Мелодия души

      Чуя никогда не задумывался о снах и их значениях, не веря во всю эту чушь о том, что сны могут предсказывать будущее. Он в принципе не верил во все эти сказки наподобие парящих и говорящих котов или же огромных морских и небесных чудовищ, а также в старух-гадалок, которые могли прочесть всю твою жизнь, лишь посмотрев на ладонь. Что уж говорить о такой вещи, как обычный сон. Это просто набор случайных, иногда даже странных и необычных сюжетов, которые складывались в голове у человека — они не несут за собой какой-либо важности. Сны вроде бы есть, но их вроде бы нет — Чуе не были интересны такие мелочи. Неужели невероятно важное значение кроется в том, что ему приснилось, как он в образе кенгуру совершил кругосветное путешествие? Такие сны, кроме как бредом, Накахара по-другому назвать никак не мог. Да и смог ли бы кто-нибудь другой сказать, что это нормально, просто в этом сне содержится скрытый смысл? Это слишком глупо, чтобы принимать такое за нечто, в хорошем смысле, очень необыкновенное и таинственное. Парень бы просто рассмеялся такому ненормальному в лицо.       Накахара никогда не интересовался темой снов, но после травмы он все-таки задумался об этом. Часто он просто лежал на кровати, направив невидящий взгляд в потолок, и проводил в голове размышления о снах на полном серьёзе. По началу это ни раз заставляло Чую усмехнуться над самим собой — он действительно думал о такой ерунде, как значение снов, которые никак не могли нести за собой особого смысла. Прямо как копаться в грязи руками, пытаясь найти сокровище — пустая трата времени. Но с каждым днем скептический настрой мальчишки постепенно испарялся, уступая место глубокой задумчивости. Сон, а вернее сказать воспоминание, преследовавшее его каждую ночь, не давало ни физического, ни морального покоя. Это было вовсе не предсказание будущего, о котором навязчиво говорили «специалисты» из Интернета. Это было прошлое — пугающее и мрачное, не желающее покидать сознание Накахары ни на минуту, каждый раз во снах напоминая о себе.       Почему это происходит? Когда все эти кошмары закончатся? Чуя ни раз задавал себе эти вопросы, ответы на которые найти не мог. Его страхи и переживания всего лишь решили сыграть с ним злую и мерзкую шутку, которая продолжалась уже слишком долго. Да, парень заметил, что эти сны стали идти на спад — с переездом в Йокогаму кошмары перестали быть столь частыми, а мальчишка каждую ночь перестал просыпаться от собственного крика в холодном поту. Вроде бы он должен чувствовать себя более-менее лучше, ведь разве это не означало то, что парень медленными шагами отпускал свое прошлое? На самом деле, — нет, это значило совершенно не то. С редкостью кошмаров пришло нечто другое — что-то, что заставляло и без того быстро колотящееся сердце пропустить пару ударов — леденящая душу реалистичность.       Чуя с содроганием всего тела опасался ложиться спать — боялся задохнуться от того водоворота событий, которые уже пережил и готов был сделать все, что угодно, лишь бы не повторить их вновь. Страшнее всего то, что сны появлялись слишком неожиданно, когда парень даже и готовился к ним, ведь весь день прошёл, если уж не отлично, то хорошо, а ночные кошмары портили все впечатление от дня. Таких реалистичных снов, как эти, Накахара никогда в своей жизни не видел. Удушающий жар окольцовывал его, не давая убежать или спрятаться — опасно горящие огни медленно, словно хищник к добыче, подступали к юноше. Он следил за каждым из этих огней, стараясь не упустить ни одного из виду. Но они всегда бросались так внезапно, что Чуе не оставалось ничего другого, как закричать от обжигающей боли и упасть на колени. Они били без сожаления, не оставляя на теле парня ни одного живого места — ожоги жгло адским пламенем, все тело горело так, будто готово было взорваться. Накахаре казалось, что эта пытка продолжалась целую вечность, а его сознание даже не планировало отключаться, чтобы забыться в этой нескончаемой боли. Но потом наступал тот самый момент, когда он просыпался — языки пламени яростно вгрызались в его глаза, из-за чего Чуя кричал уже в реальности. По его щекам бежали ручьи слез, все тело дрожало крупной дрожью, будто от озноба, а из головы не желала уходить ужасающая картина того момента, когда его навсегда лишили зрения.       В такие неспокойные ночи в комнату мальчишки всегда врывался Артур, чтобы успокоить его. Он прижимал его к себе и твердил, гладя по мокрой от пота спине, что все это скоро прекратится. Парень цеплялся за плечи Рембо мёртвой хваткой, боясь, что тот может в одно мгновение исчезнуть, а Чуя снова вернётся в тот страшный сон, где он одинокий и ещё более беспомощный, чем сейчас. Сладкий, умиротворяющий голос мужчины убаюкивал Накахару — парень с каждым словом расслаблялся в руках опекуна, его пальцы переставали сильно сжимать его плечи, а дыхание возвращалось в норму. Только лишь осознание того, что на самом деле это был вовсе не сон, оставалось с юношей на протяжении всей оставшейся ночи.       Чуя ненавидел такие моменты, когда он, задыхаясь от плача и ужаса, словно беззащитное дитя, искал помощи у Артура. Парня никогда не беспокоило то, каким он выглядел для Рембо, ведь он был с ним самым разным — он гневно кричал и насмешливо переговарился, искренно и звонко смеялся, показывал свою слабость и не таил слез. Да, с опекуном Накахара был любым, но это не отменяло того факта, что он слишком расклеился в последнее время. Столько проблем навались так неожиданно, причём все разом — он даже сам себе удивлялся, как окончательно не сошёл с ума. Завершающей, самой жгучей каплей для него являлись сны, которые открывали потаенные от чужих глаз его боли и страхи. Чуя терпеть не мог эту слабость в себе — ему было стыдно за то, что это происходило из раза в раз, а он не в силах что-либо с этим поделать. Ему было стыдно за то, что Артур постоянно видел его таким и даже слово ему по этому поводу не говорил — на следующее утро мужчина всегда вел себя так, словно ничего не было. Видимо, он думал, что племяннику так будет только лучше, но он абсолютно не прав — лучше Артур сказал бы хоть что-то, чем ничего.       