***
Месяцем ранее Ещё с раннего детства Чуя понял, что сказки — на самом деле вымысел, что хорошая концовка в жизни может ожидать не всех. В семь лет маленькому мальчику пришлось впервые столкнуться с жестокой реальностью. Погибли двое самых близких ему людей — любящие мама и папа, которые разбились в автокатастрофе по вине какого-то пьяного упыря, как потом рассказали Чуе. Родители были для мальчика центром всей вселенной, и он, даже несмотря на ужасные известия, с наивной детской надеждой продолжал ждать их возвращения из магазина. Мальчик ждал на протяжении года, грустно глядя в окно на каждую проезжающую мимо машину, а после опустил руки и перестал тешить себя пустыми надеждами. Родители уже никогда не вернутся домой с большими пакетами сладостей, не обнимут и не поцелуют в рыжую макушку — ничего этого не будет. Чуе казалось, будто он остался один, что всё его маленькое счастье в миг разбилось. После трагедии мальчик приобрел задиристый характер, отдалился от людей, даже от своего дяди Артура Рембо, которого очень любил, но Чуя не хотел говорить с кем-либо и о чем-либо. В школе он старался держаться ото всех на расстоянии, не особо общался с одноклассниками, только лишь дежурными фразами и то не всегда. Но не взирая на то, что его считали «белой вороной», парень умел постоять за себя и за словом в карман никогда не лез. Часто из школы он приходил весь в синяках, с ободранными коленками и кровоточащим носом — Артур обрабатывал его «боевые» раны, пытаясь понять, что случилось, но Чуя не отвечал на вопросы внятно. Мужчина любил своего племянника, как родного сына, они много проводили времени вместе, что до смерти родителей, а после уж тем более, ведь Артур — единственный, кто остался у Чуи, и наоборот. Рембо пытался оградить парня от проблем, часто меняя школы, но и там Накахару ждали очередные драки. А в какой-то момент они даже поссорились из-за того, чтобы старший не вмешивался в дела племянника, и мужчина отступил, потому что не хотел терять доверия Чуи. И он много раз об этом жалел, видя всё новые и новые синяки на теле парня. Жестокость мира всегда нагнетала Чую, он понимал, что не сможет с ней справиться, как бы не пытался. Мальчику было всего семь лет, а ему казалось, будто его жизнь утратила все яркие краски и превратилась в серую и однообразную. Артур всегда пытался его развеселить — предлагал поиграть в игры, в которые они играли раньше, сходить в кино или парк аттракционов, но Накахара все также отстранялся и замыкался в себе. Когда к Рембо пришла идея о том, чтобы взять мальчика с собой на работу в театр города Хирацука, где он был директором, то мужчина отнёсся к этому скептически — зачем ребёнку быть в таких местах, где ему наверняка будет скучно. Несмотря на свою неуверенность в плане, он все-таки взял мальчика с собой, и все его сомнения практически сразу же развеялись. Чуя как будто снова оживился и постоянно оглядывался по сторонам, восхищенно вздыхая от красот театра, который ему казался огромным, невероятным замком. Больше всего Накахару заинтересовала музыка — он уговаривал пианистов сыграть ещё и ещё, завороженно наблюдая за быстрыми и искусными перемещениями пальцев по клавишам рояля и жадно вслушиваясь в каждую ноту. Музыкантам нравился Чуя, который неожиданно воспылал диким любопытством к музыке — те играли совершенно любую мелодию, и они все приводили мальчика в восторг. Артур до сих пор с улыбкой любит вспоминать, как не мог в тот день заставить племянника даже на метр отойти от музыкального инструмента, и как Чуя часто просил вновь взять его с собой в театр. Накахара почти не улыбался после гибели родителей — через силу поднятые уголки губ вряд ли можно назвать улыбкой. Только спустя год Артур увидел на лице племянника настоящую, широкую улыбку, и был едва ли не готов броситься в слезы — он не думал, что мальчик станет вновь счастлив. С того самого дня музыка стала единственной отрадой для Чуи — он чувствовал облегчение и спасение от неприятного внешнего мира. Когда мужчина познакомил мальчика с Хиротсу Рьюро и сказал, что тот будет его учителем по игре на фортепиано, то мальчик не мог сдержать своей радости, и улыбка с его лица не сходила ещё долгое время. Накахара был усердным учеником, по словам опытного музыканта и по наблюдениям Рембо. Конечно, у него не сразу все получалось, но мальчик не опускал руки, потому что желание самому научиться играть горело сильным пламенем в его маленькой груди. Понадобилось немало времени, чтобы Чуя запомнил все ноты, умел их записывать и читать, научился играть элементарные детские песенки, прежде чем переходить на что-то посложнее. Накахара хоть и не раз сам говорил, что это нелегко, но ему нравилось то, что он делал — ему нравились звуки, которые ласкали уши и придавали покой или же наоборот, раззадоривали. Музыка стала важной частью в жизни парня. У Чуи был талант, так часто говорил Хиротсу, восхищаясь виртуозной игрой своего ученика. К двенадцати годам парень не уступал в звучании своей музыки даже учителю. Артур тоже замечал большую разницу между Накахарой и, например, музыкантами из театра. Игра мальчика всегда была нежной, словно его пальцы едва касались клавиш, а звук мелодии надолго отпечатывался в памяти. Сам юный музыкант тоже был доволен