Матерь богов

— Дейенерис! — Марвин едва не сорвал голос, пока пытался дозваться до неё. Не «ваше величество», не «королева». Дейенерис — словно звал он собственную дочь, желая, чтобы та одумалась. Однако она, кажется, вовсе его не слышала. Или слышала, но не желала оборачиваться на голос человека, которого не знала. В конце концов, Марвин — не её отец. Он совершенно чужой для Дейенерис человек. Чего тут удивительного? И всё-таки Марвин испытывал едва ли не досаду. Если, разумеется, отбросить страх, который охватил его при виде израненного Дрогона, приземлившегося прямо посреди грязной улицы. При виде вспыхнувших, словно спички, домов и хилых деревьев. Дейенерис он сжечь не мог — то Марвину было известно прекрасно, однако одичавший дракон мог вполне оторвать голову своей матери. Сердце колотилось в груди как ненормальное, пока он глядел на Дейенерис, обнимающую своего единственного выжившего сына. Рыдающую Дейенерис. Живую Дейенерис. Потому что в тот миг, когда она только открыла глаза, то выглядела ещё более мёртвой, чем когда лежала на кровати, скованная цепями смерти. Словно она лишилась воли к жизни. Однако появление Дрогона открыло Марвину ещё кое-что: Дейенерис Таргариен не собиралась умирать во второй раз, как он поначалу опасался. Ещё и Томас... Марвин на мгновение оглянулся, чувствуя на щеке обжигающее дыхание огня, которое пока что не мог потушить даже разразившийся ливень. Тот, похоже, решил предоставить Дейенерис общаться с Дрогоном, не вмешиваясь в происходящее. Чего не скажешь о Кинваре да Герионе, который теперь бледной тенью маячил за плечом красной жрицы. На его лице отпечатался невыразимый ужас вперемешку с искренним недоумением. — Это что, очередной сон? Моя галлюцинация? Бред? — чуть хрипло уточнил он. Марвин его едва расслышал, однако ответил, не оборачиваясь: — Тогда это наш общий сон... Нет, всё происходит наяву. — Но это же дракон! — похоже, Гериона куда больше впечатлило именно это невероятное существо, а не маленькая фигурка рядом с ним. Возможно, он даже не обратил внимания на Дейенерис, которую до этого момента видел только мёртвой. — Да, это дракон, — послышался напряжённый голос Кинвары. — И его зовут Дрогон. Он прилетел к своей матери. Вот только откуда... Марвин бросился через двор, даже не думая о том, что Дрогон и его мать вовсе не желают вмешательства посторонних, и в следующий миг он может превратиться в ярко пылающий и визгливо вопящий живой факел. Ибо Марвин не питал иллюзий на счёт собственной неопалимости: такого дара у него отродясь не водилось. — Дейенерис! Королева! — едва не задыхаясь, прокричал он снова, чувствуя, как его сбитые ботинки увязают в грязи, противно хлюпая. Дрогон опустил на землю крыло, явно призывая мать взобраться на его огромную спину и улететь прочь из этого города, который и самому Марвину был неприятен. Видимо, Дрогон по-прежнему прекрасно понимал устремления Дейенерис, чувствовал её, несмотря на время, проведённое в жуткой безвестности. Судя по повреждениям, оставшимся на могучем теле, место это было не из лучших, и Марвин вовсе не был уверен, что сам хотел бы там побывать. Даже умей Дрогон изъясняться человеческим языком... Есть вещи, которые должны оставаться во тьме. Есть двери, которые должны быть заперты на тысячи замков. — Дейенерис! — Марвин едва успел отшатнуться в сторону прежде, чем резко метнувшийся хвост Дрогона перерубил бы его пополам. Дракон издал негодующий, раздражённый крик. Дейенерис уже ступила на его крыло, в котором кое-где виднелись успевшие затянуться раны, однако по-прежнему свежие. Горячая сукровица с шипением подала в грязь. Марвин, успевший насквозь промокнуть под промозглым дождём, ощущал, как стремительно высыхает его одежда от близости драконьего пламени. От жара, который источало тело дракона — огонь, заключённый в плоть. Дейенерис оглянулась, окинув Марвина недоумённым и даже несколько раздосадованным взглядом, словно предпочла бы не вспоминать о его существовании вовсе. Так же, как о существовании всего остального мира. — Вы хотите меня остановить? — спросила она с некоторой настороженностью. «Если бы я был в состоянии, но что я могу противопоставить дракону?» — Я хочу вас предупредить, — Марвин не решался сделать ещё шаг, слыша утробное рычание Дрогона и видя, как из расширяющихся огромных ноздрей валит горький дым. — Вы ещё слишком слабы, чтобы... чтобы уходить. Дейенерис, казалось, на мгновение задумалась, водя рукой по твёрдой шкуре Дрогона, пальцы её ласкающим движением мягко скользнули к одной из затягивающихся ран у самого крыла. Тот недовольно заворчал. — Я не могу здесь сейчас оставаться, — произнесла Дейенерис, не глядя на Марвина. Кажется, в глазах её снова появились слёзы. Или это пламя дрожало в густом лиловом мареве? — Мне нужно уйти. Хотя бы ненадолго. — Но куда?! — почти в отчаянии Марвин сделал шаг вперёд, но отступил, понимая по очередному рыку Дрогона, что тот заходит дальше, чем ему дозволено. — Дейенерис... мир изменился. Вы не представляете пока что, насколько. — Да, — согласилась она. Снова повернулась к Марвину. И её аметистовые глаза были полны огня и горечи. — Вы правы. И я должна сама посмотреть на него глазами дракона. Должна обнять своё дитя. Последнего, кто остался... — Вы же не собираетесь отправляться в Залив Драконов? — спросил Марвин, хотя даже если бы и собиралась — он бы ничего не мог с этим поделать. Только смириться. И всё же он должен был знать. — Даарио Нахарис там? — вдруг спросила Дейенерис голосом, полного то ли тоски, то ли надежды. — Серый Червь? Кто-нибудь... «...