Накахара часто выставлял ладони прямо перед собой — он чувствовал, как руки неприятно дрожат, — а затем опускал, тяжело вздыхая. Несмотря на то, что дрожь мелкая, она все равно заставляла нервничать — в любой момент руки могли начать дрожать намного сильнее. Совсем так, как в тот раз, когда он играл перед Хиротцу свою последнюю мелодию, если её вообще можно было так назвать. Чуя и представить не в состоянии, что снова когда-нибудь сядет за фортепиано и заиграет, вложив всю свою душу в каждую ноту. Но теперь он даже боится подходить к музыкальному инструменту. Потому что кровь в висках начинала заметно стучать, а дрожание в руках усиливалось, стоило только задуматься об этом. Парень никогда бы в жизни не подумал, что будет испытывать такой глупый для него страх — страх играть музыку. Ведь ещё пару месяцев назад он и не подозревал о том, как сложится его будущее, что будет в дальнейшем — каждые дни шли спокойно и равномерно. Он был полностью уверен в том, что свяжет свою жизнь с музыкой, что станет одним из самых известных пианистом, о нем будут говорить и писать, будут приглашать на различные концерты и все в таком роде. А сейчас Накахара опасался прикасаться к клавишам инструмента, будто мог получить болезненный заряд тока.       Музыка для Чуи кажется теперь чем-то запретным, но несомненно страстным и желанным. Он иногда ловил себя на мысли, что хочет вновь сыграть какую-нибудь композицию, пусть даже самую простенькую, самое главное — это ощущение того, что эта мелодия исходит именно от тебя, ведь оно незабываемо. И хоть Накахара обещал себе перестать думать о музыке и двигаться дальше, он не мог полностью выбросить её из головы, потому что не хотел. Возможно, он, будто ребёнок, ждал чуда, когда снова сможет сыграть без какого-либо страха. Но каждый раз снова выставлял руки перед собой, видя вместо них лишь мутные серые пятна, но чувствуя, как мелко они дрожат, отмахивался от этих мыслей, которые только вгоняли в тоску.       Можно ли назвать предложение Дазая стать его учителем тем самым чудом, о котором он задумывался? Парень скептически относился к этому — слишком много уверенности в голосе было у Осаму, даже несмотря на то, что у того дела в музыке, обстояли весьма неоднозначно. Да, Чуя услышал его идеальную игру, но что же было до неё? Как сказал сам музыкант — творческий кризис. Накахаре было очень любопытно, как этот парень собрался его учить, не имея в своём арсенале никакого опыта обычного преподавания, а тем более специального, чтобы работать со слепыми людьми, зато имея проблемы в творчестве. Мальчишка был уверен на все сто процентов, что они перегрызут друг другу глотки в первый же день обучения. Но все же, не взирая на свой недоверчивый настрой по отношении к будущим урокам, он признавал, что ему было интересно узнать, к чему приведут эти занятия. Может быть, он действительно вновь сможет играть?       Несмотря на то, что Чуя понятия не имел сколько сейчас времени, внутренние часы ему подсказывали, что ещё нет и одиннадцати. Парень был «совой» — любил засыпать поздно, копаясь в своих мыслях, и просыпаться позже двенадцати, иногда пропуская обед. Он терпеть не мог просыпаться рано — а ранним утром он считал все время до полудня, что в последние дни случалось довольно часто, по неизвестной ему причине, поэтому парень чувствовал себя невыспавшимся. Но то, что кошмары не преследовали его этой ночью, дало Чуе облегчённо выдохнуть. Хотя, если учитывать события вчерашнего вечера, спокойная ночь казалась странным явлением.       Для него как будто произошёл апокалипсис, а главным злом выступил его сосед Дазай, который не знал значение выражения «Держать язык за зубами». С этого дня Накахара был обязан терпеть пребывание этого парня в своём доме, хотел он этого или нет — его мнением особо никто не интересовался. Из-за этого он был немного обижен на Артура, хоть и понимал, что сам во всем виноват, ибо ослушался наставления опекуна — не выходить без сопровождения. Теперь-то Чуя сможет спокойно гулять в компании Осаму. Только вот Рыжий мальчишка скорее выпрыгнет из окна, чем выйдет на улицу с этой скумбрией. И как бы он слёзно не умолял Рембо отменить свое решение насчёт пианиста, тот был неприклонен, будто специально обрекая племянника на мучения в наказание за его глупый поступок. В следующий раз парень точно будет думать головой, прежде чем что-либо сделать — и так хватило двух неожиданных сюрпризов.       Чуя лежал на кровати, прикрыв глаза руками, чуть дремля — за прошлый месяц он так отвык вставать рано, чтобы пойти в школу, а теперь организм почему-то решил сам, что будет вставать рано утром. И это Накахаре не особо нравилось. Вдруг раздался резкий дверной звонок, который заставил слегка вздрогнуть. Это мог быть только один человек, и его Чуя уж точно не ждал. Парень возмутился своим мыслям и такому быстрому появлению соседа — стоило только о нем вспомнить, и он уже тут. А ведь юноша до последнего хранил надежду на то, что Дазай не придёт, но удача, видимо, до сих пор стояла к нему спиной.       Пробормотав что-то нечленораздельное, Накахара с тяжёлым вздохом направился к входной двери. Он уже достаточно хорошо ориентировался в новом доме, чтобы дойти от своей комнаты до выхода за минуту, но, похоже, это время казалось нетерпеливому соседу вечным. Прозвучал второй звонок, более настойчивый. Чуя подумал о том, что нужно было взять что-нибудь тяжелое по пути, чтобы дать музыканту по его пустой голове прямо с порога. Лучше бы этот идиот сказал спасибо, за то, что парень не решил просто его проигнорировать.       В первую же секунду, как только Накахара открыл дверь, он сразу же пожалел об этом. Мгновенно раздался звонкий, полный радости голос соседа: — Хей, Чуя!       Дазай только начал говорить, а мальчишка уже устал от его общества. Его ненормальное веселье было совсем не заразным, а наоборот — слишком утомительным. В отличии от Осаму, который был, похоже, готов плясать от счастья, Чуя был готов рыдать от отчаяния. День так хорошо начинался, а теперь все резко пошло под откос. Он специально пришёл так рано, чтобы с самого утра начать капать парню на мозги? У него это получилось с первых же слов.       Накахара раздражённо фыркнул и, закатив глаза, попытался закрыть дверь. Он был совершенно не готов к присутствию этой скумбрии в доме, ему нужно было хорошенько обдумать и принять это — желательно пару лет, когда ему уже не понадобится посторонняя помощь, особенно от соседа. Но пианист, видимо, не собирался так быстро прощаться с Чуей — он кое-как вчера себя сдерживал, чтобы не сказать какой-нибудь колкости в адрес коротышки, и распинался перед Артуром не для того, чтобы прямо перед его носом захлопнули дверь. Конечно, Дазай тоже не испытывал полного восторга от этой идеи — слишком уж наглым и дерзким казался ему соседский мальчишка, — но назад пути уже не было. Да и играть по правилам Накахары он не собирался, ведь тот так и ждал с нетерпением, чтобы Осаму перестал гнуть свою линию и ушёл наконец домой. Но сейчас было не то время для возвращения.       