собой, он нередко тренировался один, без помощи Рьюро, просто смотря записи концертов исполнителя, от игры которого по телу у парня бежали приятные мурашки. Дазай Осаму — именно так звали талантливого музыканта, который привлекал огромное внимание своей игрой. Накахара сравнивал его музыку с лёгким шелестом ветра, который был едва ли ощутим, его мелодии пленили с первых нот, не позволяя отвлекаться на посторонний шум — игра Дазая была для Чуи чем-то невероятным и желанным. Хоть ему было всего лишь девятнадцать лет, парень уже был известен чуть ли не во всём мире — о пианисте часто говорили, как о юном гении, сравнивали с великими композиторами, ведь каждую музыку, которую он играл, была написана именно его рукой. Дазай Осаму был тем человеком, которым Чуя искренне восхищался и хотел быть на него похожим, он знал все его песни наизусть и старался точно так же, как и его кумир, играть практически невесомо, но абсолютно завораживающе. Накахара всегда играл словно в последний раз — с чувствами и душой, он пытался так избавиться ото всех своих проблем, которые продолжали преследовать его в школе. Если бы парня увидели его одноклассники, то не поверили бы своим глазам — нахальный и задиристый характер пропадал, и не было даже никаких намёков на его присутствие. Чуя преображался благодаря музыке, становился очень счастливым, как было прежде. Музыка успокаивала его, даже перед многочисленными конкурсами Накахара никогда не нервничал — он просто занимался любимым делом, и ему не нужно было прилагать больших усилий для своих побед. Чуя жил музыкой, каждым мгновением игры и каждой нотой — она была для парня новым центром вселенной, потому что он был уверен, что никто не сможет отнять у него его способности играть. Никто не посмеет. Сам в драки Чуя старался не лезть и вообще не иметь никакого дела с одноклассниками — ни в одной из школ он не смог найти себе друзей, но юношу это не особо огорчало. За излишнюю скрытность и даже, в какой-то степени, безразличием ко всему парни в классе терпеть его не могли, считали Чую заносчивым оборванцем, который вечно задирает нос, будто смотря на всех свысока. Поэтому Накахара всегда был настороже, когда выходил из школы — мало ли, что могли задумать эти идиоты. В начале учёбы второго года в старшей школе было всё именно так, как он и думал — ему часто устраивали засады, но юноша всегда был к ним готов. Они всегда были в группе по несколько человек, но парня это совсем не страшило, даже веселило — мол, вы можете справиться со мной только с помощью толпы. Нельзя сказать, что Накахара выигрывал в драках, ведь доставалось ему тоже знатно. Это можно назвать ничьей — их бои постоянно прерывали проходящие мимо люди, которые грозились вызвать полицию. Это немного расстраивало Чую — он хотел накостылять этим придуркам так, что те едва смогли бы ходить. Он был уверен в своих силах — частые драки в средней и начальной школах научили его многому, любой бы боксёр позавидовал умениям школьника. Артур часто переживал, но по наказам Чуи больше ничего не предпринимал. Парень знал, что дядя всего лишь хочет, чтобы ему было лучше, но Накахара предпочитал решать свои проблемы сам. Вскоре он пожалел о своём упрямстве. Уже приближался конец первого семестра. Чуя думал о предстоящих тестах и о новом музыкальном конкурсе, о котором ему недавно объявил Хиротсу. Накахара никогда не волновался о таких, как ему казалось, мелочах, но что-то всё-таки заставляло его нервничать. Может дело было в том, что этот тест по ненавистному английскому был очень важен, а парень мало что в нем смыслил? Или же из-за того, что он будет выступать в главном театре Хирацука, где Артур работает директором? Даже в семнадцать лет здание театра кажется Чуе большим и величественным, там всегда собираются полные залы гостей, хотя парня это никогда не волновало. Музыкант пытался выбросить из головы эти бредовые мысли и незаметно оглянулся назад — никого не было. Дикий пыл одноклассников утих уже как месяц, Накахара мог возвращаться домой спокойно, мог даже расслабиться, потому что эти болваны наконец отстали от него. Но как только он потерял бдительность, парня грубо потянули за ворот рубашки, и он оказался в каком-то переулке в окружении пятерых человек. Чуя быстро сориентировался и, прерывая гнусные тирады противников, кинулся на них. Было трудно устоять против стольких человек, но он изо всех сил заставлял себя не падать и не отвлекаться даже на мгновение. Казалось, что ещё чуть-чуть и у него получится прорваться, но вдруг Чуя услышал едва уловимый щелчок зажигалки, а в нос внезапно ударил запах горелого дерева — в руках одного из нападавших была горящая палка. Это заставило напрячься, потому что остальные тоже последовали этому примеру. Накахара понял, что его дела серьёзно плохи, он был загнан в угол и совсем безоружен. За одной атакой следовало множество других — горячие концы палок больно обжигали кожу, в буквальном смысле заставляя её гореть, а Чую глотать слезы и изо всех сил сдерживать крик. Накахара пытался держаться на ногах, но энергия медленно покидала его, и он думал, что уже потеряет сознание, но вдруг он почувствовал ужасный, леденящий душу жар возле лица и адскую боль, из-за которой все-таки сорвался на крик. Глаза дико жгло невыносимым пламенем, Чуя обессиленно упал на землю, истошно крича и срывая голос. Окружающий мир полностью перестал существовать — остался только он и его боль, бешеный стук сердца и многочисленные ожоги. Парень не помнит, как долго это длилось, знает только то, что прекратилось всё в один момент.***
