный ствол, воспользовавшись приглашением, заполняет рот, скользя между губами. Трется о нерешительно замерший язык, будто призывая поучаствовать в игре. Тара робко слизывает каплю с самого кончика. И она кажется необычайно вкусной, слаще нектара лугового донника. Рот неожиданно наполняется слюнями, а острый спазм в животе напоминает, как давно она не ела. Осмелев, она нащупывает языком маленькую дырочку, откуда сочится притягательная жидкость. Облизывает его еще раз, ощущая приятную мятную сладость, плотно обхватывая губами, жадно высасывает соблазнительный сок. И страх отступает, тело напряженно дрожащее расслабляется, безвольно обвисая в крепких объятиях. Голова становится пустой и легкой, как сухая скорлупка комариного яйца. Почему-то ощущать губами теплую бархатистую поверхность, касаться ее языком, снова и снова получая порцию сладкой влаги, так приятно, что она мычит от удовольствия и ее голос вибрацией проходит через все тело, отдаваясь волнительным трепетом в животе. Становится неожиданно смешно за недавний страх, так что она пытаясь захихикать, коротко выдувает воздух носом. «Представляю, что сказал бы Ронин…» — думает она и имя отдается болью прямо в сердце, заставляя неуютно ерзать. Ронин… Упрямый изгиб бровей, тяжелый подбородок, неуловимая улыбка, так редко касающаяся его удивительно, изящных, чувственных губ. Голос полный нежности и заботы, когда он стоит перед ней преклонив колено, и властный и жесткий, которому невозможно противиться, когда он отдает приказы. Голос, которому хочется подчиниться, нежным вьюнком обвиваясь вокруг его широкой груди, и замереть вслушиваясь в стук его сердца, которое, Тара нисколько не сомневается, стучит только для нее. Глаза синее лесных фиалок, ярче незабудок, даже небо, обиженно меркнет, когда он смотрит на нее. Тара судорожно выгибается под скользкими щупальцами, извиваясь вместе с ними и теряя себя в навалившихся ощущениях, еще плотнее сдавливает губами влажный отросток. И тот совершенно неожиданно затвердев, выплевывает в самое горло, сгусток солоноватой жидкости, заполняющей собой весь рот, стекающий вязкими каплями по губам, по подбородку, заставляя ее давится, испуганно кашляя и отплевывая неожиданно брызнувшую жидкость. Тело становится обжигающе горячим, перед глазами все плывет, а прикосновения трав отзываются где-то внутри сладострастными спазмами, так что она задыхается, распахнув глаза. — Пожалуйста… — шепчет в беспамятстве опухшими губами, сама не понимая чего просит, — еще… Выкручивает распятые руки, в непреодолимом желании прикоснуться к своему горящему телу. Волнение охватывает все существо, хочется чего-то непонятного, неизведанного. Это сводит с ума, обдает жаром и мгновенно выступивший, темным бисером, пот выводит из организма отраву, так долго выпаиваемую ей Мандрейком. Кожу пощипывает, и отростки, окутывают еще плотнее, соскабливают темной слой слизи, снова заменяя его новым, еще более горячим. — Пожалуйста, — дрожащим голосом повторяет она. Выворачиваясь, тянется к бархатистому стволу, который размазывает солоноватую жидкость по лицу, склеивая ресницы, втирает в глаза, растворяя темный, противоестественный налет на зрачках и грязные следы слез. — Еще, — выдыхает, едва не захлебываясь в стоне, когда тонкие лианы, закручиваясь вокруг возбужденно приподнявшейся груди, крепко сжимают их. А клейкие маленькие листочки плотно присасываются к соскам, сильно, до боли, возбужденно скручиваясь, дергают их. — Еще, — едва шевелит губами, переворачиваясь, покорная властным стеблям на живот и выпячивает зад, пока шустрые лозы скользят, касаясь бугорками почек между широко раздвинутых ног, отчего ее тело само по себе, не спрашивая разрешения хозяйки, изгибается, еще плотнее прижимаясь к скользящим щупальцам. И, приоткрыв рот, прерывисто дышит, дрожа всем телом, уткнувшись щекой в зеленый ковер, сжав трясущимися пальцами густую гриву травы. Облизывает пересохшие губы и сама обхватывает бархатистый отросток, вопросительно ткнувшийся в приоткрытые губы. Всхлипывает, когда тонкий вырост осторожно тычется в промежность, прокручиваясь в нетерпении. Не осознавая себя хрипит, когда к тонкому отростку исследующему ее лоно присоединяется еще один, спиралью накрутившийся на первый. И почти не сопротивляется, ощущая склизкий побег, крадущийся между ягодиц. Нет, это безумие. Это неправильно. Так нельзя. Рассудок пытается пробиться сквозь волны удовольствия захватывающие тело, все ее существо. — Надо остановиться, — пойманным мотыльком, бьется последняя мысль скользнувшая в возбужденном сознании. И давится, закашливаясь, когда росток, оккупировавший ее рот, толкается прямо в перехватившее спазмом горло. Мычит, отстраняясь, но тот преодолевая сопротивление, скользит по гортани, погружается еще глубже, не давая возможности вздохнуть или уклонится. Слезы текут по покрасневшему лицу, на лбу пульсирует напряженная венка, Тара задыхаясь, вырывается, с трудом подавляя рвотный позыв. Момент когда напряженный отросток, выстреливает прямо внутрь густую струю жидкости, становится последней каплей. Ее выворачивает солоноватой жидкостью и остатками черной Мандрейковской слизи. Силы оставляют королеву и она невольно обвисает на сдерживающих ее лозах, как на паутине. И даже не сразу