кого я знала», — Марвин не сомневался, что она хотела произнести именно это, но отчего-то умолкла на полувдохе. — Даарио... Да, наверное. Я не могу знать точно. Серый Червь после... после всего, что произошло, отправился на остров Наат с Безупречными, что пожелали следовать за ним. Марвину показалось, что на лице Дейенерис появилась странная, почти мечтательная улыбка, словно она видела нечто далёкое и недоступное остальным. И в то же время в ней сквозила неприкрытая боль. — Что ж, — прошептала Дейенерис, видимо, приняв для себя какое-то решение. — Даже если вы покинете город, Дрогон отыщет вас. Я отыщу вас. Но, возможно, этого делать и не придётся. Просто дайте мне время, — последнее прозвучало уже скорее как просьба, а не как приказ. Так и не назвав точного места, куда собирается, — возможно, она и сама не знала, куда отнесёт её Дрогон, — Дейенерис взобралась на спину дракона, вцепившись в огромные шипы. Марвин глядел на неё — маленькую фигурку, облачённую в одно лишь лёгкое платье Кинвары, босая, потому что лёгкие тряпичные тапочки слетели с её ног, а ступни покрывала успевшая высохнуть грязь. Марвин также хорошо знал, что бесполезно уговаривать её сменить одежду — кажется, Дейенерис вообще не было до того никакого дела. Она не замечала этого. Дрогон и бесконечные незримые пространства — всё, что занимало её в тот миг. И возможность забыть о той боли, которую она испытывала. Может быть, так даже лучше, отрешённо подумал Марвин. Хорошо иметь возможность сбежать от того, что причиняет тебе страдания. «Но бежать от собственной тени всё равно бесполезно». Марвин с трудом удержался на ногах, когда Дрогон взмахнул крыльями, поднимая в воздух деревянные щепки, комья грязи, потоки дождевой воды и лишь боги ведают что ещё. От мощных взмахов окончательно рухнули остатки забора, а дом едва не снесло под порывом ветра, напомнившим Марвину об урагане. Он отшатнулся, прикрывая рукой лицо, ощущая лишь обдающие его одновременно и холодом, и жаром мощные и упругие струи воздуха. Дрогон издал ещё один рёв, способный сокрушить гору, и взмыл вверх, разгоняя в стороны взмахами чудовищно огромных крыльев серую хмарь, унося с собой казавшуюся давно потерянной мать. Дрогон поднимался всё выше и выше, пока гряды хмурых туч не сомкнулись вновь, скрывая только что увиденное. Словно и не было ничего. — Куда она направилась, Марвин? — он услышал голос Кинвары, ощутил её прикосновение к плечу. Лишь чудом ему удалось не вздрогнуть. Он обернулся, глядя на её обеспокоенное лицо. — Почём мне знать о мыслях дракона? — ответил он вопросом на вопрос. — Кажется, она и сама не ведает, куда направляется. Сказала, что найдёт нас, если на то будет нужда. — Она вернётся, — с уверенностью произнесла Кинвара. И Марвин увидел, как она вновь сжимает в ладони раскалившийся камень. — Я чувствую, она скоро вернётся. — Что ж, возможно, так даже лучше, — хмыкнул Марвин, наконец, обретая твёрдую почву под ногами: прежде он не сознавал, что колени его пронзала отвратительная мелкая дрожь. Сейчас в голове вращались в хаотичном хороводе тысячи мыслей, миллиарды осколков, до острой рези впивающихся в сознание. Квиберн. Томас. Городские жители и их глава, который наверняка поднимет шум — и, безусловно, будет прав. Марвин пока даже не представлял, как и каким образом станет всё это объяснять. «И Серсея. Она ведь тоже здесь», — от этого в голове болезненно запульсировало. Это было в каком-то смысле даже посерьёзнее встречи с драконом. Того хотя бы могла обуздать мать. — Марвин? — кажется, Кинвара задала ему ещё какой-то вопрос, который он так и не расслышал за всеми этими беспорядочными, больно жалящими мыслями. Он только вяло отмахнулся. Герион так и стоял на пороге, похоже, не в силах понять, что увиденное им действительно произошло наяву. — Пойдёмте в дом, сейчас здесь соберётся толпа, — сумрачно проговорил Марвин. — Сир Герион, — он вцепился в острый локоть Гериона и пристально вгляделся в его лицо. То по цвету больше походило на пергамент. — Вы в порядке? Куда вы теперь-то смотрите? — Боги, извините, — похоже, Герион несколько смутился собственной реакции, пусть она и была простительна в подобной ситуации. — Я просто... — Да, — согласился Марвин, не дослушивая. На него очередной раз навалилась смертельная усталость. Сердце сжала горькая, сосущая пустота. — Однако, прошу вас, вернитесь в дом. Не хватало вам ещё подхватить простуду. Кинвара вошла следом за ними. Марвин бросил короткий взгляд на маленькую комнату, дверь которой так и осталась открытой нараспашку. Именно оттуда выскочила Дейенерис, услышав рёв Дрогона. Именно там с ней о чём-то говорил Томас. Или не говорил. Потому что Марвин слышал не только голоса, но и чувствовал. Не присутствие, но ощущение. И Кинвара, стоящая тогда рядом, у самой двери, подтвердила его мысли, коротко кивнув, стоило Марвину бросить в её сторону обеспокоенный и несколько озадаченный взгляд. — Он открыл перед ней что-то... нечто, — одними губами произнесла Кинвара. У неё самой глаза вспыхнули алым, словно на мгновение став отражением внутреннего огня. Она коснулась руками запястья Марвина — и пальцы у неё оказались раскалёнными. Или это он сам был настолько холодным, почти ледяным? Как мертвец. — Но я не могу этого ни понять ни увидеть... Нечто... кошмарное, жуткое, и в то же время — горькое, полное боли. И то ли Дрогон каким-то образом ощутил, что его мать вернулась к жизни, то ли действия Томаса открыли очередную дверь, дав тем дракону указующий знак... всё получилось так, как получилось. Возможно, причины и стоило узнать, но только не сейчас. Не теперь, когда Марвин уже коснулся рукой двери, за которой... за который был Квиберн. И Томас. Это он тоже ощутил неким шестым чувством. Вдруг Марвин показался самому себе просто мальчишкой, обычным мальчишкой, который ввязался в игру взрослых, в которой ничего не смыслит, правил которой не узнал до конца, и теперь понятия не имеет, как быть с последствиями. «А возможно, я просто потерявший разум старик. Старик или неразумное дитя — невелика разница». Дикая и нелепая мысль, учитывая, насколько прежде он был уверен в том, что делает. Прежде — был, пусть до последнего и не хотел признавать некоторых вещей. Принимать их. Марвин вдруг отдёрнул руку, словно и дерево тоже оказалось горячим. Томас, если он и в самом деле там находился, вёл себя совершенно бесшумно, сохраняя за собой статус некого пустого присутствия. — Герион, — Марвин посмотрел куда-то на стену, потому что в тот миг ему было тошно смотреть кому-то в глаза. И страшно — вдруг они увидят его смятение. Такое, которое прежде не было ему свойственно. — Как ты себя чувствуешь? Послышался шорох, словно Герион ощупывал самого себя, проверяя на предмет повреждений, а после Марвин услышал короткий, немного нервный выдох: — Не знаю, что вы сделали, но явно лучше, чем было. Даже на ногах стоять могу вполне. — Хорошо, — коротко кивнул Марвин, ощущая себя жалким малодушным человеком. Это вынудило его всё-таки перевести взгляд на Кинвару. — Он там. — Томас... — Кем бы он ни был, — подтвердил Марвин. — Не могу взять в толк, о чём вы говорите и что вообще происходит, — вмешался Герион, он был явно недоволен тем, что Марвин и Кинвара общались так, словно не замечали его собственного присутствия. — Прекрасно, что ваш план, похоже... удался, — это слово Герион произнёс полувопросительно, — но учтите, что я ни черта не понимаю, что