Артур всегда заботился о Чуе, что до смерти родителей, что после. У мужчины не было собственной семьи, он часто проводил время с семьёй Накахара, где мальчик стал ему как родной сын. Ни одна поездка или прогулка куда-либо не могла пройти без его присутствия — Чуя отказывался идти куда-либо без дяди, который мог бы катать его на спине, когда это уставал делать папа. Мальчику нравилось с ним играть — Рембо был весёлым, рассказывал интересные истории и имел длинные волосы, которые Чуя любил дёргать, дядя все равно его никогда за это не ругал. Вся семья Накахара была рада присутствию мужчины — мама была не против пообщаться со своим родным братом, а папа любил выпить с ним сакэ и говорить о музыке, хоть и мало что в ней понимал. Артур дорожил этими мгновениями и даже не мог подумать о том, что это все может так быстро закончиться. Он был самым первым, кто узнал об аварии — они с сестрой разговаривали по телефону, она хотела сказать, что они с мужем уже на полпути домой, но не успела. Раздался внезапный, громкий звук удара, и связь оборвалась. Ему было тяжело, что-то в груди больно сдавливало, когда речь заходила о погибшей сестре и её супруге. Они были для него самой настоящей семьёй, и другая ему была уже не нужна. Мальчик по имени Чуя остался единственным родным человеком, который у него был, и Артур пообещал себе, что защитит его от любых неприятностей. Мужчина взял племянника под опеку, Накахара был растерян и напуган от того, что родители уже никогда не вернуться — мальчик замкнулся в себе. Рембо потратил все силы на то, чтобы вновь увидеть в потускневших глазах тот самый озорной, радостный огонёк. Когда Чуя заинтересовался музыкой, Артур был приятно удивлён, он с интересом наблюдал за тем, как воспитанник с каждым днем всё больше посвящает себя музыке и погружается в неё с головой. Мужчина смог вздохнуть с облегчением, когда увидел как Чуя меняется — если парень был счастлив, то и он тоже чувствовал себя счастливым. Артуру было не по-себе от того, что его племянник постоянно возвращался из школы в синяках. Вопрос «Почему Чуя не смог найти себе друзей ни в одной из школ, в которых бывал?» мужчина задавал не только себе, но и парню. Тот лишь отмахивался, что-то бурча себе под нос, пока Артур в очередной раз обрабатывал его ссадины перекисью. Племянник был упрямым, Рембо понял это, ещё когда мальчику было всего четыре года — этот маленький сорванец всегда добивался того, чего хотел. Накахара всегда до конца гнул свою линию при любом разговоре. С этим же он был очень гордым и никогда не просил кого-либо о помощи, в том числе и Артура, предпочитая разбираться со своими проблемами самостоятельно. Чуя знал, почему он часто меняет школы, и кто именно к этому причастен, но до определённого момента хранил молчание. Артур всегда хотел помочь мальчишке, ведь это была всего лишь элементарная забота, но однажды ему в ответ прилетело требование, чтобы он не лез не в свои дела. Это был единственный на памяти мужчины разговор, где Чуя грубо с ним говорил. Это задело Артура, он никогда не хотел ссориться со своим племянником, поэтому и согласился с требованиями Чуи, чтобы избежать других ссор. Ему пришлось бездействовать и просто смотреть, как почти каждый день Накахара приходит домой с новыми «боевыми наградами». Но больше ничего по этому поводу не говорил, хотя внутри всё сворачивалось от плохого предчувствия, и, как оказалось, не зря. Когда раздался телефонный звонок, и чужой мужской голос сказал, что Чуя находится в больнице, Артур ощутил ту панику, которая была у него только раз в жизни — в момент аварии. Казалось, что всё перед глазами поплыло, а сердце пропустило удар или даже несколько. Когда мужчина сорвался с работы, никого толком не предупредив, он судорожно повторял адрес больницы, чтобы не забыть его среди потока мыслей, которые бешено крутились в его голове. Что могло случиться с Чуей? Будет ли он в порядке? Каждый вопрос дарил только беспокойство и заставлял руки мелко дрожать — Артур был на мгновение удивлён, как ему удалось в целости доехать до больницы в таком состоянии. Он не знал, что ему делать, и сможет ли он сделать что-либо вообще — мужчина лишь нервно караулил двери операционной, куда, по словам администрации, доставили племянника. Рембо ни на секунду не отрывал взгляд от этой двери, беспокойно топая ногой и покусывая костяшку указательного пальца. Догадки о том, что же могло произойти, мелькали в его голове — одна хуже другой, но мужчина не мог избавиться от них. От этого кровь бешено стучала в висках, из-за чего у Артура началась мигрень, а ладони вспотели. Ему не было стыдно признать, что ему было по-настоящему страшно — его охватывал ужас от того, что он может потерять ещё одного родного человека, последнего члена семьи, мужчина не хотел оставаться совсем один. Время шло так медленно, как казалось опекуну, словно издевалось над ним, заставляя нервничать ещё сильнее. Но когда из операционной вышел высокий человек, Рембо