Сказки Чёрной морфы

— Середина декабря. Горят костры люпин. Еще в начале двухтысячных, в районе двадцатых чисел октября наступала зима. Да, нарисовано минус двадцать один ночью. Но может не сбыться, как это часто сейчас бывает. Прогнозная модель старая, как дело доходит до фактической погоды, то прогноз резко меняется в теплую сторону. Но с другой стороны, декабрь тем и коварен, что бывает резкий мороз без снега, причем самый сильный мороз за всю зиму, как бывало в последние годы, — Вакамару выключил диктофон и на миг почувствовал торжество.       Всю ночь в своей одинокой сторожке он слышал, как падает снег. За ночными стеклами шелестело, двигалось, оседало. Невесомо ложилось на березы, ели, безлистые яблони. Снег покрывал черные бурьяны, и кудлатые лисицы-огневки задирали острые морды, нюхая небо. Белизна была восхитительной и пугающей своей целомудренной чистотой. Снег пышными подушками лежал на черных елях с малиновыми шишками, опуская их к земле, и ветви казались сутулыми, нагнувшими плечи под тяжестью белых тюков. Пирамидальная сосна молитвенно воздела руки с перстами, держала в своих игольчатых объятиях огромный шар снега. Березы казались нарисованными на небе белой пастелью. В вершинах, где еще недавно сверкала мартовская лазурь, дышал изумрудный майский туман, блестели в июльских дождях зеленые водопады, — теперь была пустота, сбросившая свое белое бремя на землю, облегченно и тихо дышащая.       Вакамару сделал по снегу несколько пугливых шагов, как осторожный зверь, пробуя стопами белую непрочную мякоть. Отпечатки вытягивались в вереницу, и он подумал, что, оставляя свои следы, он виден тому, кто смотрит на него с небес. Кто вывел его из дома в сад, собираясь поведать что-то простое и дивное: то, что обещал поведать давно, но почему-то пропал из вида, скрывался целую жизнь.       Он обошёл сад с рогатыми стволами грецкого ореха, где на ветках, повторяя каждый сучок и изгиб, лежала волнистая, как пух, бахрома, и снова включил диктофон: — Критическая температура — минус тридцать пять, при которой и ниже неё размерзается всё, у чего мало лигнина в клеточных стенках. До минус тридцати пяти спасает антифриз, то есть сахара, ниже минус тридцати пяти — они уже не работают. Если дерево успешно гнется к земле даже толстыми ветвями — это значит, что в нем мало лигнина и оно гарантированно замёрзнет, у нас до… — Вакамару осекся, среди сухих гортензий с высохшими цветами, на которых высились белые колпаки снега, лежал человек.       Он был жилист, худощав, с выпуклыми надбровьями, прямым крепким носом и узкими бесцветными губами. В серых глазах лихорадочный тревожный блеск, который угасал под хлопьями снега, чтобы больше никогда не вспыхнуть в расширенных от гнева зрачках. Причиной смерти могла быть внезапная остановка сердца, или оторвавшийся тромб, или бокал яда в чьих-то быстрых женских руках, обманчиво родных и желанных. Но как он здесь оказался?