здесь творится. Как давно я тут валяюсь? Год? — Куда как меньше, — хмыкнул Марвин. На лице появилось подобие нервной улыбки, от которой дёрнулись уголки губ. — Но ты прав, за это время, точнее, за этот невероятно длинный день, которому нет конца, произошло многое. Ты и сам мог в этом убедиться. Герион в ответ нервно хохотнул. Однако скоро, в чём Марвин не сомневался, ему тоже станет не до смеха. А времени почти не оставалось. Он почти ощущал, как оно утекает, словно вода, словно мягкий песок, бесшумно струясь между подрагивающими неверными пальцами. — Мейстер прав, — подтвердила Кинвара, словно без слов понимая, что Марвин, пусть ещё даже не сказавший ничего вслух, собирается обратиться к ней с очередной просьбой. — И в наш дом пока не вломилась разъярённая толпа лишь от того, что они слишком напуганы. Боятся подходить сюда. Но сомневаться не приходится: долго это затишье не продлится. Как только они убедятся окончательно, что дракона здесь нет... — Туго нам придётся, — подхватил Герион, осознавший ситуацию. — Что ж нам, снова убежать? Но как же... как же Дейенерис? Как же тот человек, которого вы упоминали, — Герион кивнул в сторону запертой комнаты, в которой царила подозрительная тишина. «Он ушёл? О нет, он там, я знаю», — сумбурно подумалось Марвину. Хотя он не сразу сообразил, что речь о Томасе. Лишь после того, как осознал: Гериону ещё ничего не известно о Квиберне. — Миледи, будьте добры, соберите все наши пожитки, если таковые остались, и введите сира в курс дела, — попросил наконец Марвин. — А вы? — с беспокойством спросила Кинвара. — Не собираетесь же вы остаться? — Нет, конечно, но кое-что мне нужно решить, пока есть возможность. — Будьте осторожны, — Кинвара дёрнулась в его сторону, намереваясь то ли обнять, то ли остановить, однако так и замерла на полпути, хотя прежде он никогда не замечал за ней нерешительности. Это заставило его очередной раз невесело улыбнуться. Марвин вновь коротко закашлялся — во рту остался уже знакомый металлический привкус. — Мейстер... — Нет времени, — покачал головой он. — Расскажите всё сиру Гериону и будьте готовы убраться отсюда в любую минуту. И... прошу вас, не заходите в эту комнату, как бы вам того ни хотелось. Искренне надеясь, что эта убедительная просьба подействует, Марвин набрал полную грудь воздуха, хотя то и далось ему с трудом, и нырнул в густой полумрак, словно погружаясь в бурлящие воды гневного моря. *** На мгновение — совсем короткое, даже слишком, — Марвину подумалось, что комната и в самом деле пуста. Вспомнил об исчезающих в густых облаках Дейенерис с Дрогоном, которые тоже, вполне могло статься, действительно являлись лишь видением, порождённым агонизирующим рассудком. Тогда-то взгляд Марвина скользнул по белой простыне, которой очевидно был накрыт неподвижный человек, по распахнутому чёрному нутру мейстерского чемоданчика, по стулу, стоящему у изголовья кровати... Взгляд выхватывал эти фрагменты, пытаясь сложить из них целостную картину мира. Марвин понял, что фигура Томаса кажется размытой и нечёткой, даже моргнул для верности. Тогда же ожившая темнота, смешавшись со слабыми ручейками света, обратилась в человеческий силуэт, словно Марвину всё-таки удалось сфокусировать зрение. Перед ним снова оказался тот человек, которого он помнил. Томас, заметив на себе изучающий взгляд Марвина, в вопросительном и чуть насмешливом жесте изогнул бровь, а после, кажется, всё понял — и коротко хохотнул. Смех прозвучал жутко и неуместно. — Ах да, я... расслабился. Возможно, тебя это обрадует, но я не так уж всесилен, — Томас повёл плечами, словно стряхивая с них что-то, и поднялся с места. Марвин, прежде не испытывающий к этому существу ничего, кроме злости, страха и неприязни, снова ощутил пустоту. Томас подошёл к изножью смятой, перепачканной кровью кровати, на которой прежде лежала Дейенерис. Там по-прежнему покоился валирийский меч. Он коснулся переливающейся красным чёрной стали — и та, как показалось Марвину, потянулась к Томасу, словно живая, словно зверь, узнавший своего хозяина, пусть и знал: Светлый Рёв никогда не принадлежал Томасу. — Зато принадлежал Львиному королю, Томмену, как его называют в одной волантийской летописи, — словно довершив его мысль, произнёс Томас. Марвин даже не вздрогнул, как прежде: слишком устал, и, кажется, почти привык к тому, что в его голове так беспардонно ковыряются, пусть это и вызывало раздражение. — Львиный король и его золотой флот отправились в руины Старой Валирии за знаниями и сокровищами, обещая половину из них отдать триархам Волантиса в обмен на помощь, но ему так и не суждено было вернуться назад. Потому что он услышал зов. И какая-то часть его действительно живёт во мне. Этот человек когда-то тоже был ключом... Я отбыл с ним на корабле, идущим из Волантиса в Валирию. В то время я носил лицо другого человека, тоже успевшего побыть ключом. — О чём ты? — Марвин нахмурился. Томас повернулся к нему, на губах блуждала странная улыбка, в зелёных глазах вспыхнули знакомые искорки. — Ах да, ключи. Мне следует рассказать об этом, однако не сейчас — сейчас на это нет времени. Есть нечто забавное в том, чтобы заново привыкнуть к течению времени для тех, кто ещё жив: слишком стремительно. Марвин молчал, надеясь, что Томас, раз уж любезно помнит об ограниченности времени, перестанет быть столь словоохотлив, однако ожидания его не оправдались: — Не беспокойся, на кое-что я ещё способен повлиять, так что не опасайся... Прямо сейчас к нам не влетит разъярённая толпа, чтобы отправить всех рыбам на корм, — Томас махнул рукой на опустевшую кровать. — Присаживайся. — Я не собираюсь вести с тобой светские беседы, — Марвин сложил руки на груди, хмурясь. — Нам нужно убираться отсюда к чёртовой матери, пока... — Так далеко не нужно, — криво улыбнулся Томас. — Впрочем, не думай, что я болтаю попусту. Или ты хочешь оставить всё, как есть? — он кивнул в сторону прикрытого простынёй тела. Марвин, который всё ещё старался не смотреть в ту сторону, ощутил, как к горлу подкатывает неприятный ком. Ему было тошно от себя самого. — Нет, не хочешь. И я не хочу, иначе бы столько планов пошло под откос... — Томас покачал головой и наконец сбросил белую ткань, позволяя увидеть Марвину не лицо — посмертную маску, которую носил человек, вдруг показавшийся незнакомым. То, что было Квиберном, ушло из тела, покинуло этот мир. Горечь снова прокатилась по горлу, омыла язык и нёбо. Марвин сглотнул. — Что ты намерен сделать? — выдавил он, наконец, приглушённо