все равно не смог вздохнуть спокойно. Мужчина снял с себя медицинские перчатки и маску и тихо вздохнул, не замечая Артура. Тот спешно подошёл к врачу, на бейджике которого было написано имя «Огай Мори», и, пытаясь скрыть большое волнение, проговорил: — Доктор, я Артур Рембо — дядя Накахары Чуи. С ним все хорошо? — Если так, конечно, можно сказать, — тихо, но чётко ответил мужчина, нахмурив лицо и поджав губы. — У него многочисленные ожоги по всему телу. Часть из них пройдёт, но остальные оставят после себя шрамы. Но это не самое важное… Он больше не сможет видеть. На мгновение Артуру показалось, что земля ушла у него из-под ног. Он легонько качнулся и сел на скамейку, на которой сидел до этого, лишь бы не упасть. Мужчина думал, что его голова сейчас просто взорвётся от всего происходящего. Рембо не верил, что слова доктора могут быть правдой, что он сейчас находится в больнице, а не в своём кабинете в театре. Хотелось проснуться, убедиться, что это только лишь кошмарный сон, но требовательные щипки за руку никак не действовали. Может быть, это всё нелепая и глупая шутка от Чуи? Может он подговорил докторов пошутить над ним и сейчас выйдет из операционной как ни в чем не бывало, живой и здоровый? Но этого не случилось. Рембо крепко сжал кулаки и глубоко вздохнул — нужно было успокоиться. — Но почему? — голос Артура звучал очень тихо и слабо, словно и совсем не принадлежал ему. На него накатила не просто усталость, а вялость, будто мужчина работал день и ночь, забыв о сне. Казалось, ещё чуть-чуть, какое-нибудь неверное слово и следующим пациентом в операционном отделении будет он. Или, по крайней мере, на его волосах появится заметная седина. — Роговицы глаз слишком повреждены, — подойдя чуть ближе к Рембо, говорит доктор, сплетая руки в замок. — Если быть точнее, то опалены. Огонь здесь сыграл ключевую роль. Зрение вернуть уже не удастся. — Могу ли я увидеть его? — с надеждой в голосе спросил Артур, взглянув на Огая. Было невыносимо слышать эти врачебные заключения, мужчина просто хотел удостовериться, что с его племянником всё будет хорошо, что он на самом деле жив, ведь это было самым главным. — Боюсь, что сейчас это невозможно, — доктор ещё больше нахмурился и отвёл взгляд. — Чуя ещё не пришёл в себя, а когда он очнется, ему потребуется отдых. Можете навестить его завтра, желательно вечером. «Завтра»… Это слово эхом отражалось в голове Артура, заставив мужчину сделаться ещё более мрачным. Целые сутки неведения о том, в каком состоянии Чуя, и что с ним будет происходить в больнице. Хоть Рембо и понимал, что здесь его племянник будет в окружении компетентных врачей, которые смогут о нём позаботиться, это все равно мало помогало успокоиться. Мужчина чувствовал, что это будут самые длинные часы в его жизни. Он вряд ли сможет заснуть — в голове яростный поток различных мыслей, не дающих покоя. Ему придётся завтра работать в таком состоянии, заполнять важные бумаги и договариваться с актёрами и музыкантами о следующих постановках. Нужно будет притвориться, что головные боли его совсем не мучают, и что у него нет никаких переживаний, что Чуя на самом деле дома и чувствует себя отлично. От этих мыслей только тошнит, но Артур коротко кивает головой доктору Мори и нехотя уходит домой.***
Это лето выдалось довольно тёплым, можно даже сказать, жарким. Солнце нещадно палило, и не было совсем никакого намёка на ветер. Артур терпеть не мог такую погоду — нельзя было нормально вдохнуть из-за сухого воздуха, а мигрень в такие дни только усиливалась, приходилось часто выпивать таблетки. Мысли о вчерашнем дне только подливали масло в огонь — он часто бросал взгляд на наручные часы, отсчитывая время до конца рабочего дня. То, что произошло нельзя было оставлять безнаказанным — нужно было найти виновников в избиении Чуи. Мужчине уже было все равно, что он вмешивается в дела племянника без его ведома, он обязан был это сделать. Хотя должен был поступить так намного раньше. Телефонный разговор с директором старшей школы, где учился Накахара, прошёл медленно — собеседник задавал множество вопросов, а Артур старался на них отвечать, не выдавая в голосе свое подавленное состояние. В конечном итоге они пришли к выводу, что директор расспросит каждого из учеников старшей школы, в первую очередь одноклассников Чуи. Был довольно низкий процент того, что виновников смогут найти таким способом, но ничего другого Артур пока предложить не мог. Он ещё никогда так не спешил уехать с работы, обычно Рембо по собственному желанию даже задерживался, но не в этот раз. Мужчина самый первый покинул пределы театра и, игнорируя вновь дрожащие руки, направился прямиком в больницу. Когда у стойки регистрации никого не оказалось, он чертыхнулся и хотел было уже сам найти палату Чуи среди остального десятка, но заметил знакомое лицо доктора Мори. Мужчина прошёл мимо Артура, внимательно всматриваясь в какие-то документы. — Доктор Мори! — окликнул Рембо врача, быстрыми шагами догоняя его. Мужчина поднял голову и, повернувшись к Артуру лицом, мягко улыбнулся и проговорил: — Господин Рембо, вы как раз вовремя. Мне есть, что вам рассказать. Доктор жестом указал следовать за ним и, не дожидаясь ответа, двинулся в том же направлении, куда шёл раньше. Артур, поджав