Этот жук — не просто друг. Это настоящее, ясное и бескорыстное существо.
***
Мелколесье и кустарник уже тонули в золоте, на верхушках деревьев сияло ослепительное солнце. Облака белели, становились невесомее, выше. Звезды испарялись, как пыль, маслянистые духовитые травы влажно трепетали, будто неслись, обгоняя восход, бесчисленные табуны лошадей. Насекомые были повсюду, скрывались в жухлых листьях, в трещинах коры, под каждой веткой. Взлетали, делая ломаные броски, и в прыжке, в кувырке, ослепнув от солнца, превращались в лиловые пятна тени, в вислый красноватый лист туманного клёна. Бабочка адмирал взмыла к вершине огромного дерева, огибая резную листву, и тут же ринулась ввысь черно-красная, треугольная тень. Бабочка облетала стеклянную, с гроздями желудей, крону. Неотступно, повторяя ее вензеля и росчерки, гнался следом безумный самец в черно-светском с красной каймой, облачении. Нагнал над стеклянным куполом дерева. Упал, как в судороге, вцепившись в нежный загривок, придавливая к коре зонтиками растопыренных крыльев. Бабочки-любовники притихли на стволе. Крылья самца, черные, с огненно-алыми лампасами, были тесно сжаты. Крылья самки раскрыты, с непрерывной, сладостной дрожью. — Пошли вон, охальники! — на них наткнулся блестящий, в переливах синевы, большой жук. Ударил длинным загнутым усом. Бабочка оттолкнулась лапками, прянула ввысь, неся на себе самца, исчезла среди прозрачных вихрей теплого, душистого ветра. Цепляясь коготками и проявляя обычную для нормального жука-красотела ловкость, Эмиль почти добрался до верхушки дуба. Вдруг услышал бурный шум крыльев, тонкие посвисты вихрей. Тень залоснила солнце, плотный удар, скомканный полет. Перепуганный птицей Эмиль, бежал что есть силы, совершая скачки и взлеты, с колотящимся крохотным сердцем, распиравшим твёрдый хитин. Поскользнулся, прокатился разноцветным клубком и удачно упал к порогу знакомого дупла. — Кого там шершень с утра принёс?! — раздался из-за двери противный жужжащий голос. — Открывай, оса, жук пришёл, — тяжело дыша, ответил Эмиль, облокотившись о шершавую кору. Конечно, он мог бы сюда и долететь, но его золотисто-сине-зелёные надкрылья начинали бликовать, а лишнее внимание было сейчас ой как не кстати. Бронзовый ключ мягко щёлкнул, поворачиваясь в замке, послышался скрип несмазанных петель. — Эмиль?! — удивилась оса. — Иди в жопу! — она хотела тут же захлопнуть дверь, но гость подставил лапку и вошёл в помещение, где его сразу же обдало ароматами малинового варенья и сладкого теста. — Святой Мух! В чем это ты?! — закрывая лапками нос, прогундосила оса. — Где? — не понял Эмиль. — А, это? Да так, кишечная палочка, сальмонелла, шигелла, — отряхивая блестящие надкрылья, пояснил жук, — пока к тебе летел, в говно упал, поналожили куч, порядочному членистоногому ступить негде. Все Средиземье засрали. — Хватит… ну перестань вот это делать! — осу начало тошнить. — Ты чего припёрся? — Поговорить. Оса презрительно скривила глянцевитые, будто лакированные жвалы. — Послушай, я тоже вас не люблю. Ваше жужжание, ваши полоски, но я же нормально общаюсь! Потому что все мы дети Великого Скарабея! — Только быстро, мне некогда, на рынок надо лететь, там хоббиты дыни Ширские привезли. Садись вон туда, — оса показала на арбузные корки. — Ситуация такая произошла неожиданная, — начал Эмиль, плюхнувшись в сочную мякоть. — Моя мачеха — муха, ты её не знаешь, оставила меня дома убираться, а сама забрала своих дочерей на бал. Ну, как на бал, она в лошадиных кучах возле царских ворот копается. А я убираюсь, хожу там и начинаю петь: «Ты мой милый жук, добрый жук…», ну знаешь, когда встаешь и начинаешь вдруг про жука петь. И я вот пою про жука и начинаю вдруг плакать, страшно сильно плачу, потому что обидно: я ведь один, а они там пируют. И вдруг, на! Появляется моя крестная, а эта крестная, она у меня фея, ну в общем появляется и говорит: «У-у-у, чего, — говорит мне, — ты плачешь, чего ты хочешь?». А я отвечаю: «На бал я хочу, чтобы нажраться там и поржать». А она говорит: «Хорошо, тебе повезло, я как раз феизм практикую». И она, такая, раз —и я превратился в красивую эльфийскую телку с острыми ушами и большими буферами. Я на неё, бабку эту, конечно, с кулаками, а она, типа: «Ты только так сможешь попасть на бал». И я пошёл. Выпиваю, такой, веселюсь, и вдруг эльфийский принц ко мне подкатывает… — И ты что, решил с принцем замутить?! — оса всплеснула лапками. — Ты не понимаешь. В эльфийском теле, там вообще все по-другому ощущается и так мужика хочется, жуть просто! Короче, мы с ним того-этого… три раза. А в двенадцать ночи все моё волшебство развеялось. И теперь мне грозит казнь тапком короля за позор его сына, если я не заплачу до вечера двести млямсов. Вот и все, такая история. — Идиот, — констатировала оса. — Не зря тебя прозвали Эмиль — продажные надкрылья! — Это не я, это фея все! Да она с этой своей палочкой вообще берега попутала! — Надеешься двумя сотнями млямсов откупиться от эльфильского короля? Ха! Ха-ха! — оса хрипло засмеялась, и длинные волоски на её полосатом брюшке трепыхались от смеха. — Та не, — хмыкнул Эмиль. — Млямсов я отдам фее, и она сотрёт всем память. — Ты же знаешь, Эмиль, что млямсы всем очень дорого обходятся. Эльфы кормят их своей кровью, а мы — гемолимфой! Так что… — А ты, наверное, забыла, оса, что у меня есть ещё одно прозвище: Эмиль-пахучий! И если ты не дашь мне млямсов, то я поднатужусь и… — Нет! Нет! Не надо! Я сейчас, — оса испуганно вскочила и вышла из комнаты. Вернулась она через минуту, с полной корзиной жирных, зыбко мерцающих салатовых млямсов, дарующих магические способности. — Вот, и больше не приходи!***
Косые лучи солнца пробивались сквозь листву, дрожали в воздухе тонкими малахитовыми лентами. Всюду на цветах ползали пчелы и осы, над благоухающим полем с гулом носились увешенные драгоценной поклажей шмели с черно-оранжевым брюшком. Падали на цветы, неистово, чувственно мяли их, обнимали, впивались в сладчайшие соцветия. Были видны их пушистые сильные спинки, заостренные крылья, жадные цепкие лапки и покрытые пыльцой усики. Эмиль стоял на крыльце, любуясь копошащийся массой слизистых, как густой кисель, млямсов. — Так, — он достал из-за пазухи толстую книгу, — что там дальше? «Аленький цветочек», привези мне, батюшка… во, подходит!