и хрипло. Томас указал на глубокую пустую колбу, которую явно извлёк из того небольшого чемоданчика, который принёс с собой Квиберн. Очевидно, безо всякого стеснения в нём покопался. Марвин непонимающе вскинул брови. Сложив руки на груди, Томас вновь пристально посмотрел в его глаза, словно выискивая там что-то. Только вот что? — Выпей то, что он тебе дал, — повелел Томас, прекращая игру в гляделки. — Не вынуждай меня... заставлять тебя и тратить силы понапрасну. В этом слове прозвучало слишком многое, чтобы Марвин не понял, что Томас имеет ввиду. И помнил прекрасно, что произошло не так давно. — Но плата... — Да-да, — снова чуть нервное движение плечами. Похоже, это был какой-то привычный жест Томаса, которого он раньше не демонстрировал. — Я знаю. Ты полагаешь, что таким образом выплачиваешь свой долг: отдаёшь собственную жизнь, но здесь-то в твои расчёты и прокралась ошибка. То, что ты сделал там, и есть плата. Не торопись умирать: этому миру ты ещё пригодишься. Даже такие, как я, ему ещё нужны. Марвин задумчиво помолчал, переваривая сказанное. — Для чего? — Так сразу и не скажешь, — Марвину показалось, что Томас снова насмешничает. Возможно, за этим весельем крылось нечто большее. — Но уж поверь. Ты умрёшь не сейчас. Пей, а потом продолжим. Иначе дальнейшего ты не перенесёшь. «Продолжим что?» — хотел спросить Марвин, уже нащупывая спрятанную в складках плаща склянку, которую дал ему Квиберн. Пальцы сжались на успевшей нагреться колбе с мутной жидкостью. Никогда прежде не испытывающий особых сомнений, человек действия, Марвин снова замер, когда палец поддел деревянную пробку, вынуждая ту с характерным звуком выскочить из сосуда. — Вот и замечательно, — примирительно произнёс Томас. Марвин краем глаза уловил, как тот наклоняется куда-то вниз, словно подбирая что-то с пола, однако постарался не думать об этом, когда нагретое стекло коснулось губ, и в рот полилась отвратительно-горькая жидкость, от вкуса которой его едва не вывернуло на сей раз совершенно буквально. — Не очень-то приятно, но так нужно, — Томас продолжал говорить, ловко подтолкнув к Марвину ногой невесть откуда взявшееся пустое ведро. То металлически проскрежетало по полу и оказалось перед Марвином аккурат в тот момент, когда из его рта хлынула вязкая чёрная жижа, в полумраке до ужаса напоминавшая свернувшуюся кровь. Она извергалась из его нутра с отвратительными звуками. Слёзы заволокли глаза, заставив мир расплыться. Но, по счастью, Кинвара и Герион были слишком заняты, чтобы услышать происходящее. В ушах самого Марвина, словно набат, стучало сердце, в груди болезненно ёкало, а чёрной дряни, кажется, не было конца и края. Томас, похоже, продолжал молча наблюдать за ним всё это время, не предпринимая ни единой попытки помочь. Да и как он мог остановить этот поток? Из Марвина изверглась ещё одна порция чёрной, похожей на смолу жижи, он смачно сплюнул, отметив, что слюна была уже почти светлой и без вкраплений крови. Дыхание с шумом вырывалось изо рта, в груди и во всё ещё сжимавшемся в болезненных спазмах желудке что-то горячо пульсировало. Вытерев слезящиеся глаза рукавом, Марвин бросил сумрачный взгляд на Томаса, который лишь пожал плечами: — Ну вот и всё... пока что. Хотя ещё пару раз тебе придётся пережить подобный опыт. Однако плата, согласись, не такая уж большая, — в голосе его не звучало ни капли сочувствия. Но Марвин и не думал жаловаться. Его слегка пошатнуло, когда он приподнялся на подрагивающие ноги, ощущая себя, как никогда, дряхлым и старым. Схватился за лежащую на кровати грязную тряпку, вытирая рот. На бурой ткани остались чёрные разводы. Марвин с отвращением швырнул тряпку в смердящее ведро и отнёс то в самый дальний угол комнаты, не желая вдыхать этот запах. — Что это было, о боги... — пробормотал он, промокая замызганным рукавом выступившие на лбу бисеринки пота. Слабость всё ещё мешала нормально двигаться, комната слегка плыла перед глазами, однако Марвин осознал, что впервые за долгое время способен сделать глубокий вдох. — Смерть, — коротко бросил Томас. — Ладно, теперь нам предстоит куда как более сложное дело. — Нам? — Марвин с сомнением покосился на Томаса. Тот вздохнул. — Ты забыл? Да, нам. Учитель почти воссоздал из тебя новый ключ, так что дело, думаю, выгорит, к тому же ты знаешь дорогу, — сказал Томас так, словно Марвин и без того прекрасно понимал, о чём идёт речь. Однако это было, конечно, не так. — Потом объясню, — буркнул Томас. — Сейчас главное делай то, что я велю, и не вздумай пытаться помешать — пожалеешь, — зловеще пообещал он, сжимая в руках какой-то предмет. Марвин успел узнать в нём злосчастный кинжал, которым прежде была убита Дейенерис, и которым Квиберн разрезал её и свою ладонь. — Это оружие подойдёт, оно видело и впитало в себя достаточно, — почти шёпотом проговорил Томас, прикасаясь к нему губами и произнося какие-то слова настолько тихо, что их было и вовсе не разобрать. Марвин уловил лишь определённый ритм, словно Томас произносил не молитву или что-то в этом роде, а стих. Так быстро и почти беззвучно, что звуки наслаивались друг на друга, сливались в единый поток, омывавший перепачканное засохшей кровью лезвие. И Марвин увидел — почти увидел — как нечто дрожит, змеёй свиваясь вокруг поблёскивающего металла. Он хотел было спросить, что это, вопреки приказу Томаса не мешать, однако не успел. В следующую секунду случилось то, от чего Марвин лишился дара речи, застыв на месте и будучи в состоянии только жадно глотать ставший густым и горячим воздух: Томас со всего размаха вогнал кинжал в грудь Квиберна. Мир, казалось, замедлился: всё происходило и слишком быстро, и слишком растягивалось во времени. Марвин видел, как лезвие с лёгкостью погружается в тело, словно горячий нож — в масло. Слышал как порвалась одежда, слышал влажный хруст плоти, впускающей в себя кинжал, доверчиво раскрывающейся навстречу. — О дьявол, что ты... — Марвин дёрнулся было вперёд, сам не понимая, что пытается сделать. Что мог вообще предпринять, однако сосредоточенный и в то же время гневный взгляд Томаса, который тот бросил в его сторону, остановил Марвина. Вынудил снова замереть на месте, не в силах поверить в происходящее. Томас резко одёрнул кинжал, и из раны, заливая кровать и одежду, хлынула кровь. Марвин же почему-то тупо подумал только об одном: она никак не могла течь. Кровь в теле, которое уже остыло, оставалась также неподвижна, как и сам мертвец, потому что сердце остановилось. И всё же кровь