губы, поравнялся с мужчиной и выжидающе ждал дальнейших слов. Огай аккуратно убрал документы в карман врачебного халата и заговорил: — Чуя проснулся очень рано, где-то часа в четыре утра. Меня ещё тогда не было на работе, но дежурная рассказала, что услышала крик из его палаты. Ему пришлось вколоть успокоительное. Похоже, у парня сильный шок. — Но это же вскоре пройдёт, не так ли? — взволнованно спросил Артур. Он понимал, что произошедшее ощутимо повлияет на жизнь Чуи, и дело не только в потери зрения. Кто бы не просыпался в холодном поту от ужасных кошмаров, мучающих каждую ночь? Но знание этого факта никак не успокаивало, наоборот — неужели Чуя будет страшиться событий прошлого ещё долгое время? — Это все зависит от самого человека и его эмоционального потрясения, — тихим голосом пояснял доктор, сопровождая свой рассказ незаметным жестикулированием. — Сейчас же, спустя только день после травмы, сознание Чуи помнит все очень чётко — это заставляет его тревожиться. Картина трагедии из головы может постепенно исчезнуть, но может не исчезнуть и вовсе. Я бы порекомендовал вам поговорить об этом со специалистами. Артур молча кивнул, и в этот момент доктор Мори остановился у одной из дверей. Взглянув на Рембо, уголки его губ приподнялись в грустной улыбке. Мужчина осторожно постучал, а после, не дожидаясь разрешения, зашёл в палату, а Артур последовал за ним. В глаза опекуна врезался яркий свет, из-за чего пришлось прищуриться. Когда он привык к светлой комнате, то сразу же отыскал взглядом племянника, который сидел на больничной койке, оперевшись на её железную спинку. Чуя выглядел очень бледным, казалось, едва ли не прозрачным, на его глазах была повязка, а на руках и лице были видны следы от ожогов. Либо Накахара напрягся от внезапного визита доктора Мори и Артура, либо не самое приятное пробуждение утром продолжало напоминать о себе — парень нервно мял край больничного одеяла. При виде племянника Рембо выдал сдавленный вздох, словно его ударили по рёбрами — было невыносимо видеть Чую в таком состоянии, он был похож на саму смерть. — Чуя, — окликнул парня врач, подходя к нему ближе и кладя документы из кармана на тумбочку рядом с кроватью. — К тебе пришли. — Артур? — осипшим голос отозвался Накахара, замотав головой, словно это помогло бы увидеть опекуна. Чуя ждал целый день, когда хоть кто-нибудь к нему придёт, а именно Артур, потому что больше приходить и некому, да если бы и было, то он не хотел бы никого… Принимать у себя. С окружающими людьми парень разговаривал, как говорил мужчина, грубо, словно показывал им то, что ему не интересны разговоры с ними. С одной стороны, так оно и есть, но с другой — это была обычная манера Чуи говорить, к которой он уже привык и избавляться не собирался, по крайней мере, пока. Мужчина знает, что Накахара может быть совсем другим — не таким грубым и самоуверенным, может показать себя с другой стороны, ведь за те годы, пока Рембо растил племянника, он повидал Чую с самыми различными характерами. Своему опекуну парень и не боялся открыться и, возможно, даже показаться нелепым и слабым. Поэтому Чуя ждал появления Артура, едва ли не считая тиканье стрелок часов, которое, честно говоря, раздражало. Но сделать что-либо парень не мог — он боялся даже встать с кровати, потому что с повязкой на глазах его окружала полнейшая темнота, из-за чего он мог споткнуться. Юный музыкант оставался наедине с самим собой, стараясь заглушить воспоминания вчерашнего дня, мотая головой, будто отмахиваясь от них, и сосредотачивая всё своё внимание на надоедливых часах. Накахара не знал, сколько это продолжалось, но когда доктор объявил о госте, то парень слегка удивился — неужели уже вечер, и Артур закончил работать? Рембо неспешно подошёл к Чуе и сел на край кровати возле племянника: — Да, это я… Как ты себя чувствуешь? Чуя повернул голову на голос и тут же нахмурился, из-за чего Артур смутился и неловко потёр затылок. Мужчина был готов ударить себя по лбу — вид племянника ясно давал понять, что это был глупый вопрос. Тихо извинившись, опекун замолчал, не зная, что ещё сказать — ему казалось, что любое слово, которое он сейчас скажет, может оказаться неправильным. Они просидели некоторое время в молчании, которое заглушало лишь назойливое тиканье часов и шуршание бумаг, которыми занимался доктор Мори. Когда Артур взглянул на Накахару, то заметил, что выражение его лица вдруг переменилось — хмурость сменилась лёгкой тревожностью и грустью. — Я не могу видеть только из-за этой повязки, ведь так? — с затаённой в голосе надеждой спросил Чуя, обращаясь к опекуну, но всё-таки в его вопросе звучала заметная неуверенность в собственных словах. Парень лишь хотел, чтобы его слова подтвердили, тогда бы он смог вздохнуть спокойно, но когда спустя несколько секунд ему никто не ответил, он задал вопрос снова: — Когда повязку снимут, я же смогу снова видеть? Артур ничего не сказал. Было бессмысленно говорить неправду, ведь рано или поздно повязку всё равно бы пришлось снять, а враньём мужчина только бы потерял доверие Чуи. Но сказать правду Рембо тоже не мог — это было похоже на то, будто он выносил смертный приговор. Язык даже не поворачивался рассказать племяннику о том, что его зрение уже никогда к нему не вернётся. — Я здесь