***

      Виктор Тузюк набирал полную грудь студеного воздуха и жарко выдохнул, как будто в микрофон: — Зажерило вор! Царь воров! Он украл наши нефть и газ! Наши леса и алмазы! Заводы — рабочим, землю — крестьянам, трупы — студентам-медикам! — Тихо-тихо, — Вакамару коснулся рукой его шеи, щупая пульс, а потом плотнее подоткнул поношенный полушубок, нахлобучил на голову Тузюка высокую кожаную шапку, отороченную лисьим мехом, и поднес к его оттаявшим губам горячий чай на сосновых почках.       Тузюк увидел большой стеклянный шкаф, где хранились атласы, книги именитых востоковедов, этнографические альбомы и справочники с перечнем славянских племён. На маленькой тумбочке, с резными колонками и узорной дверцей, лежали потрепанные томики стихов. Стол с компьютером был аскетически строг, без бумаг, безделушек. Работал компьютер, на его экране светились метеорологические карты. Рядом лежал кусок янтаря, в который залетел случайный пузырек воздуха, чтобы остаться там навсегда. Во всю стену, в пятнах солнца, сиял иконостас из старинных икон, с которых тревожно глядели круглые глазастые лики. — Где я? А?! — На Земле, — Вакамару доверчиво улыбнулся, увидев ярко-красный сгусток кровоизлияния в глубине правого глазного яблока Тузюка.       Несколько секунд они смотрели в глаза друг другу. В холодном поту, Тузюк вскочил с кровати и подбежал к окну. Снегопад бушевал над кромкой Средиземного моря, волнуя фиолетовую воду, рыбаки на остроносых лодках плыли в снегопаде и в метели, как тени, туманились у горизонта. Снег падал на зеркальную поверхность, и черные спины машин были в снежных попонах. Снег сыпал на бесчисленные мельчайшие шарики железной окалины и силикатного стекла, по которым катились квадроциклы, расшвыривали хрустальные барханы. Снег летел над бирюзовым Босфором, железокаменный метеорит с гранеными пиками плыл в окружении цветных обломков камасита и тэнита. — На Земле Санникова?! — Тузюк тихо взвыл от ужаса. — Как, разве вы не знаете, где вы находитесь?       Тузюк рассеянно пожал плечами. — В начале двухтысячных, на Международной космической станции обнаружилась утечка воздуха в российском модуле «Звезда». Космонавтам не удалось полностью устранить утечку с помощью американского пластилина, и станция сошла с орбиты. Примерно через сутки произошло столкновение с метеоритом BSH4009. Вследствие чего, пройдя целым плотные слои атмосферы, метеорит упал в Средиземное море, где по сей день и находится. — Так я на том самом проклятом метеорите, благодаря которому Зажерило стал у руля власти?! Бросился устранять последствия, плебей!.. Кто меня сюда забросил?! Ты, гнида?! — Тузюк сделал вздох, поднимая высокие плечи, жадно глотая ярость. — Да ты хоть знаешь, кто я?! Я оппозиционер и главный идеолог социал-демократического движения, Виктор Илларионович Тузюк!       Вакамару попятился назад и забился в угол. Это имя ничего ему не говорило, но грохочущие слова, полные страданий и ненависти, вызывали в нем страх. — То-то же, — снисходительно произнес Тузюк, видя что произвёл нужное впечатление. — Выпускай меня отсюда! Сейчас же, чего застыл как глушённый окунь?!       Вакамару отодвинул чугунную плиту, служившую дверью, и открыл литую крышку. С наружной стороны крышка поросла мхами, покрылась пылью, став почти невидимой.       Железный звук летел над поверхностью метеорита, рассекая, вспарывая, вырывая из воздуха вопли. Сойка прилетела из леса и села в березу. Сверкнула ослепительной лазурью крыла. Сидела на ветке, чуткая, пугливая, поглядывая на Тузюка острым глазком. На секунду он замер от восхищения, любуясь ее розово-сизой грудкой, сжатыми крыльями, в которых таилась райская лазурь, а потом резко вскинул руку. Увидев занесённый кулак, птица взлетела, бросилась в пустоту, распахивая на крыле божественную синеву. Лазурь брызнула ему в лицо, наполнила сердце нестерпимой болью исчезающего счастья.       Сойка улетала, роняя с ветки белый комочек снега. А Тузюк, обессилев, поскользнулся и падал, приближался лицом к сухим цветам гортензий с колпаками голубоватого снега.       На хромированный корпус человекообразного робота-биолога Вакамару села лазоревая птица. Он чувствовал её близость, её маленькое дышащее сердце, горячую жизнь среди прохладных снегов. Мимолетность её пребывания в мире, драгоценность тех минут, когда он спас жизнь человеку и, слившись с ним, соединился с божественной тайной, ради которой появился на свет. Пугался, что человек упадёт, их жизни распадутся и ему не откроется тайна. Всей своей душевной силой, всей молитвенной волей он удерживал человека от падения, продлевал их единство.

***

      Он падал, и в падении услышал, как в кармане узких брюк зазвонил телефон. Этот внезапный звук удержал Тузюка на ногах, сломав сухой стебель гортензии, он обрёл равновесие.       Голос в телефоне был вежлив и холоден: — Виктор Илларионович. Вы же понимаете, что ваше внезапное воскрешение никому из нас не нужно. Если хотите жить дальше, то оставайтесь в недрах метеорита и не квакайте.