лилась, тяжёлые капли забарабанили по деревянному полу. Томас перемазанной бурыми разводами рукой потянулся к предварительно подготовленному стеклянному сосуду и принялся собирать стекающую жидкость. Густую, тёмную. Кажется, даже горячую. — Это невозможно... — прохрипел Марвин, цепенея от ужасающего зрелища. — Всё возможно, — Томас смотрел на наполняющийся сосуд. — Но он мёртв, и ты... ради всего святого, зачем ты... — Марвин по-прежнему не находил слов и не знал, как поступить: послушаться этого безумца или попытаться хоть что-то сделать? Сердце снова билось где-то в горле, на сей раз — от неестественности представшего перед ним зрелища. Кровь, которая бежала по остывшим венам... — Я же сказал — не мешай, — не оборачиваясь к нему Томас припал губами к кровоточащей ране, закрыл глаза, и Марвин различил ещё один жуткий звук: он пил. Марвин увидел, как поднимается и опускается под кожей кадык, услышал характерные глотательные звуки. Руки и подбородок Томаса были перемазаны в крови, когда он, наконец, поднял голову, прерывая своё отвратительное занятие. — Неужели никогда такого не видел? — от вытер губы рукавом рубашки. Алые капли были даже на золотистых волосах. — Чудовищно, — только и мог, что сказать Марвин. — Хотя я и в самом деле повидал, кажется, всё. — Не торопись с выводами, — Томас протянул руку к ране, которая продолжала исторгать из себя тёмную кровь и, чуть склонившись, снова что-то прошептал. Округлые края глубокого отверстия поползли друг к другу, в итоге оставляя на бледной коже только красный рубец. — Потому что теперь твоя очередь, — продолжил Томас, переводя взгляд на Марвина. Он принялся деловито вытирать руки и лицо о некогда белую простыню и кивнул в сторону сосуда, который очутился теперь на покосившейся тумбочке рядом с кроватью. — Нет, — с отвращением выдохнул Марвин, до которого моментально дошло, чего от него хочет Томас. О чём он просит — нет, что он приказывает. — Недопустимо. Томас чуть склонил голову на бок, вытирая уголки губ, испытующе посмотрел на Марвина. — Мы же договорились, — вкрадчиво напомнил он. — И времени осталось не так уж много. Ты должен кое-что увидеть прежде, чем мы двинемся дальше. — Я не стану... не стану пить кровь своего друга, — нахмурился Марвин. — Человеческую кровь. — Ты не превратишься от этого в чудовище вроде меня, — насмешливо заверил Томас. — Воспринимай это иначе... Воспринимай это, скажем, как вино колдунов. Не столь велика разница, тем более, его в этой крови предостаточно, — он вновь указал пальцем на сосуд и произнёс уже более настойчиво: — Пей, мать твою. Я не наделён безграничным терпением. — Не вынуждай меня... — Это ты не вынуждай меня прибегать к силе и делай так, как я сказал, если хочешь быть полезен! — Томас, по всей видимости, почти исчерпал запас того самого терпение, черты лица его неуловимо исказились. Отвращение к нему и ненависть вновь всколыхнулись в Марвине, и тот едва сдержал желание съездить по его физиономии. И то лишь потому что осознавал всю бесполезность подобного действия. — Марвин... Он уставился на наполненный густой тёмной кровью сосуд так, словно в нём и в самом деле находился яд, однако тот, который способен убить не тело, но разум. Саму душу. Сжечь её дотла. — Ты должен её выпить, чтобы понять кое-что, и увидеть, — повторил Томас чуть более спокойно, и Марвин, сам того не желая, обхватил похолодившее ладонь стекло. Кровь ударилась о стенки, словно живая, оставляя красные маслянистые разводы. — Я бы не стал просить тебя, не будь то необходимо. Стараясь не думать о том, что делает, стараясь забыть о содержимом сосуда, Марвин поднёс его к губам, вдыхая запах, от которого, кажется, испытал очередной приступ слабости. Он пил вещи, что были куда как более мерзкими на вкус, чем кровь, однако само это действо... Зажмурившись, он опрокинул содержимое сосуда в себя, делая один долгий и глубокий глоток. Терпкая, действительно горячая кровь густыми каплями полилась в горло. На языке смешались соль и металл, в ноздри ударил горьковатый запах трав. Марвину казалось, что он пьёт не кровь — боги, он и в самом деле пил человеческую кровь, кровь своего друга! — но какой-то жуткий колдовской настой, покрепче любого вина колдунов. «В своём давнем путешествии ты учился у колдунов Кварта, у аэромантов и заклинателей теней... Иначе они бы не назвали тебя Магом». — Это кровь отмеченного, это кровь, смешанная с вином колдунов, полынью и чёрным лотосом... — Марвин услышал далёкий голос Томаса, который говорил ему всё. И голос этот был снова полон скорби. — Твоя кровь, вполне возможно, будет похожа на эту по вкусу. Марвин не мог вникнуть в суть его слов, не мог их понять, словно Томас говорил на другом языке. Тело сковала знакомая слабость, однако страх смерти не приходил. Возможно, потому что Марвин даже не задумывался о том, что может умереть. Зато пришло иное, странное и непостижимое чувство. Или скорее — образ. Он увидел непостижимо огромные песочные часы, отмеряющие время. Даже не человеческое, а некое всеобъемлющее Время с большой буквы. То, что ведёт счёт жизни этого мира — всех миров, всех реальностей, чьи корни проросли в самую глубь Вселенной, и чьи ветви, унизанные причудливой формы листьями, раскинулись над мирозданием, бросая на него могучую тень. И сквозь хаотичное переплетение, настоящий лабиринт этих ветвей виднелись часы. Песчинки, стекающие через узкую горловину из одного сосуда в другой, замедлили своё движение. Сверкающий невероятными, недоступными человеческому глазу цветами песок времени задрожал, замирая в колбе, словно увязнув в густом воздухе. На самом деле движение продолжалось, однако настолько тягуче-неторопливо, что казалось почти незаметным. Видение — столь ясное и чёткое — тут же развеялось, вновь открывая взгляду Марвина враз потемневшую комнату: казалось, исчез даже тусклый свет, прежде струящийся сквозь прикрытые ставни старого дома. — Что это? — вопрос улетел в неизвестность, однако из этой неизвестности, из этой темноты выплыл, словно остов давно затонувшего корабля, успокаивающий, почти убаюкивающий голос Томаса: — Начало нового круга выглядит иначе для каждого человека. Главное — смотри на то, что будет дальше. Марвина очередной раз пошатнуло, он ухватился за спинку кровати, хотя и так уже сидел на ней — и всё же боялся упасть в разверзшуюся пропасть. Мир отдалился, и Марвин одновременно смотрел на Томаса, чей образ и силуэт размывался, словно картина, на которую щедро плеснули воды. И краски текли, расползались