как раз для того, чтобы снять её, — деликатно вмешался в их «разговор» доктор Мори. Накахара повернул к врачу голову и слегка приподнял её вверх. — Это не будет больно. Вытащив из кармана халата ножницы, мужчина сделал аккуратный надрез на повязке и стал бережно её развязывать. Артур внимательно следил за каждым осторожным движением доктора, затаив дыхание. Когда же повязка была снята, то Чуя попытался медленно открыть слегка опухшие глаза. Его взгляд был устремлен вперёд, прямо на доктора Мори, но казалось, что смотрел Накахара сквозь него — его взгляд ни на чём не сосредотачивался. Внезапно Чуя беспокойно замотал головой в разные стороны, будто оглядываясь в поисках чего-либо, а на его лице с каждой секундой появлялось все больше и больше неописуемого ужаса. Дыхание парня в разы участилось, а на лбу выступили капельки пота. Ему казалось, что он задохнётся, ему не хватало воздуха, грудь сковывал страх, будто он снова переживает тот самый момент и снова чувствует тот самый разъедающий кожу огонь. Ему стало страшно, как никогда прежде страшно — парню хотелось увидеть что угодно, только бы не воспоминания о произошедшем. — Белые пятна! — воскликнул Чуя, срывающимся от отчаяния голосом. — Вокруг белые пятна! Почему я не могу видеть? Где ты, Артур? — Всё хорошо, Чуя, — пытался успокоить Рембо племянника, но в голосе мужчины тоже слышалась тревога. Он взял Накахару за руку, думая, что это поможет парню почувствовать себя хоть немного в безопасности. — Я здесь. Простые слова не могли успокоить юного музыканта — он продолжал кричать, в страхе крутя головой, и бессвязно говорить о белых пятнах и об огне, который его пугает. Парень чувствовал ужас, неожиданно накативший на него, но не мог объяснить, из-за чего он возник. Вернее сказать, мог, но воспоминания о том, как его избивали, вдруг навязчиво всплыли в голове. Эти мысли заставляли вновь переживать тот момент и осознать, почему вместо обычной больничной палаты, Артура и всего остального, что находится в комнате, перед его глазами только расплывчатые изображения. Чую лишили зрения, и он больше никогда не сможет что-либо увидеть: лица прохожих и знакомых людей, даже прочитать какую-нибудь книгу у него теперь не будет шанса, что уж говорить об… Нет, нет, Накахара даже думать не хотел о том, что ему придётся навсегда попрощаться с игрой на фортепиано — ведь такого просто не может быть, не может же всё хорошее из его жизни исчезнуть в одно мгновение. Только не во второй раз. От этих размышлений становилось только хуже — шум в ушах заглушал все окружающие звуки, а кожа пылала в точности как в тот день, словно кто-то опять тычет в него опалённые концы палок. Было невыносимо — все это напоминало Чуе какой-то ужасный кошмар, который, как на зло, не прекращался. Вдруг Накахара почувствовал, что его кожи коснулось что-то прохладное и металлическое. Он ощутил легкую боль — ему что-то вкололи. Дыхание парня нормализовалось, и Чуя подумал, что воздух уже не такой жаркий, как казалось. Он чувствовал небольшую, но с тем же приятную слабость во всём теле. Картины прошлого постепенно исчезли перед глазами, только лишь белые, противные пятна не покидали его, но юноша уже ничего не хотел говорить по этому поводу. Да и что он мог сказать — простые слова не помогли бы вернуть Накахаре его зрение, ему лишь оставалось смириться с этим. — Именно об этом я и говорил, — нахмурившись, сказал доктор Мори, вытирая платком выступившие со лба капли пота. — Воспоминания о трагедии приводят к паническим атакам, и без должных рекомендаций от них будет тяжко избавиться, — мужчина тяжело вздохнул и потёр переносицу. — Я оставлю вас. Вы тоже не задерживайтесь, господин Рембо. Артур растерянно кивнул, и доктор скрылся за дверью. Мужчина взволнованно взглянул на племянника. По виду парня даже нельзя было сказать, что ещё только минуту назад он кричал и бился в истерике. Сейчас же он выглядел совершенно спокойным, даже в какой-то степени, отстранённым — глаза Чуи выражали одновременно ничего и огромную печаль. Этот взгляд был Артуру до жути знаком — сразу вспоминались дни после гибели родителей мальчика, когда его племянник был словно сам не свой, прямо как сейчас. Мужчине даже представить было сложно какого это — в один момент перестать видеть что-либо, ведь потерю зрения вряд ли можно будет сравнить с завязанными глазами. Маску можно в любой момент снять, и зрение вновь вернётся, а зрение Накахары не вернётся уже никогда. Если Рембо было страшно видеть Накахару в таком состоянии, то самому парню было в десятки раз страшнее. Опекуну хотелось бы хоть что-нибудь сделать, но предпринимать уже ничего нельзя — теперь все было поздно. — Мне было так страшно в тот день, — неожиданно тихо проговорил Чуя, сжимая руку опекуна и направив свой взгляд куда-то вниз. Артур мог поклясться, что в голосе парня прозвучала дрожь. — Я против пятерых отморозков — всё как всегда. Если ты спросишь, запомнил ли я их, то нет — на это особо не было времени. Они были точно чокнутыми, раз решили избавиться от меня с помощью горящих палок. В какой-то момент мне попали по лицу, и я почувствовал ужасную боль, а сегодня утром очнулся здесь. От крика. Так ещё и… — Всё в порядке, Чуя, — прервал Артур племянника, потому что заметил изменения в