замечает, что побег незаметно скользнувший между ягодиц, оказавшись настолько влажным и тонким, что легко, без сопротивления проникает в ее тело, толкаясь с пошлым хлюпаньем в унисон с другими стеблями, пронзая ее все глубже и глубже. Но даже осознав это, у королевы не остается сил на сопротивление. Но когда к двум отросткам хозяйничающим в ее лоне присоединяется третий, заполняя тело так туго, что становится больно, она, на мгновенье придя в себя, жалобно поскуливает, выражая протест. Но ростки двигаясь слаженно, все вместе, толкаются все глубже, все быстрее, и она бессильно всхлипывает не в силах противится, горячим ощущениям. Хрипло кричит, не слыша свой голос, когда прямо в лоно, а следом и в задний проход ударяют горячие струи. Так много, что живот болезненно раздувает. И после того как побеги выскальзывают из ее тела, по ногам стекает, вымывая грязь и темные воспоминания горячая густая слизь. Облегчение накатывает мягким облаком и она протяжно вздыхает, будто только что освободилась из темного плена. Наконец-то Тара чувствует себя прежней, глаза устало закрываются и она сонно оседает, а перед взором стоит васильковый, как ей кажется, укоризненный взгляд.***
Травы вздыбливаются широким горбом, плавно словно набегающая волна, шелестят к запруде, и накатившись на неподвижное зеркало воды, откатываются, оставаясь на берегу, в то время, как неподвижная королева мягко скользит по водной глади, влекомая пушистыми плотиками ряски. До тех пор, пока не замирает в самом центре, свободно раскинувшаяся, блестящая в полуденных лучах солнца, отражающихся от прозрачной слизи, плотным коконом покрывшим ее тело. Первыми погружаются под воду руки, утягиваемые тяжелыми оковами, разрывающими поверхностное натяжение, потом королева, на мгновенье, усилием воли приподнимаясь над поверхностью, запрокинув голову, глубоко вздыхает, и с тихим всплеском уходит под воду. Нимало напугав ошарашенно наблюдающих это действие лифманов, вскочивших спасать утонувшую королеву. Но так и не улёгшееся зеленая волна не подпускает их близко к воде, цепляет за ноги, тянет гибкими усиками прочь. В мертвой тишине, расходящиеся круги воды доходят до берега, мягко замирают у ног встревоженных лифманов, растерянно переглядывающихся. И снова водная гладь застывает, рисуя выбеленную полуденным солнцем небесную высь, а в самом центре отраженного неба расползается, сверкая маслянистой пленкой пятно грязи. Мягкое подводное течение узорами закручивает темную воду, размывает границы и уносит его дальше по течению, растворяя в чистой воде. А вокруг мягко шелестят листвой деревья и кланяются воде травы. Тишь и мирное спокойствие стоят в дневном лесу, словно и не было ничего.***
Вода взрывается огромным фонтаном, едва не смывая в запруду близко стоявших лифманов и обрызгивая остальных, успевших отскочить, когда этого уже никто не ждал. С того момента, как королева загадочно скрылась под водной гладью прошло уже несколько часов и обеспокоенные лифманы успели сделать немало. В первую очередь позаботились о безопасности. Потерять с таким трудом вернувшуюся королеву было немыслимо. Поэтому вокруг водоема успел вырасти временный лагерь, выставлен кордон, убраны любопытствующие, коих набралось немало. И вот теперь причина водяного взрыва мягко покачивается на волнах прямо посередине водоема. Бутон водяной лилии поражает воображение своим размером. И даже Ним Галу, которого лифманы притащили из Гавани, чуть ли не силой, не давая собраться и толком не объяснив причины, озадаченно разглядывает появившуюся водную загадку с удивленным видом. Но чтобы не терять лицо он громко возвещает, подняв руки в успокаивающем жесте, — не волнуйтесь, все идет по плану! В свитках все так и было предсказано! И приближается, ловко для его комплекции, перескакивая с кувшинки на кувшинку, разглядывая гигантский бутон. — Тара! — он легонько барабанит пальцами по зеленой восковой чешуйке, — ваше величество! — Обходит вокруг, касаясь завязи нимфеи ладонью. И он отзывается. Бутон вздрагивает и открывает свои лепестки, сверкая золотой пыльцой, поднимающейся над водой. И когда лепестки раскрываются полностью, звучит дружный вздох. Потому что в самом центре, между желтых упругих тычинок свернулась уютным клубочком королева. Мерное дыхание поднимает грудь, щеки пылают здоровым румянцем. Ним сперва радостно воскликнув, тут же старательно отворачивается, прикрывая глаза руками, ойкая и что-то возбужденно бормоча, потому что золотые тычинки не скрывают обнаженного тела. — Тара, — зовет он, неуклюже приближаясь к ней спиной и упорно сражаясь с распустившимися лепестками, стараясь согнуть их, прикрывая королеву. Она, услышав его возню, сладко зевает, потянувшись всем телом. Широко улыбается, видя мирную лесную картину и лифманов застывших по периметру запруды, Нима сражающегося с упрямыми лепестками. И только потом опускает глаза, замечая свою наготу. Краснеет еще больше, но спокойно и величественно застывает, раскинув руки. И как по мановению волшебной палочки, лепестки распустившейся кувшинки тянутся к ней, плотно облепляя стройную фигуру, а пушистые ладошки ряски вплетаются в простой, но изящный узор нового платья. — Мне нужна птица, — обращается она к раскрасневшемуся Ниму, — я устала. Ним, я хочу домой!