Дазай успел вовремя подставить ногу под дверь, когда та практически закрылась, а одной рукой придерживал её, сдерживая напор Чуи поскорее её захлопнуть. Не сделай он это, то сейчас бы ещё и без ноги остался — паренек явно не скупился на силу, когда сделал попытку закрыть дверь. — Где же твои доброжелательность и гостеприимность? — невинно и обиженно спросил Дазай, наивно хлопая глазами. Хоть он и не рассчитывал на тёплый приём, но не думал, что все будет настолько плохо. Что же произойдет, когда начнётся их первый урок, ему было страшно представлять. — Там же, куда я собираюсь тебя послать, — закипая с каждой секундой, зло проговорил Чуя. За что ему такое наказание в виде несносного соседа? Он даже и не думал, что Артур может быть настолько беспощадным. Накахара представлял, как опекун, сидя на работе, злорадствовал над тем, что обрек племянника на прохождение кругов ада, причём каждый по несколько раз. Был бы Рембо на его месте, то ему точно было бы не до смеха. — Если ты не забыл, то я пришёл присмотреть за тобой по просьбе твоего дяди, — нарочито вежливым голосом ответил пианист, с плохо скрываемым возмущением. Он никогда бы не подумал, что будет в чем-то, даже в простой, казалось бы, мелочи препираться с парнем, по видимости, переживающим бурный переходный период, когда все бесит и раздражает. Как только Осаму пытался представить их перепалки со стороны, то ему порой становилось смешно. Чуя напоминал мелкую, постоянно тявкающую чихуахуа. Для Дазая это было очень хорошее сравнение — он как раз терпеть не мог собак. — Если ты не забыл, то я сказал, что мне не нужна сиделка, — в тон соседу произнёс мальчишка и буквально на секунду ослабил силу напора на дверь. Музыкант не упустил возможности воспользоваться этим шансом и толкнул ее внутрь, открывая на всю ширину. За этим действием последовал гневный вздох Накахары и ухмылка соседа. Но попробовать удержать дверь, конечно же, стоило — попытка не пытка. — У меня все под контролем.       В этот раз настала очередь Осаму закатывать глаза, только не от раздражения, а от того, насколько сильно его забавляла данная ситуация. Фраза «У меня все под контролем» от коротышки звучала точно так же, как и от человека, у которого под ногами через пару секунд готова была взорваться бомба — слишком неправдоподобно и, в какой-то степени, комично. Ведь несмотря на то, что Накахара не видел ничего, что происходило вокруг него, он, на удивление, был абсолютно уверен в своих словах. Пианист подумал, что в этот момент было бы уместно напомнить этому самоуверенному парню о том, как он чуть ли не попал под колеса автомобиля, хотя точно так же, как и сейчас, был убеждён, что у него все в порядке. Но музыкант не стал этого делать — он уже достаточно повеселился на эту тему за вчерашним ужином, пора было переходить на что-нибудь новенькое.       Дазай на какое-то мгновение ощутил себя ниндзя. Он, стараясь действовать как можно тише и не задевая Чуи, прошёл мимо него и оказался у того за спиной. Это было гораздо легче, чем он себе представлял. — Правда ли? — иронично проговорил Осаму прямо над ухом Накахары, заставив того вздрогнуть и поспешно обернуться. — Тебя так легко обмануть. — Ты охренел? — негодующе воскликнул юноша, незаметно сделав шаг назад и едва ли не споткнувшись. Что этот недоумок себе позволял? С какого перепуга он решил, что может вести себя так, будто ему только недавно исполнилось пять лет? Сейчас было как раз то время, когда мальчишке понадобились бы те самые булыжники, о которых он постоянно думал, стоило только соседу начать играть свою «прекрасную» мелодию. С их помощью он быстро вправил бы мозги этому придурку. — Я не говорил, что ты можешь войти! — Наставление от Артура — не обращать внимание на поведение Чуи, — с умным выражением лица, театрально подняв палец вверх, ответил Осаму, пытаясь пародировать голос Рембо. Всё было вполне законно — у него имелось разрешение от владельца дома, а разрешение у вспыльчивого подростка он просить не собирался. В нем было слишком много гордости, чтобы опускаться до такого.       Почему-то Накахара оказался не очень удивлён тому, что такому бестактному и наглому поведению соседа содействовал опекун. Рембо, как никто другой, знал о проблемном характере племянника и о том, что тот становился чересчур упрямым и грубым, когда ему что-либо не нравилось. Видимо, мужчина по итогам вчерашнего вечера все-таки смог понять отношение Чуи к постоянному присутствию Дазая в доме. Поэтому решил осведомить музыканта о том, что возмущенные возгласы мальчишки лучше пропускать мимо ушей и не воспринимать его слова в штыки. И хоть пианист уже сам успел понять то, что коротышка не тот, кто будет скупиться на гневные тирады, но все равно понимающе кивал головой, когда Артур все это объяснял. А сам Накахара был готов поаплодировать опекуну стоя за такой умный и хитрый ход. Такими темпами в дальнейшем его мнение для Рембо вообще будет пустым местом. — Черт с тобой, — недовольно пробубнил парень, отрешенно отмахнувшись и громко захлопнув дверь. Объяснять что-либо такому непрошибаемому человеку, как Дазай Осаму, было сравнимо с тем, как разговаривать с деревом — совершенно такой же эффект, совсем никакой реакции. Поэтому он даже и не стал пробовать выгнать скумбрию каким-либо способом — только зря всю энергию растратит, а она ему ещё очень нужна, если он хочет прожить целый день в компании соседа. — Ты все равно не отстанешь.       Накахара ожидал очередной колкой шутки от пианиста, но ни её, ни чего-либо другого не последовало — ответом ему была тишина. Чуя повел рукамив пространстве вокруг себя, чтобы убедиться, что этот дурак опять не решил над ним подшутить. Но того поблизости не оказалось — прихожая была пуста. Парню хотелось взвыть от того, что музыкант, похоже, начал чувствовать себя в доме полным хозяином, хоть и пробыл здесь от силы пару минут. Наверняка теперь к каждому уголку присматривался! Неужели это тоже одно из наставлений Артура? В любом случае, мальчишка не собирался просто стоять в коридоре, пока Осаму приглядывался к вещам в комнатах — особенно к его вещам. Накахара устало потер переносицу, словно мать, не спавшая уже двое суток и не смыкавшая глаз со своего нерадивого ребенка, — и кому из них еще нужна нянька? — и окликнул музыканта: — Эй, скумбрия! — Я наверху! — раздался приглушенный голос Дазая со второго этажа. Неужели он думал, что если Чуя слеп, то это даёт ему право бродить по чужому дому, пусть даже и с разрешения Рембо? И что этот придурок вообще забыл в их с Артуром комнатах — ведь уж точно не ванную осмотреть его потянуло?       