бессмысленными пятнами, превращая знакомый мир в отвратительное месиво. Он продолжал сидеть, и в то же время взгляду ему открылось нечто ещё — смутное видение, постепенно обретающее всё более чёткие границы и линии. Куда более чёткие, чем мир, в котором он существовал прямо сейчас. *** Пространство вдруг наполнили знакомые, но ставшие слишком резкими запахи: зреющая пшеница, влажная земля, травяной сок, и человек — человек пах острее всего. И это была женщина, Марвин сразу это уловил — почуял. Тогда же он осознал, что словно стал меньше, значительно ниже ростом и смотрел на всё из-за высокого толстого дуба, напоённого соками земли. Он повёл ушами, что тоже стали удивительно чуткими, с шумом вдохнул воздух и помотал головой, когда на неё сверзлось несколько крупных капель. Тогда-то он и увидел женщину, чей запах уловил прежде. Услышал и близкий перезвон реки, бегущей между заросших осокой берегов. Крики ночных птиц в сгущающихся сумерках и перестук дождевых капель. Женщина кружилась среди влажных колосьев пшеницы, подставив руки упругим струям дождя, которые стекали по её щекам, били по плечам. Ловила капли ртом — и смеялась. Смех тот был искренний, почти радостный. А ливень бушевал, хлестал всё пуще, и далёкое рокотание грома казалось эхом её преисполненного восторгом смеха. Она сделала это. Смогла, вопреки словам матери, и матери её матери... Дождь был тому доказательством. Дождь, от которого её одежда насквозь промокла, и простенькое платье обычной крестьянской девицы, дочери рыбака, облегало заметно округлившийся живот. Ещё три луны — и на свет появится дочь, продолжательница её дела. Все признаки указывали на то. Прежде неё родились два сына, которым она не могла передать свои тайны. Но теперь отдаст их своей дочери, потому что ни одному мужчине не совладать с силой, которую она хочет ей даровать. Всё, на что он способен, лишь быть её проводником, как человек из её снов. Муж, дубильщик, за которого отец едва ли не принудил её выйти под горестные причитания матери, получил своих наследников, теперь же наследница появится и у неё самой. От этого счастье переполняло её, перехлёстывалось через край, выливаясь дождём в этот мир. Трия... Её звали Трия. И она покружилась на месте, словно желая обнять небо. Небо, которое в седой древности — такой, о которой уже никто и не помнит, — люди считали мужчиной, а землю — женщиной. Мать-земля принимала в себя благодатные капли дождя, чтобы наполниться влагой. Влага даст силу корням, которые напоят стебли, и те нальются, напитаются этой силой. Вызреют, словно дети в материнском чреве. Сила земли. Сила жизни. Живая сила матери-природы даст начало очередному циклу. И она тоже сейчас была такой же землёй, такой же матерью, в чьём чреве росло налившееся силой семя жизни. Дождь шёл, и где-то вдалеке слышался вторящий ему шелест воды. Речные Земли никогда не страдали от засухи, однако тот год выдался дурным, и все три Зуба едва не превратились в жалкие ручейки. Трия, остановившись, вытерла мокрое лицо, хотя вскоре его снова залили капли дождя. Негоже ей было здесь задерживаться — муж непременно начнёт ворчать, что она бродит по полю в такой ливень, а у самой пузо едва ли не на нос уже лезет. Именно так он и скажет. Это вызвало у Трии грустную, чуть нервную улыбку, вовсе не похожую на ту, что блуждала по её лицу прежде. Ей следовало возвращаться в дом — к мужу, к своим сыновьям. Но, вопреки этим мыслям, Трия, подхватив перепачканное у подола платье, направилась к самому краю поля, чтобы пройти сквозь наполненный тенями небольшой подлесок и по откосу спуститься к бегущей воде. Дождь тем временем стихал, ветер гнал тяжёлые тучи куда-то на север. Марвин неслышно бежал за ней, втаптывая во влажную землю траву и прошлогодние листья; Трия, кажется, чувствовала его присутствие, то и дело оглядываясь. Однако подступившая к порогу вечера ночная тьма скрадывала очертания огромного чёрного пса, следовавшего по пятам за женщиной. Зелёный Зубец петлял между берегов, перешёптываясь с рогозом и камышами. Вода подёрнулась рябью окончательно пошедшего на убыль дождя. Тёмные тучи разошлись, бесстыдно обнажая гладь неба. Отражение полной бледной луны дрожало в воде, словно брошенная в реку серебряная монетка, осевшая на дне и увязнувшая в вязком иле. Марвин внимательно наблюдал за Трией, так и замершей у самой воды, словно видела в ней нечто, недоступное другим. И ему по-прежнему казалось, что он чувствует течение её мыслей и чувств, смешивающихся в причудливом круговороте. Потому что кровь, которую он выпил, тоже когда-то принадлежала этой женщине. Трия огладила живот, положила на него руку, улыбаясь так, как может улыбаться лишь женщина, которая с нетерпением ждёт появления на свет своего ребёнка. Дитя, которого она так долго ждала. Дочери. Наследницы. Она могла бы бежать отсюда, из этой деревни, из Речных Земель, даже из Вестероса, оставив мужу сыновей. Однако поступить так — значило предать своих детей. «Мать предаёт своих сыновей, — нашёптывал ей какой-то другой голос. — Таков закон, потому что сын всегда будет принадлежать другой женщине». Однако Трия готова была спорить до хрипоты с тем, что некогда говорила её собственная мать: потому что сыновья — тоже её дети. Плоть от плоти. И она никак не сможет их оставить, даже ради дочери. До сих пор ни муж, и никто в этой маленькой деревеньке, затерянной между изрезанных ручьями и реками берегов, не узнал о ней правды. Трия, как и её мать, как мать её матери, умело скрывала свой дар. Тому же ей следовало научить и дочь. Трия покажет ей всё, что сама знает, пусть дар её и был весьма посредственным, по мнению её собственной матери, всегда недовольно поджимавшей губы. Ни колдунья и не ведьма, скорее просто женщина, чувствующая тонкие грани этого мира, но получившая при том благословение Матери. Старая и всеми забытая вера дочерей. Погребённый в веках культ. Люди молились жестоким богам, преклоняя колени перед пустыми алтарями, покорно склоняя головы, словно складывая их на плахи — добровольно. Однако, так или иначе, каждый из них то и дело обращал свой взор и сердце к Матери, образ которой так и не смог до конца раствориться среди ликов озлобленных демонов из глубин мироздания. Сердца людей и души взывали к ней в немой мольбе. Взывали к безымянной Матери, всесильной и всемогущей, чтобы та простёрла к ним свою длань. Взывали к Матери милостивой — и к Матери карающей своих детей, ибо кто сказал, что Мать никогда не наказывает? Но великое