его лице. Мужчине совсем не хотелось, чтобы у Накахары произошёл новый приступ паники, тем более, когда рядом нет врача. Рембо обнял парня и стал успокаивающе поглаживать того по волосам. — Теперь ты в безопасности. Юноша никогда не говорил, что ему страшно, никогда не подавал виду, даже когда осознал, что родители никогда уже не вернутся домой — мальчик плакал, но не было ни одного слова о страхе. Сейчас же он совершенно не стыдился этих новых и ужасающих чувств — ему казалось, что Артур сможет ему помочь справиться с этими страхами. Чуя и правда ощущал себя чуть спокойнее, когда рядом был Рембо, но чувство тревоги ни на секунду не покидало парня, только лишь угасало и ждало своей следующей минуты. Накахара был похож на маленького мальчика, охваченного необузданным страхом от страшилок про монстров под кроватью. Только вот такие страхи имели свойство быстро проходить, не то что воспоминания о прошлом, от которых кровь стынет в жилах. Чуе так хотелось бы всё это забыть, перемотать время, чтобы исправить ошибки — да что угодно, лишь бы не происходило того, что происходит с ним сейчас. Накахара прижался к Артуру и почувствовал, как в носу защипало, а глаза начали слезиться — Чуя впервые заплакал после того, как в его жизни появилась музыка. Возможно, слёзы были вызваны безысходностью — он не знал, что ему делать дальше, и сможет ли он вообще теперь что-либо делать сам. Или, может быть, ему всего лишь нужна была поддержка как никогда прежде. И юному музыканту было глубоко наплевать на все эти слёзы.***
Эти злосчастные две недели проходили медленнее, чем ползает улитка — Чуе казалось, что прошла не одна вечность, прежде чем его наконец-то выписали из надоедливой и скучной больницы. Парень терпеть их не мог: все эти запахи лекарств и помытых полов, докучающие доктора и медсёстры, которые приходят едва ли не каждые два часа, чтобы проверить всё ли хорошо. Хоть это и является частью их работы, но след раздражения такие визиты оставляли — Накахаре казалось, что с ним возятся, как с ребёнком. Ну и что же с ним могло случиться в пустой палате? Парню было даже смешно от мыслей о том, что доктора могли бы себе напридумывать — может он и подросток, но ничего безрассудного Чуя точно делать не собирался. Тем более об этом все равно бы узнали, без шума он бы даже не смог выйти самостоятельно из палаты, да и занял бы этот поход от кровати к двери минут десять, не меньше. Но доктор Мори сказал, что парню лучше не передвигаться самому, по крайней мере, в пределах больницы, чтобы ничего не сломать — это была одна из причин, почему врачи и медсестры часто заглядывали в палату Накахары. Всё считали, что ему нужна гребаная помощь для того, чтобы ходить, словно у него, на самом деле, отрубили ноги. Чуя не считал себя настолько беспомощным, он вполне смог бы даже всю больницу обойти вдоль и поперёк, хоть на это и понадобилось бы гораздо больше времени, чем нормальному человеку. Больница — это самое ужасающее место, которое можно было только создать. Конечно, это медицина, здоровье людей и все дела, но Чуя не стеснялся говорить Артуру и называть про себя больницу самым настоящим адом, а если точнее, адом скуки. За эти чёртовы две недели, что Накахара провёл в больнице, он даже стал скучать по такому месту под названием школа, которое просто терпеть не мог. Но даже там хоть раз за день происходит что-либо интересное: кто-то устроит драку книгами, или кто-нибудь подскользнется на помытом уборщицей полу. Парня порой передергивало от мыслей, что неплохо бы вернуться в школу — в то место он не вернётся уж точно по многим причинам. Каждый день для парня был однообразным, почти ничем не отличался от другого. Словно по расписанию приходил доктор Мори и проводил осмотр; Чуе приносили еду, которая была неплохой только через раз, если не через два — это заставило его соскучиться по еде Артура. Опекун тоже приходил навещать Накахару, всегда по вечерам, как только мог освободиться от своей работы. Приходы Рембо были единственными приятными моментами — мужчина приносил подарки от артистов театра, которые желали Чуе скорейшего выздоровления. Парню было приятно такое внимание, всё-таки многие работники театра знают его уже около десяти лет, поэтому Накахара не стал говорить о том, что пожелания о выздоровлении звучат глупо. В остальном же это были скучные будни — в любых действиях, которые приходили парню на ум, нужно было зрение. Приходилось довольствоваться надоедливым тиканьем часов. Когда на машине Чуя и Артур двинулись куда подальше от больницы, то парень смог вздохнуть с облегчением и попрощаться с ненавистным зданием — он таил огромные надежды, что возвращаться ему туда не понадобится. Накахара чувствовал себя странно — что же будет теперь? Теперь, когда он не может видеть, жизнь должна пойти по-другому, как это бывает у слепых людей. Неужели Чуе теперь нужно будет учить таблицу Брайля, чтобы прочитать пусть даже одно простое слово? Теперь, чтобы просто выйти на улицу, пойти куда-нибудь, а затем вернуться домой без переломанной ноги, ему нужна будет трость? В жизни некоторых людей эти вещи присутствуют с самого рождения, а другим приходиться к ним приспосабливаться, и Чуя даже не мог себе представить, что окажется одним из людей второй категории. А что же