Бегло брошенное «наверху» было для Накахары обширным понятием — целых две комнаты, куда его невыносимой сосед мог зайти. Но доверившись интуиции и тому, что собственная комната была ближе, парень решил зайти для начала к себе и не прогадал. Оказавшись в комнате, он смог расслышать тихие, неспешные шаги Дазая, который с интересом осматривал все вокруг.       Окна кабинета Осаму, в котором стояло фортепиано, находились прямо напротив окон в комнату Чуи. Благодаря тому, что мальчишка никогда не закрывал шторы, пианист мог видеть все, что происходило в комнате напротив в совершенно любое время. Он видел, как в первое время после переезда часто парень спотыкался, задевая ковёр, или же ударялся ногой о тумбочку, стоявшую рядом с кроватью. Наблюдал, как Накахара сидел на подоконнике, закрыв глаза, или, лёжа на кровати и положив руки под голову, устремлял взгляд вперёд. Осаму всегда просыпался в определенное время — постоянно около девяти утра и почти сразу направлялся в кабинет, откуда любил курить. Иногда он заставал юношу мирно спящим — в такие дни тот просыпался только за час до обеда, а иногда видел соседа, когда тот был уже на ногах, будто вовсе не ложился спать. В последних случаях Чуя выглядел ещё более нервным, чем обычно — ходил взад-вперёд по всей комнате.       Пианисту это казалось настолько смешным и нелепым, что он даже бы и не подумал о том, что у Накахары могут быть какие-либо проблемы, разве что с головой. Знай он с самого начала о том, что тот не мог видеть, Дазай относился бы к нему по-другому, и, возможно, никаких препирательств между ними бы и не было. Может быть, не было бы даже того, что музыкант выдвинул бы себя на роли смотрителя и учителя для рыжего мальчишки — ведь вчера он это сделал для того, чтобы позлить своего соседа. Хотя рано или поздно он все равно бы пришёл к такому решению — теперь у него была определённая цель, связанная с помощью парню. Но Осаму ясно было одно — их отношения с Чуей были бы другими. Но он даже понятия не имел — жалеть об этом или нет. — Кто разрешал тебе входить? — возмутился парень, вопросительно поднимая брови вверх и отвлекая Дазая от его мыслей. И этот идиот ещё будет говорить, что Накахара слишком наглый? Он хотя бы, приходя в чужой дом, не начинал по-хозяйски заглядывать в каждую комнату — он-то в отличии от этой скумбрии знал такие элементарные правила приличия. — Артур сказал, что я могу чувствовать себя как дома, — усмехнувшись уголком рта, ответил Осаму, даже не взглянув на соседа.       Ему было интересно, как преобразовалась комната с появлением в ней нового жильца. До приезда Артура и Накахары в этом доме жила неприятная во всех отношениях женщина вместе со своим престарелыми родителями. Она занимала именно комнату Чуи и не наделяла её особыми изысками — стояли лишь небольшая кровать, деревянный шкаф и стол, на котором была куча непонятных бумаг. При этой женщине на окнах были шторы, и пианист всегда был счастлив, когда она их закрывала. Как бы он не пытался быть с ней милым и приветливым, женщина, которая, видимо, многое уже повидала на своём пути, не велась на его наигранную вежливость и сама в ответ решила не быть вежливой. У неё всегда была причина в чем-то докапаться до музыканта: то она не могла терпеть то, что он курил, то не выносила его ужасную игру, даже когда она не была ужасной, то вообще требовала то, чтобы тот съехал из своего дома. Но в итоге съехала она сама, Дазай даже и не знал почему и не особо хотел это знать — скучать по этой ненормальной он точно не будет. А вот с родителями женщины он действительно прощаться не хотел — они всегда были с ним по-настоящему милы и радушны. — Но не в самом же прямом смысле, — недовольно поджав губы, проговорил Чуя, скрестив руки на груди. Знал бы Артур, что выйдет из того, что будет, если назначить Осаму главным, определённо бы отменил свое решение. Рембо не из тех, кто любил, когда лезут в личную жизнь, что сосед именно и делал — комната была частным пространством Накахары, где вообще не должна была ступать нога этого придурка. — Что ты вообще сюда притащился? — Хотелось взглянуть на твою комнату уже не просто из окна, — произнёс пианист, медленно скользя взглядом по фотографиям, стоящим на столе.       На первой фотографии музыканту сразу же бросился в глаза маленький озорной мальчишка, забавно строящий рожицы, сидя на шее у незнакомого для него мужчины. Тот, разделяя весёлое настроение мальчика, смешно надул щеки, вздернув кончики пышных усов вверх, из-за чего Дазай сразу же подумал о бурундуках, и скосил голубые глаза к переносице. Рядом с ними стояла смеющаяся молодая женщина, которая лёгким движением руки прикасалась к плечу мужчины. Её медного цвета волосы, казалось, настоящим огненным водопадом струились по её хрупким плечам. Это была счастливая семья — семья Накахара, старших членов которой Осаму никогда не видел и не имел понятия увидит ли вообще. Но, учитывая то, что на вчерашнем ужине присутствовали только Артур и Чуя, он сделал для себя не утешительные выводы.       На второй фотографии пианист зацепился взглядом за изящное фортепиано — такие стояли преимущественно в театрах и филармониях. За музыкальным инструментом сидели двое: тот самый мальчик, что и на первом снимке, но ему было уже примерно лет десять и седоволосый мужчина чуть больше сорока пяти лет. На фотографии, видимо, был запечатлён момент, когда мужчина играл какую-то мелодию. Его пальцы в белых перчатках касались клавиш музыкального инструмента, а глаза, на одном из которых был монокль, внимательно следили за каждым собственным движением, но в тоже время он выглядел расслабленно. Мальчишка же казался взбудораженным и воодушевленным — в его взгляде сияли счастливые искры, совсем такие же, когда детям покупают давно желанную игрушку. Дазай невольно улыбнулся и мысленно поблагодарил всех, кого только можно о том, что Накахара этого не увидел. Когда-то парень с таким же трепетом и горящим взглядом наблюдал за игрой своего учителя и не мог оторвать от его мастерства глаз.       