Без Дедушки Мороза и ёлки не горят. И нету без Мороза веселья у ребят…
***
Самсон Миронович сидел в своем кабинете, завершая дела, готовясь к обходу. Приводил в порядок истории болезни. Медсестра Клавдия Петровна, притихшая после вчерашних слез, помогала ему, делая надписи и наклейки. Временами останавливалась, мягко шевелила губами, вздыхала глубоко, осторожно. Словно сливала свой вздох с другим в ней потаенно живущим. Дверь кабинета была приоткрыта. Слышались голоса дежурного персонала. — Эх, жил бы я в Америке! — говорил один, невидимый, с хрипотцой, с простодушной, к другим обращенной мечтательностью. — Там, наверное, Новый год уже наступил. И в ответ охали, шаркали подошвами. Тянуло антисептиками и хлоркой. — Часы так и стоят… Самсон Миронович, если такое творится в нашем маленьком Устюге, что же делается в стране? Народу морочат голову, почему не наступает Новый год? Цирк какой-то… — тихо, с неожиданным надрывом в голосе подхватила Клавдия Петровна. — Сорок пятое декабря, — Самсон Миронович закрыл историю и забарабанил по ней пальцами. Потом снял очки, долго тёр усталые глаза. — В стране нарастает глухое недовольство. Это недовольство скоро выльется на улицы. Если Новый год не наступит, то мир станет другим. — Что же делать, Самсон Миронович? — Наше дело телячье: поел — и в закут. Если будет звонить — скажи я на обходе.***
Ему казалось, что его утомленное тело, перегруженное усталостью, с негибкими одряхлевшими мускулами, изношенными от долгой работы органами, таит в себе накопившееся Волшебство. Оно, безымянное, притаилось в нем, как нечто яркое, беззаботное, направленное на благо других. Невидимый враг «Неверие» проник вглубь, спрятался в сплетении сосудов, в зарослях волокон, среди шорохов и биений. Устроил засаду в сумерках бытия. Но в любой момент, стоит только поверить, Волшебство оживёт, опрокинет зло и станет выплескиваться из него вместе с черной дурной кровью. И тогда не останется времени думать, а, лежа на больничной койке, в набегающей слепоте, среди тусклого мерцания капельниц снова стать тем, кем он и должен быть.***
Самсон Миронович зашёл в палату интенсивной терапии, подошёл к пациенту в кислородной маске. — А этот дед давно у нас лежит? — С месяц, — подал голос молодой медбрат. — Доставлен по скорой в коме четвёртой степени, документов нет, родственников не нашли. Врач зажег портативный фонарик с синим лучом. В потухших зрачках пациента кипела тьма, брызгала в глаза Самсона Мироновича раскаленными вспышками, пушистыми хлопьями снега. Самсон Миронович чувствовал таинственность этого внезапного снегопада. Старался разгадать таившуюся в нем весть. Вот он, ещё совсем мальчишка, подставляет снегу ладонь, ловит губами снежинки, смотрит вверх на бесчисленное прилетавшее из неба сонмище. Давний из детства снегопад накрыл их городок белым влажным одеянием. На мокрую землю, на палисадник, на черную воду реки, на заборы, на остья подсолнухов, на розовые вялые астры, на куст шиповника с красными твердыми ягодами, на забытый материнский платок вдруг стал падать снег. Густой, влажный, сладко-пахнущий, словно прилетел из благоухающего небесного сада. Он стоял в палисаднике изумленно-счастливый, один, в непроглядной белизне, отделявшей его ото всего остального мира. Этот опадающий чистый холод, чудесная невесомая материя была для него, во имя него. Дарила ему безымянное драгоценное чудо, которое делало его непохожим на всех. Ему одному сообщала бесшумную, бессловесную весть о чем-то небесном и чудном. Самсон Миронович испытал вдруг такое волнение, такое детское умиление и нежность, что загорелись щеки, а на ресницах застыли холодные капли. — Мне кажется, это… — А? Самсон Миронович, вы что-то сказали? У вас даже голос дрожит. Может, воды принести? — Мне кажется, у него низкий сахар. Давай попробуем ввести глюкозу. Пока медбрат возилась с капельницей, Самсон Миронович наклонился к самому уху пациента и еле слышно произнес: — Я вас узнал, дедушка. Вы Дед Мороз. Настоящий! Верните нам Новый год. Подарите сказку! — Смотрите, смотрите, Самсон Миронович, он открыл глаза! Вы оказались правы насчёт глюкозы! В коридоре, приближаясь к палате, послышался нарастающий гул, звуки нестройно взлетавших радостных возгласов. Дверь распахнулась, в проёме появилось радостное розовощёкое лицо молодой медсестры. — Часы пошли! Нет, вы представляете, часы снова пошли! — счастливо улыбнувшись, она упорхнула куда-то дальше в прохладный сумрак больничных переходов. — Да, я оказался прав…