горе случается, когда дети полагают себя нелюбимыми и покинутыми... Трия бросила в воду маленький камушек, и тот с тихим бульканьем разбил на миллионы осколков отражение луны. И тут же напряжённо прислушалась — кто-то шёл к ней через лес. Прислушался и Марвин. Поступь пусть и была человеческой, и всё же что-то было в ней не так. А запах... Марвин теперь знал наверняка: люди не могут так пахнуть. Сама же Трия, кажется, напротив, расслабилась, потому что осознала, кто именно направляется к ней. Она давно привыкла к призракам, особенно к этому — тому, с которым была знакома с самых ранних лет. От волнения Трия с силой сжала в ладонях мокрое насквозь платье, на лице появилась возбуждённая, нетерпеливая улыбка. Лишь выдержка и сила воли помогли ей не обернуться, когда изломанная под лучами лунного света чёрная тень оказалась прямо за спиной Трии и такие же тёмные руки коснулись покатых девичьих плеч. — Я думала, ты больше никогда не придёшь, — она так и не повернула головы, глядя только вперёд. Ей прекрасно известно, что, пусть шаги и слышны, но ни единой травинки не примялось под его поступью, потому что он — существо иного порядка. Это всегда вызывало в Трие трепет, пробуждало забытое щекочущее чувство в самом низу живота. — Я хотел, чтобы ты как следует всё обдумала, — в голосе человека прозвучал намёк на усмешку. Он чёрный, чёрный с головы до пят. Завёрнутый то ли в бесформенный балахон, то ли в саму тьму подступающей ночи. Скоро муж начнёт искать её, звать, но она о том не думала. Трия сможет успокоить его, усмирить его крутой нрав — умела всегда, иначе бы ходила с синяками. — В конце концов, время для меня течёт иначе. Тебе ли не знать? Чертоги Матери искажают перспективу человеческого мира, пусть час её пробуждения и отложен. Трия всё-таки обернулась, окидывая взглядом хорошо знакомую фигуру старинного друга, который всегда готов был дать ей совет. Один из тех, кто сквозь века и тысячелетия безмолвия пронёс с собой ростки веры, подарив их дочерям. Милостью Матери, скоро всё свершится. Некоторое время она по привычке пыталась хоть что-то разглядеть во тьме, кроме его горящих глаз. С детства это напоминало ей странную игру. — И всё изменилось с тех пор, — Трия произнесла это с некоторым упрёком. — Теперь у меня уже иная жизнь. — Разве теперь она лишена всякого смысла и желаний? — вопрос вполз в её сознание тихо и вкрадчиво, словно змея. Трия коротко выдохнула, нахмурившись. — Тогда ты должен помочь моей дочери, даруй ей талант и лучшую жизнь... — она умолкла на мгновение. — В моих снах ты обещал, — судорожный глоток воздуха, дыхание почти сорвалось на хрип. — Пусть моя дочь будет гораздо способнее и сильнее, чем я. — Невозможно, — хмыкнул человек. У Трии расширились глаза, из горла вырвался возглас негодования. — Это не одно желание. — Отчего же? Я знаю, сколь далеко простирается твоя власть. Ты способен поднять даже мёртвых из недр их могил, ибо сам был пленником древней гробницы. Так говорила моя мать, и мать её матери... Так отчего же это моё желание ты не можешь выполнить? — Трия прежде робела перед этим человеком, но теперь негодование её было столь велико, что она забыла даже о почтении и о том, с кем ведёт беседу. — Моё дитя, моя дочь... неужто она мертва, что я могу просить только даровать ей жизнь, но не силу? — Нет, твоё дитя живо. — Так пусть она будет способна увидеть то, что недоступно мне. Пусть Матерь богов благословит её! — Ну что ж... — он вдруг задумался, замолчал на полуслове, а после она снова услышала, как он коротко усмехается, но лица его по-прежнему не различала. Только хорошо знакомую клубящуюся под капюшоном темноту, в которой сверкали угольки глаз. — Впрочем, — кажется, он пожал плечами, — если ты этого и в самом деле хочешь... — Хочу! — порывисто заверила она, рванулась к нему, словно желая коснуться, однако вовремя остановилась, словно испугавшись. Однако он сам коснулся её — опустил руку на круглый живот, и она ощутила, как дитя внутри неё толкнулось навстречу этому прикосновению. Трия едва удержалась от желания обхватить живот обеими руками, желая защитить свою дочь. — Я выполню эту просьбу, — изрёк наконец чёрный человек и, кажется, посмотрел прямо в лицо Трии. Она поймала взгляд его пылающих глаз и едва удержалась от того, чтобы отвернуться. — Твоё дитя увидит мир, станет странником, которому открыты все пути и дороги. Будет видеть и чувствовать то, что не видят другие — и когда смерть коснётся его, сможет открыть двери. Я дарую ему свободу выбора. — Я согласна, — заключила Трия после некоторого раздумья. — От слов твоих идёт холод, но я чувствую также открытые пути. Свободную волю и свободу выбора, как ты и сказал. — Всё так, — хмыкнул человек, и по спине Трии пробежали мурашки. — Но ты знаешь цену, — прошелестел вкрадчивый голос после короткой паузы. — Я готова её заплатить. Она несколько мгновений смотрела в живую темноту — взгляд её оставался твёрд и решителен. И Трие чудилось — только чудилось, ибо черт лица его она по-прежнему не различает — что тёмный человек вновь кривит губы в не менее тёмной улыбке, в которой кроется некий смысл, которого она не может постичь. Наконец, он притянул Трию к себе, целуя в приоткрытые, влажные от дождя губы, зарываясь призрачными, несуществующими пальцами в мокрые, слипшиеся от воды длинные волосы. Глаза Трии — синие, как бездонное небо — широко распахнулись, ловя отражение луны. — Ты знаешь цену, — повторяет он, до странности горячее дыхание обжигает губы. — ...И в ночь чёрной луны, когда с неба упадёт звезда... твоё дитя придёт в этот мир, став проводником силы и ведающим тайные тропы мира. Но большего — не проси. Слишком поздно Трия осознала, что значили его слова, и почему он, кажется, смеялся над ней, над её наивностью и глупостью, когда его тёмные, обугленные руки касались её налитых молоком грудей. И что именно чёрный человек подарил её ребёнку. Роды у Трии начались всего через одну луну, прежде своего часа. То была ночь новолуния, когда старая луна умерла, а новая ещё не родилась, когда небо стало черным-черно, а с его купола, больше похожего в тот миг на опалённый копотью пламени свод пещеры, сорвалась звезда... Дитя её появилось на свет, неистово крича. То была ночь, когда у Трии родился третий сын. Мальчик. И Трия рыдала, принимая его из рук деревенской повитухи, которая то и дело причитала что-то про дурные знамения. Муж только ворчал про пустоголовых баб и их суеверия, а слёзы Трии воспринял как слёзы радости и усталости