Смотря на эти фотографии, Осаму даже не мог поверить, что на них изображён именно его сосед. Сейчас в Чуе осталось практически все то, что было в нем маленьком — все те же рыжие волосы, слегка спадающие на небесно-голубого цвета глаза, все та же хрупкость и бледность кожи, но именно слово «практически» было ключевым. Все дело было, конечно, в том, что они с Накахарой мало знакомы друг с другом, при том, что была бы их воля, один вовсе желал бы не знать другого и наоборот, но Дазай почему-то, по неизвестной ему причине, не мог представить, чтобы парень улыбался. Ему казалось, что пятилетний мальчик на фотографии и семнадцатилетний Чуя, который стоял перед ним сейчас, два совсем разных человека, похожих только лишь внешностью, и то не полностью. Глаза, которые прежде пылали живым огнём, утратили былую искру — они затухли, устремляя стеклянный, кукольный взгляд вперед; смышлёная детская улыбка заменилась равнодушной усмешкой или же гневным искривлением губ; а худое, бледное тело покрылось шрамами, которые парень тщательно старался скрыть. Эти фотографии выглядели, как что-то нереальное и несуществующее, что-то взятое из жизни совершенно другого человека.       С трудом отрывая взгляд от ярких, красочных фотографий, музыкант слегка приподнял голову, чтобы посмотреть на полку над столом. На ней было несколько небольших, аккуратненьких кубков, грамот, поставленных в рамки, и две переливающиеся на свету медали. Осаму даже слегка присвистнул от такого количества призов и вообще от того, что юноша действительно занимался музыкой до получения травмы. Честно говоря, когда Артур говорил пианисту о способностях племянника, то, несмотря на то, что он понимающие кивал головой, то все равно относился к словам мужчины весьма скептически. Дазай с трудом мог представить такого парня, как Накахара Чуя, сидящим за музыкальным инструментом не просто ради развлечения — понажимать на клавиши, — а ради того, чтобы правда учиться и творить чарующую мелодию. Но он привык в вопросах музыки доверять не столько глазам, сколько слуху — теперь ему действительно было интересно услышать игру парня. — Если честно, — задумчиво начал музыкант, читая надписи на грамотах, иногда переводя слегка удивлённый взгляд на соседа. — Никогда бы не подумал, что тебя интересует классическая музыка. Оказывается, ты правда был хорош в игре. — Мне послышалось, или это был комплимент? — насмешливо спросил Чуя, внезапно повеселев. Он точно не ослышался, и парень сказал в его адрес не просто что-то, помимо саркастичных фраз, а едва ли не похвалу? Он был готов поклясться, что спит — такое грандиозное событие можно было отметить красным днем в календаре. Накахара был полностью уверен в том, что Осаму даже не знал значение слова «комплимент», но, как оказалось, из его рта могли вырываться не только колкости и глупые шутки. — Тебе послышалось, коротышка, — хитро улыбнувшись, произнёс музыкант. Он как чувствовал, что стоит ему только сказать эти слова, мальчишка в долгу не останется — у него слишком острый язык, его ответы на все фразы Дазая не заставят себя ждать. Но пианисту были весьма интересны их словесные перепалки, в которых он всегда считал себя полноправным победителем. Тем более не следить за тем, как из ушей соседа начинает исходить пар во время их споров — просто преступление. — Чтобы добиться моей похвалы, тебе нужно что-либо сыграть. Только тогда, может быть, я скажу, что твоя игра была неплохой. Но на большее не рассчитывай.       Последние слова Осаму заставили Накахару спуститься с небес на землю — его настроение упало так же стремительно, как и поднялось. Слово «неплохо» совершенно не подходит к его нынешней технике игры — будут абсолютно другие выражения, которые с «неплохо» даже и рядом не стоят. Чуя морально не готов к тому провалу, который будет намного ужасней и позорней, чем тот, когда он играл перед Хиротцу. Собственная уверенность в своих навыках у парня на данный момент и так находилась ниже плинтуса, а музыкант, который точно не поскупится на насмешки, найдёт способ опустить её ещё ниже. Накахара не знал, сможет ли найти в себе силы, чтобы сыграть хоть что-то, не имело значение какую мелодию, пусть и самую лёгкую — его вера в себя и в свои навыки испарилась, будто ее и вовсе не было. Он чувствовал, что даже сейчас его руки мелко дрожат только от одного упоминания о музыке. После этой провальной демонстрации игры можно будет снова собирать вещи для переезда, желательно в другую страну.       Плотно поджав губы, Чуя обернулся к двери и, ничего не говоря, вышел из комнаты, оставив Осаму в неком замешательстве. Не то чтобы он переживал о том, что сказал что-то не так — потому что он совсем не переживал, но не хватало ещё того, чтобы он бегал за обидевшимся подростком. Пианист про себя возмущённо думал о том, что ему не хватало ещё того, чтобы плясать под дудку этого раздражающего гнома. Но все же не пойти за Чуей он не мог — любопытство брало вверх, — хотелось узнать с чего вдруг Накахара ушёл, ничего толком не объяснив, мог хотя бы фыркнуть напоследок. Дазай даже не знал, куда ещё выше закатить глаза на все это.       Расслабленным шагом спустившись на первый этаж и пройдя к столовой, музыкант заметил мальчишку, который стоял возле холодильника и на ощупь пытался определить его содержимое. Это выглядело забавно, учитывая то, что он делал это с серьёзным выражением лица. Ну конечно, куда же ещё можно было бы пойти, как не на кухню, с таким лицом, будто на тебя обрушили все оскорбления мира? — Ты клад собираешься здесь найти? — бесшумно подойдя к Чуе, прямо над ухом парня спросил Осаму, вновь заставив того вздрогнуть. Такой приём никогда не устареет — он был готов развлекаться таким способом вечно. — Вместо того, чтобы умничать, — тихим, но твёрдым голосом ответил юноша, закрывая холодильник и поворачиваясь к музыканту с натянутой улыбкой и недовольным прищуром. Прошло уже несколько часов с того момента, когда он проснулся, а во рту не было ни крошки — живот урчал, как разъяренные крокодилы. — Лучше бы давным-давно заказал еды. — Зачем заказывать, если можно приготовить самому? — проговорил Дазай так, будто ему приходилось объяснять очевидную вещь. Хоть он не нуждался в деньгах ни раньше, до своего ухода со сцен театров, ни сейчас, он никогда не видел смысла в том, чтобы покупать еду на дом, если легче и дешевле приготовить её самому. Он любил пищу в ресторанах или кафе, но бывал в них очень редко, а сейчас так вовсе не до походов в такие заведения. — Ты умеешь готовить? — полюбопытствовал Чуя, иронично подняв одну бровь вверх. Слишком странно, чтобы быть правдой, а также опасно для жизни — будет совсем не весело, если он получит отравление от стряпни этой скумбрии. Он даже представить не мог, чтобы Осаму готовил и вообще занимался хоть чем-то помимо музыки — Надеюсь, мне не придётся провести остаток дня, обнимаясь с туалетом. — Будь уверен, я — повар от бога, — ударяя себя кулаком в грудь, самоуверенно ответил пианист. Раньше, когда он ещё жил со своей семьёй, то сам готовил редко, но никто не жаловался на его еду и не мучался от болей в животе. Да и он сам оценивал свои приготовления на высокие баллы. — Если тебе двадцать четыре, и ты живёшь один, то приходится готовить самостоятельно, — Дазай легонько оттолкнул Накахару в сторону и заглянул в холодильник, который действительно не мог похвастаться полнотой и изысками. Хотя, казалось бы, только вчера вечером у них на ужине был большой стол. Видимо, Артур решил не заморачиваться и сразу переложил на музыканта все домашние обязанности. Все, что он смог найти: пара яиц, замороженные овощи, подсолнечное масло и остатки риса. Он вытащил найденное из холодильника, положил на стол и вдруг вспомнил, зачем он вообще здесь находится: — Кстати, нужно поговорить о наших уроках.       Сев за стол, Чуя облокотился на спинку стула и тяжело и безысходно вздохнул. И зачем он только напомнил о том, что его мучения будут продолжаться ещё очень долгое время? Парень хотел быть уверенным, что у этого ветреного идиота мгновенно вылетели из головы идеи об уроках музыки, но ошибся. Хотя Артур все равно бы рано или поздно спросил о них, и рано или поздно они начались бы — избежать их у Накахары уже не получится. — Я надеялся, что ты просто пошутил. — Мои шутки касаются лишь твоего карликого роста и наглого характера, — язвительно уточнил Дазай, блуждая по кухне в поисках сковороды и столовых приборов. Музыкант, конечно, сам был не против отмены этих занятий, потому что, в какой-то степени, уже начинал жалеть о том, что вообще затронул эту тему. А что уж будет на самих уроках, не мог и представить. Но отказываться было уже поздно и глупо — вряд ли Рембо будет доволен тем что Осаму решил не проводить занятия только потому, что не может терпеть раздражающего его мальчишку. Хоть сейчас более-менее может, но быть уверенным, что сможет стерпеть его подростковые заскоки дальше, никак нельзя было. — В остальном я всегда серьёзен. — Про наглый характер мне говорит тот, кто прошёл в дом без разрешения, — не остался в долгу Чуя, неосознанно ритмично стуча пальцами по столу, словно играл мелодию. Это было что-то вроде привычки — отстукивание любой песни, которая первая придёт в голову. Звук стучания пальцев выходил у него сейчас намного лучше, чем обычная игра на фортепиано. — От тебя мне разрешение не требовалось, — хмыкнув, проговорил пианист, наливая подсолнечное масло на сковороду и добавляя туда овощи, не забыв посолить. Когда он говорил, что согласен присматривать за Чуей, Дазай не думал, что это будет целый комплект обязанностей — так и домохозяйкой стать легко. — Предлагаю начать со следующей недели. — Почему не завтра? — недоуменно спросил Накахара, но внутри просто выдохнул от радости и облегчения. У него в запасе будет ещё одна свободная неделя, когда парень не будет слышать надменных высказываний соседа о том, что он на самом деле ужасный музыкант. А такое будет, он был убеждён в этом. — Уже не терпится начать? — насмешливо ответил вопросом на вопрос Осаму, смотря на юношу через плечо, помешивая содержимое сковороды. — Я играю на разных мероприятиях, и у меня появились заказы — могу долго не быть дома, — парня перестали приглашать на концерты после распространения слуха о его зависимости, а ему нужно было на что-то жить. Играть на фортепиано — это едва ли не единственная вещь, которая у него хорошо получалась, поэтому Осаму решил не уходить слишком далеко от первоначальной «работы» и теперь играл на детских утренниках и кооперативах. Но он и не хотел безжалостно выбрасывать на ветер свое прошлое — пока при нем и его работе была музыка, его вполне все устраивало. И как он раньше не додумался стать учителем по музыке для детей? — А ещё мне надо привыкнуть к мысли о том, что придётся тебя учить. — Ты поражаешь меня все больше и больше, — пропустив мимо ушей очередную провокацию, пробубнил Чуя скорее для себя, чем для музыканта. Его представление о мире разрушилось. Что будет дальше — люди скажут, что Земля на самом деле плоская? Заявление Дазая было для него прям восьмым чудом света. — Зачем Артур вообще тебе доверился, если ты будешь пропадать так же, как он? — В отличие от твоего дяди я буду пропадать не так часто, — накрыв крышкой сковороду, пианист сел за стол напротив парня, деловито закидывая ногу на ногу. — Он уже об этом в курсе. Поэтому веди себя хорошо и жди моего возвращения, Чуя, — издевательски протянул Осаму, будто разговаривая с маленьким ребёнком, и потрепал Накахару по щеке с лёгким беспокойство о том, что покинет дом уже без руки.       Юноша дернулся, брезгливо поморщившись, и обтер щеку об плечо. Этот недоумок слышал о такой фразе, как «личное пространство»? Накахара был уверен, что нет, раз распускал свои руки направо и налево. На ужине с Артуром Дазай был чуть ли не примером правильности и манер, но стоило только Рембо скрыться из поле зрения, то наигранный образ сразу же исчезал, будто его и вовсе не было, хотя, на самом деле, так оно и есть. И чем Чуя заслужил такую привилегию? — Ещё раз так сделаешь — останешься без руки, — на полном серьёзе проговорил парень. Такое действительно могло произойти, если бы он смог видеть хоть что-то. Желание сломать этому идиоту руки было большим, но этого было не достаточно, чтобы найти её в пространстве, хоть Накахара и знал, что Осаму сидел прямо напротив него. В общем, в большинстве его угрозы так и останутся простыми словами.       А пианисту было весело. Такими темпами он признает самых раздражающих, по его мнению, собак — чихуахуа — самыми забавными. Они так же бурно, как и Чуя, реагировали на любые, даже самые мелкие раздражители — сразу же начинали лаять, как ненормальные. Поэтому Дазай только победно усмехнулся реакции мальчишки и саркастично ответил: — Я тоже буду по тебе скучать.

