Кузнечик страдал маразмом и был страстен только с женщинами и предметами домашнего обихода.
***
В Магадане на пригородной сопке стоял гигантский научный комплекс. Огромный, из чёрного бетона фасад, с латунными водостоками, полными холодных слёз, глянцевыми плитами, по которым текли реки непреходящего горя. Эти реки стекали по склонам сопки, орошая Магадан, погружая его в непроглядную мглу. Над городом было темно. Работал громадный генератор тьмы, он нагнетал мрак в сердца людей. Отовсюду неистовствовали пророки, яростные витии: каркающие вороны расселись по всем деревьям, по всем телеграфным столбам, по всем шпилям и крышам. Каркали на беду, каркали скорую гибель. И от этой колдовской тьмы загорались и гибли леса, выдавливались из берегов озёра и реки, взрывались ракеты и тонули подводные лодки. Казалось, что тьма неодолима и надо смириться, наклонить свою волю и ждать, когда по ней ударят топором. Но этого не случилось — наука притаилась в новеньких лабораториях, в современных экспериментальных кабинетах тлела и рождала идеи, которыми когда-то Советский Союз был превращён в великую космическую державу. Где-то в сумерках, в этих инновационных, никому не известных лабораториях, в технопарках, далеко от Москвы, уже зрело великое научное открытие — исполнялся завет русских волшебных сказок. Открывался закон, превращающий камень в хлеб, а воду — в душистое вино. Уже существовал и работал русский Тесла, конструирующий русские летающие тарелки, черпающий нескончаемую энергию из бездонного океана Вселенной, добывающий эликсир долголетия, исцеляющий безнадёжно больных. Здесь находился самый мощный синхротрон-сканнер, который генерировал самые яркие рентгеновские лучи в Северном полушарии. Длина коридоров вокруг ускорителя составляла около одного километра, поэтому профессор Смирнов объезжал их на трицикле. Остановившись в конце коридора, он приложил ладонь к электронному датчику и получил доступ к, озаренной призрачным светом люминесцентных ламп, лаборатории. Кузнечик звенел, расширял свой звук до сияющих белизной сводов экспериментальной. Снижался, стихал и снова взмывал, достигая высоты и господства, властвуя над этими упрямыми, не ведающими истинных целей людьми, укравшими его из царства травы, синевы, солнца. Каждая склянка с насекомыми была накрыта колпаком, в котором содержались микроизлучатели, источники световых и ультразвуковых импульсов, крохотные электронные пушки, генераторы элементарных частиц, невидимые датчики, микроскопические экраны и сканеры. По определенной программе, заложенной в компьютере, насекомые подвергались воздействию. Просвечивалась, бомбардировалась частицами, прожигалась импульсами плазмы, прокалывались лазером. Тончайшие слои тканей облучались, охватывались кодированными сигналами, возбуждались разноцветными вспышками, будоражились вторжением звука. Крохотные генераторы тревожили маленькие тельца, извлекая из них жизненные показатели. В соседней комнате спорила небольшая группа учёных: — Клетки в культуре со временем изменяются — мутируют и подвергаются отбору, так что это уже другая культура… — Господа, прошу минуточку внимания! — Смирнов звонко хлопнул в ладоши и сел во главе стола. — Благодаря опытам над живыми насекомыми у нас появилась возможность сделать выводы о насекомых, которые существовали в прошлом. В ходе проведённых исследований мы попытались проверить старую гипотезу о том, что размер тела насекомого зависит от количества кислорода в атмосфере. Идея в том, что чем больше кислорода, тем больше становится насекомое, а когда его количество уменьшается, уменьшается и их размер. Под рентгеновскими лучами мы смогли увидеть, что пузырь воздуха в кишечнике кузнечика двигался вперёд, — к голове и обратно — и каждый раз это происходило синхронно со сжатием трахеальной системы. Так же, как кузнечик сжимал свою пищеварительную систему, чтобы направить воздух к органам, стрекозообразная Меганевра сжимала живот, чтобы поглотить плотный воздух карбона. — К чему вы ведёте, Владислав Юрьевич? Можно покороче? — Да, кхе… Мы обнаружили, что по мере увеличения размера, трахеальные трубки занимали все большую часть тела насекомого. Но нельзя иметь одну трахеальную систему. Насекомому нужно место для мышц, кишечника, нервной и жировой тканей. В каменноугольном периоде концентрация кислорода была выше, поэтому насекомому требовалось меньше дыхательных трубок и они могли расти до больших размеров. Но за миллионы лет эволюции, с изменением атмосферы, насекомые должны были уменьшиться в размерах, и не все из них пережили это испы… — Подожди, подожди, Юрьич, — пожилой учёный повернул к нему свое стариковское лицо: скрюченный нос, брюзгливо сжатые губы, презрительно-умные глаза. — То есть ты хочешь сказать, что разгадал загадку? Ну-у-у, родной, то что ты увидел, как дышит кузнечик, ещё не доказывает того, что ты узнал, отчего вымерли его гиганские предки! — А вот для этого нам и нужен наш дорогой Иван Петрович. — Я?! Прошу, поясните, Владислав… — А кто у нас профессор физики, изучающий пространственно-временные разломы? Ты, конечно! Вот ты и поможешь мне разгадать загадку до конца…***
Было тихо. Только слабо чиркали об камни его подошвы, и в зелени то догоняя, то отставая, звенел кузнечик. Смирнов шагал, чувствуя на себе сложение двух противоположных геологических эр, словно два разных ветра дули ему в лицо и в спину, и его продвижение складывалось из разницы этих противодействующих давлений. Но каждая его страшащаяся жилка, каждая желающая разгадать секрет клеточка протестовала, останавливала, замедляла шаги. Гора издалека протягивала к нему пятнистую, с тенями облаков ладонь, прижимала ее к потному лбу, запрещала идти. Он боролся с горой, боролся с крохотными вихрями страха, крутящимися в кровяных тельцах, переставлял ноги по камням. Будто кто-то нес перед ним запрещающую полосатую ленточку. Достигая ее, он чувствовал натяжение, давление на грудь. Разрывал ее, проходил дальше, но она опять возникала, снова касалась груди. Он весь превратился в чуткость, в слух. Слушал свое длящееся пребывание в чужом мире, готовое вот-вот оборваться. Он остановился на самом краю обрыва, внизу, переломленная натрое и заваленная дерном, лежала похожая на огромную стрекозу Меганевра. И в том, как легко, многократно она была переломлена, чувствовались слепые удары существа ужаснее, чем учёный мог себе представить. Резко, мучительно зазвенела металлическая мембрана, казалось, на него скачет огромный кузнечик, растопыривая стальные чешуйки, водит по воздуху хитиновым смычком. Смирнов медленно обернулся. — А-а-а!!!***
Профессор поместил препарат в капельку воды на предметное стекло, слегка придавил и накрыл покровным стеклом. — Что же, этот Homo-insectum* ведёт себя хорошо. Не кричит, не ругается. — И не жужжит, Маргрей Шимхухович. — Что? — Иногда они так жужжат! Два исполинских кузнечика, дрожа чешуйками, ударяя друг друга хитиновым скребком, склонились к микроскопу.