от пребывания на родительном ложе. — Больше у тебя не будет детей, — слова эти напомнили Трие топор, опускающийся на беззащитную шею осуждённого на смерть. — Лоно твоё бесплодно. «Но большего — не проси». Лицо повитухи подёрнулось серым пеплом, а глаза Трии — пеленой слёз. Новорождённый мальчик на её дрожащих руках зашёлся очередным криком, словно став отражением горечи его матери. И мир перед глазами Марвина, который то ли так и остался стоять в темноте мокрого леса, то ли растворился в картинах давно минувших дней, снова исчез. Краски размывали бурные воды прошлого, разметав песок времени по берегам не свершившегося будущего. Марвина подхватила и понесла наверх какая-то неведомая сила, способная сокрушить на своём пути всё. *** — Открывай глаза, — голос Томаса вырвал его из спутанных видений, вынуждая со стоном разомкнуть кажущиеся слишком тяжёлыми веки. — Я стал псом, — почему-то это первое, что Марвин произнёс едва слышным шёпотом. — На какое-то время я... — Не самое худшее, что могло произойти, — оказавшийся рядом Томас придержал Марвина за плечи, не давая ему рухнуть на негодующе стонущую под его весом кровать. — Но я знаю. Чёрный мастиф — так ты выглядишь там. — Там? — Марвин наконец нашёл в себе силы открыть глаза. Комната по-прежнему тонула в густом полумраке, но всё же он мог различать предметы и лицо Томаса, которое, вопреки спокойному тону, приобрело озабоченное выражение. — В мире теней, — ответ снова прозвучал так, словно Марвин спросил у него, с какой стороны встаёт солнце. — Я никогда... — Дурное слово, — Томас похлопал Марвина по щекам. — Давай уже, очнись. Ты просто сам этого не знал. Как ключ ты ещё не вполне готов. — Я человек. — Одно другого не исключает. В комнате повисла тяжёлая тишина. Марвин не знал, за какую мысль может схватиться. Которая из них станет спасительным канатом, который способен будет вытащить его из бушующей бездны в реальность. — Ну что, увидел? — Смотря что... Да, — оборвал сам себя Марвин. — Он приходил к ней. — Да. Теперь ты знаешь кое-что. Можно сказать, первый живой человек спустя столько лет, посвящённый в случившееся. — И всё же в этой истории ещё слишком много белых пятен... Томас посмотрел на Марвина, чуть склонив голову на бок. — Потом я дам тебе время поразмыслить над этой информацией. Ты ведь знаешь, о каком мальчике идёт речь. Впрочем, он не исключительный. Были и другие дети — такие, как он, рождённые ключами. — Ты обещал мне рассказать об этом, — Марвин произнёс это с едва заметным упрёком. В голове его всё ещё плавал туман и обрывки так и не исчезнувшего до конца видения. — О ключах — потом. Сейчас у нас с тобой другая задача. Время здесь идёт совершенно иначе, но и оно не будет ждать вечно. Я же, увы, не наделён властью над ним. — Дейенерис! — вдруг выдохнул Марвин, вспомнив то, о чём хотел сказать. — Что? А! — не сразу сообразил Томас. — Ничего, всё в порядке. С этой точки зрения это даже лучше. Позже я сам отыщу её, если она не вернётся раньше. Сейчас у нас дела другого рода. Слова его немного успокоили. Марвин решился встать с кровати и выпрямился во весь рост. И всё же Томас, как и прежде, оказался значительно его выше. Смотрел чуть насмешливо сверху вниз, словно учитель на нерадивого ученика, опять перепутавшего друг с другом сложные формулы. И взгляд этот здорово нервировал Марвина. — Чего? — Да так, — Томас отступил на шаг, а после подошёл к окну, наконец распахивая ставни. Марвин не сразу осознал, что видит, потому что на улице и без того царила серость. И всё же... нет, теперь это была серость другого рода, совершенно лишённая цветов мира. Неправильная, чужая и чуждая. — Это мёртвая ветвь, тупик. Но это и самый простой путь. — Куда? — не понял Марвин, чувствуя себя последним глупцом, способным только задавать идиотские вопросы. Томас криво улыбнулся, и Марвина вдруг прошиб холодный пот. Словно пытаясь ухватиться за реальность, он указал на Квиберна. По-прежнему совершенно и абсолютно точно мёртвого. Томас проследил за его рукой и насмешливо изогнул бровь. — В самом деле? Ты видишь только то, за что цепляется твой разум, как за последний осколок реальности. Его здесь уже нет. Марвин уставился на кровать — и в действительности разглядел лишь смятую, перемазанную кровью простыню, однако мертвеца с лицом Квиберна на ней больше не было. — Что это значит? — хотя он и сам знал, что именно. — Ты убил меня? — Нет, что ты, — Томас махнул на него рукой и фыркнул. — Мне просто нужен... запасной ключ, чтобы открыть дверь. — Ты мог поступить также с Дейенерис, — голос Марвина вдруг сделался злым. Он сцепил зубы и сжал кулаки. — Ведь ты мог точно также провести! — Мог, — легко согласился Томас. — Но, послушай, Марвин, были вещи, которые невозможно теперь уж узнать, увидеть и тем более принять, не раздвинув привычные границы. Тебе ведь это не хуже меня известно... Все эти рассуждения о свете и тьме, добре и зле. Но на самом деле всё это существует только для забивания наших голов пустопорожними мыслями и метаниями. Нет света или тьмы, нет правых и виноватых, существует только наполненный серым туманом переход между ними. Тонкая граница, размывающая любые цвета. Только благодаря балансу можно сохранить существующее. — Не ты ли говоришь сейчас ерунду, забивая ею мою голову? — Марвин нахмурился, скрестив руки на груди. — Не учили тебя что ли разговаривать нормально? — О, ты не хочешь знать, чему меня научили, — улыбка Томаса стала недоброй. — Впрочем, возможно, и хочешь, как когда-то хотел и я. Пойдём, Марвин, — Томас решительно шагнул в сторону выхода из комнаты, распахивая дверь, за которой уже ждала темнота. Марвин ринулся следом, но тут же осознал, что он вновь... — Да, так куда проще. И никто не узнает тебя, — Томаса это, казалось, позабавило. Марвин зарычал, оскалив острые клыки, с которых закапала слюна. — Нет, правда, в этом есть свои плюсы. Только не отставай. Впрочем, ты, как я уже говорил, прекрасно знаешь направление. Он безо всякого страха — впрочем, чего бояться мертвецу? Не смерти же! — ступил за завесу мрака, из которого доносился кажущийся беззвучным шёпот. Тот ввинчивался в сознание, спутывал мысли. Марвин тряхнул головой, ещё раз рыкнул и, оставляя на припорошенном пылью деревянном полу следы когтей, побежал следом за Томасом. Здесь — где бы ни находилось это самое «здесь» — не было никаких запахов, кроме одного, самого важного. Томас оказался прав: Марвин знал, куда ему нужно идти. Потому что неоднократно бывал в этом месте прежде.