***

      Каждый день тянулся своим чередом, и Чуя даже не заметил, как практически подошла к концу та самая неделя до первого урока с Дазаем. Все эти дни парень действительно не слышал никаких шуток и ночных музыкальных игр от своего соседа, чему был только несказанно рад. Только пару раз посреди ночи, когда Накахару внезапно одолевала бессонница, он мог услышать тихий щелчок зажигалки и едва уловимые, секундные касания к клавишам инструмента, словно бы невзначай. Но они не разговаривали друг с другом, да и никто из них особо не хотел этого делать. У них было только одно общее желание на этой неделе — отдохнуть от общества невыносимого соседа, а ведение бесед в эти планы точно не входило.       Всю эту неделю парень пытался понять, что за чувство он испытывал при мысли о том, что музыка в скором времени вновь вернётся в его жизнь. Когда-то, ещё буквально недавно, он считал, что навсегда будет крепкими узами связан с музыкальным искусством — он мечтал об этом, потому что музыка была для него целым миром. После потери зрения и ужасного позора перед Хиротцу Чуя старался забыть о своём музыкальном прошлом — перестать быть зависимым от него, хоть и понимал, что это невозможно. Музыка дарила ему счастье, он чувствовал себя лучше и спокойнее, когда играл — ничего больше не могло подарить ему такого умиротворения. В его жизни стало меньше музыки, он пытался как можно реже вспоминать и говорить о ней, но пальцы все равно, будто уже машинально, при задумчивости отыгрывали знакомые мелодии, стуча по столу. Накахара не ощущал себя собой без музыки — все прожитые будни в Йокогаме были одной серой массой, проходили однообразно и скучно.       Мальчишка всем сердцем хотел вернуть музыку себе, но сковывающий страх мешал этому. Он мог легко попросить Артура привести его в театр, чтобы, совсем как раньше, сыграть на фортепиано или хотя бы попытаться. Но дрожащие руки ежесекундно напоминали о том самом отвратительном чувстве, когда он услышал свою ужасную, режущую слух игру. Накахара боялся повторить собственную оплошность, боялся того, что его мелодии снова отвергнут. И, даже несмотря на всю свою неприязнь к Дазаю, боялся того, что тот откажется быть его учителем. Эти страхи, которые не желали отпускать его, крепко сжимали горло, не давая вдохнуть полной грудью. И как бы юноша не пытался ослабить эту звериную хватку, собственные кошмары были намного сильнее его. И он думал, что единственный правильный выход — это прийти к смирению, пряча свои желания о возвращении музыки в самый дальний угол.       У Накахары было так много вопросов, но, как обычно, не было ответов ни на один из них. Сможет ли он пересилить себя и вновь начать играть? Какая реакция будет у Осаму на его игру? Может быть, стоит отказаться от этой затеи, пока не стало слишком поздно? Над последним вопросом он думал особенно серьёзно и долго. Чуя метался и ощущал себя потерянным — он не знал, как относиться к тому, что опять будет играть. Наряду с положительными моментами было множество негативных, которые убедительно шептали о том, что гораздо лучше бросить идеи о возвращении музыки, чем снова страдать от повтора того, что было в прошлом. И как бы сильно парень не дорожил музыкой, в какие-то моменты он правда думал навсегда вычеркнуть её из своей жизни.       Когда Накахара наконец-то научится ориентироваться в пространстве без посторонней помощи, он сможет быть кем угодно. Коё рассказывала ему о том, что несмотря на проблемы со зрением, многие люди ведут обычный образ жизни и связывают свое будущее с самым разнообразными профессиями. Его могли принять в совершенно любую сферу труда — главное, чтобы Чуя смог приспособиться к условиям работы. Озаки искренне уверяла мальчишку, что он способный, и все двери будут перед ним открыты. Он иногда задумывался над тем, кем может быть, откидывая мысли об искусстве куда подальше. Но ничего не могло сильно привлечь внимание юноши — все казалось ему каким-то невзрачным и неинтересным. В них не было тех ярких красок, к которым он так привык и к которым прежде стремился. И опять все мысли склонялись только к музыке…       Раздумья Накахары уносили его далеко от того места, где он был — он словно блуждал по тёмному лесу, выход из которого был хорошо спрятан. Издалека, будто из-под толщи воды, были слышны какие-то приглушенные звуки — то ли чей-то голос, то ли то, что происходило в реальном мире, — Чуя не мог разобрать. Да и не хотел отвлекаться от нагрянувших мыслей, которые внезапно приходили и заседали в голове на значительно долгое время. Но внешние звуки, казалось, только усиливались и настойчиво сбивали с толку, из-за чего в голове начинало все лихорадочно спутываться, а лес, по которому бродил парень постепенно мерк. Вздрогнув, он вырвался из глубины своих рассуждений, когда почувствовал прикосновение тёплой руки к плечу. — С тобой все в порядке, Чуя? — обеспокоенно спросила Озаки, глядя на ученика. Девушка на протяжении трех минут рассказывала ему о книгах, которые вполне легко читаются и могут заинтересовать его, но никакой ответной реакции не следовало, словно Коё разговаривала с пустотой. Пару раз окликнув Чую, девушка затревожилась — она была предупреждена Артуром о проблемах мальчика с нервами, и подумала, что у него возможен очередной приступ. Но даже когда её ученик наконец-таки вышел из своего пугающего транса, успокоиться она все равно не могла. — Что-то случилось? — Просто задумался, — отмахнулся Накахара, слегка отвернув голову от Озаки. Честно говоря, он даже и забыл, что находился на уроке, и позволил терзающим мыслям взять над собой верх. Но отчасти рыжий мальчишка все-таки сказал правду — он всего-навсего летал в облаках. — О чем же? — с детским любопытством поинтересовалась Коё, убирая руку с плеча и немного наклоняя голову на бок. Чуя напоминал ей младшего брата, с которым можно было поговорить о чем угодно. В десятиминутных перерывах они постоянно болтали, и парень до сих пор удивлялся тому, что подпустил к себе кого-то близко, не считая Артура. У Накахары было много проблем, а Озаки всеми силами хотела помочь ему с ними справится — впервые у неё была такая привязанность к ученику. — Не думаю, что тебе будет интересно говорить об этом, — сдвинув брови к переносице, отрешенно ответил парень. Он не привык делиться чем-то сокровенным с людьми, даже с опекуном — не мог подобрать подходящие слова, считал откровенные разговоры бредом розовых мелодрам — и у него было такое ощущение, что он попал в одну из них. А самым потаенным для его была музыка и предстоящий уже завтра урок с Дазаем — Накахара не мог найти себе место, постоянно блуждая в этих размышлениях. Но разве Коё действительно заинтересует то, что он расскажет? — Почему ты так думаешь? — удивлённо округлив ярко-карие глаза, проговорила Озаки. Её даже слегка обидели слова ученика — она ведь по-настоящему переживала за него, но осознавала меру и не жалела, чего — как знала девушка — Чуя терпеть не мог. Коё искренне радовалась успехам юноши и видела в нем огромный потенциал — он весьма быстро учился, и благодаря своему стойкому характеру был способен на гораздо большее. — Мне нравится обо всем с тобой говорить. — Не совсем обо всем, — посмотрев сквозь Озаки, тихо проговорил Накахара. Парень признавал, что ему тоже нравилось разговаривать с Коё — девушка была интересной личностью, ни одно занятие не обходилось без перерыва на их тёплые разговоры. Она любила затрагивать темы искусства — чаще всего говорила о картинах, но могла рассказать и об архитектуре и книгах, вскользь упоминая о своей семье, которая открыла ей этот удивительный мир. Но практически за два месяца их занятий Чуя ни разу не слышал, чтобы Коё разговаривала о музыке. Первая попытка парня поговорить о музыкальном творчестве, оказалась и последней, больше пробовать завести о музыке беседу он и не пробовал. — Ты постоянно говоришь о творчестве художников, поэтов и писателей, но никогда не упоминаешь музыкантов, будто бы специально избегаешь этой темы. Если ты не хочешь говорить об этом, то не нужно.       Озаки слегка поежилась, будто от внезапного холода, и неловко опустила глаза, как нашкодивший ребёнок. Накахара был совершенно прав — она старалась всеми силами не затрагивать музыку и все, что с ней связано, в своих разговорах, поддерживать и развивать эти беседы тоже. Это была её больная тема — прошлое, в которое она сама себя крепко заключила, словно в клетку, от которой не было ключа. Музыка для Коё — это была боль, тянущая и бесконечная, и от неё она не могла избавиться, как бы сильно этого не хотела. Обойти эту тему не получалось, как и выкинуть из головы — музыка беспощадно преследовала девушку, каждый раз настойчиво напоминая о себе даже в лёгком шелесте нот мелодий фортепиано. Этот был тот самый инструмент, который она всем сердцем ненавидела, но с тем же до глубины души обожала — с ним было связано столько воспоминаний, некоторые композиции до сих пор иногда звучали в голове. Слишком странным для неё было это двоякое отношение. — Мне интересна музыка, правда, — с грустной улыбкой произнесла девушка и хотела прикоснуться к руке Чуи, но в последний момент передумала. Коё всегда старалась быть человеком, которому неизвестны какие-либо проблемы — часто смеялась, шутила и говорила о разных мелочах. А заводить беседы о том, что тревожит или мучит именно ее, она не стремилась. Осознание того, что в ошибках прошлого виновата только она, тяготило, но больше всего тяготило то, что этого уже нельзя было исправить, а обычными разговорами точно не поможешь. — Просто у меня с ней случилось нечто такое, чего хотелось бы забыть. Но если ты хочешь поговорить о музыке, то я не буду против.       Внешне Накахара никак не поменялся в лице, но внутренне почувствовал некое восхищение от слов Озаки. Не каждый человек рискнет говорить о том, о чем не хочет, а девушка ради Чуи была готова это сделать — по крайней мере, он хотел так думать. Для него это был маленький своеобразный подвиг. Вряд ли бы он сам смог заговорить о чем-то для него неприятном — это было совершенно не в его стиле. Возможно, это была ещё одна черта в характере Коё, которая позволила парню так быстро подпустить к себе близко незнакомого человека. Он ощущал, что в своём общении Озаки легка и открыта, словно ей нечего скрывать, а её смех всегда только искренний. И ей были интересны мысли Накахары. Прежде в жизни мальчишки был только один такой человек — Артур, но сейчас его практически никогда не было дома, и поговорить на кухне, как раньше, получалось очень редко. Но теперь у него появился человек, с которым он может поговорить так же, как и с опекуном. — После травмы моя игра стала ужасной, и я перестал играть, — в смятении постукивая пальцами по колену, начал Чуя. Озаки мгновенно обратила внимание на этот жест, и это заставило её нервно сглотнуть — снова история о фортепиано, словно на зло, какое-то проклятие. — Но с завтрашнего дня мои занятия музыкой возобновятся. И я… — Накахара запнулся и неловко отвернул голову. Ему казалось, что он спит — в самом деле, столько откровенных разговоров за два месяца было очень необычным для Чуи. — Бояться чего-то — это нормально, — спустя пару секунд молчания мягко проговорила Коё, смиренно вздыхая. Она лишь один раз услышала эту фразу от родного ей человека и запомнила её на всю жизнь. Он был мудрым и знал, о чем говорил — Озаки всегда слушала его с восторгом, внимая каждому слову. — Если тебе действительно нравится музыка, то ты не должен боятся ошибиться. Тем более, ты быстро учишься, поэтому я уверена, что в скором времени услышу, как ты играешь.       Чуя почувствовал лёгкое чувство облегчения от поддержки девушки и смог спокойно улыбнуться. Она была права — если Накахара продолжит избегать всего того, что связанно с музыкой, то никогда не сможет побороть свой страх, а уже более того, стать известным музыкантом, каким всегда и хотел. Это был подбадривающий толчок в спину, чтобы парень наконец-то начал действовать. И Чуя был по-настоящему благодарен Коё за это. — Не хватает ещё лирической музыки и дождя для атмосферы, — повеселевшим голосом приметил мальчишка, зачесывая волосы назад. — Тебе не кажется это смешным? — Просто необычно видеть тебя таким сентиментальным, — радушно улыбнувшись, ответила Озаки. Она даже и подумать не могла, что сможет поговорить с Накахарой о чем-то личном — он выглядел совсем не тем человеком, который любит делиться сокровенным. И девушке было приятно, что парень решил рассказать ей о том, что его тревожило — это значило, что он ей доверял. — Пусть это останется между нами, — немного смутившись, пробубнил Чуя, скрестив руки на груди. Юноше всегда было все равно на мнение окружающих, но распространяться о том, что он рассказал о своих страхах не собирался. И был уверен, что Коё не стала бы говорить кому-либо об этом — в его случае Артуру, даже если бы Накахара не попросил её об этом.       Озаки хихикнула в кулачок и поправила упавшую на глаза рыжую чёлку. Мальчишка правда был похож на маленького ребёнка — младшего брата, который делится тайнами со своей сестрой. Когда они разговаривают, девушка именно так себя и ощущала, забывая о том, что на самом деле просто учитель. И, если уж говорить честно, то Чуя сам об этом иногда забывал.       Коё жестом застегнула себе рот и подмигнула ученику: — Никому ни слова!