насчёт музыки? Он мог достичь многих высот, стать великим музыкантом, оставив свой след в искусстве. Неужели у Чуи больше не будет такого шанса? — Как тебе идея насчёт того, чтобы заехать в магазин? — прервал размышления Накахары Артур. Он заметил задумчивое состояние племянника, стоило ему только завести машину. Рембо хотел отвлечь Чую хоть чем-нибудь. — Можем купить твои любимые мясные булочки. — Я больше не смогу играть, ведь так? — проигнорировав слова Артура, прямо спросил Накахара, не поворачивая к мужчине голову. У Чуи было много вопросов, но этот волновал парня больше всех остальных. Ответ на него он хотел знать первым. Артур не ответил сразу, потому что понятия не имел, что сказать. Он знал, что Накахара — не глупый парень и понимает, что шансы снова играть у него не высоки, но сказать об этом Рембо не мог. На самом деле, мужчина даже сам хочет, чтобы юноша вновь играл, словно ничего и не происходило, но сейчас это будет в разы сложнее. — Я правда не знаю, Чуя, — тихо проговорил Артур, нервно сжав руль автомобиля и поглядывая на племянника. — Я попробую договориться с Хиротсу, но не обещаю, что он согласиться. — Поговори с ним завтра, — с мольбой в голосе произнёс Чуя, повернув голову в сторону Рембо и смотря сквозь него. Какое решение примет его учитель музыки, парню было очень интересно. Теперь ему лишь оставалось терпеливо ждать результата. Но ведь Хиротсу не бросит парня после стольких лет обучения? — Хочу поскорее узнать, что он скажет. — Договорились, — слегка улыбнувшись, ответил Артур. Эту улыбку, наверное, можно назвать нервной — мужчина чувствовал, что разговор явно будет не из простых. — Кстати, об учителях. Я постараюсь найти учителей для тебя. Правда, не в ближайшее время — доктор Мори говорит, что тебе нужен отдых. — А что насчёт тех придурков? — голос Чуи наполнился неприязнью и пренебрежением, отчего тот даже сморщил нос, будто от неприятного запаха. Была бы у него такая возможность, Накахара бы сам хорошенько вмазал этим ублюдкам. Даже руки от такой сладкой мысли зачесались. — Их нашли? — Да, — непринужденно ответил Артур, вспоминая напуганные лица пятерых старшеклассников, сидящих в комнате полиции. За эти две недели Рембо пришлось хорошенько попотеть — директор хотел отказаться от поисков учеников, напавших на Чую, чтобы не испортить дурацкий статус школы. Мужчина едва ли не вёл собственное расследование (но, конечно, без помощи правоохранительных органов не обошлось). Несколько дней назад этих ненормальных всё-таки удалось найти, теперь им уже не будет так весело, как раньше. — Повезло, что рядом с таким неприметным местом оказалась камера. А тех парней исключили из школы и поставили на учёт. Лично гарантирую, что это правда. — Так и надо этим уродам, — с отвращением выплёвывая каждое слово, проговорил Чуя и снова повернулся в сторону окна. Не то, чтобы Накахара был злопамятным и радовался тому, что его противники получили по заслугам. Но да, он, чёрт возьми, был невыносимо рад. Чуя доверял Артуру на слово — он не мог соврать в такой важной теме. Эта драка кардинально отличалась от других, которые всего лишь приносили ему партию новых синяков — это можно было даже считать детским садом. Просто так оставить этих отморозков счастливо расхаживать по улицам, парень считал не допустимым. Хотелось бы ему увидеть их кислые мины от того, что их «победа», на самом деле, окончилась провалом. Да, увидеть… — Пока не забыл, — вдруг воскликнул Артур, отчего Чуя даже невольно вздрогнул и вновь обратил своё внимание на опекуна. — Доктор Мори сказал пить эти таблетки два раза в день. Рембо вытащил из кармана плаща небольшую упаковку таблеток и передал их в руки племяннику. Тот повертел коробочку в руках, с каждой секундой хмурясь всё больше. Выписанные лекарства никогда и ничего хорошего не означали. — Зачем они? — голос парня звучал недовольно и требовал ответа, хотя у Чуи уже была догадка, для чего же эти таблетки предназначаются. — Это что-то вроде успокоительного, — растерянно произнёс Рембо, следя за реакцией племянника от его слов. Парень не жалует докторов и всё, что с ними связано — Накахара будучи ещё в больнице сказал мужчине, что не чувствует себя больным и хочет поскорее выбраться отсюда. — Думаешь, какие-то таблетки помогут кошмарам исчезнуть? — гневно и одновременно обиженно спросил Чуя. Внутри парня кипело негодование — в чём ему могут помочь обычные таблетки? Он был уверен, что все эти лекарства принесут лишь временный эффект — его кошмары не прекратятся, пока юный музыкант помнит об этом дне, а помнит он его, к сожалению, очень ярко и подробно. Что уж говорить о каких-то жалких таблетках, если парню не помогали даже уколы с успокоительным? Эти иголки ему вкалывали практически каждый день, в редких случаях даже по два раза, но окончательного эффекта не было. Почти каждый новый день Чуя встречал воспоминаниями из не далёкого прошлого, намертво засевшего в его памяти. Крики, полные отчаяния и страха, те же болезненные ощущения от прикосновения горящих палок к коже и быстро бьющееся сердце, которое было готово выпрыгнуть из груди в такие моменты — теперь именно так начиналось чуть ли не каждое утро Накахары. — Если это рекомендации врача, то их нужно придерживаться, — прибавив в голосе немного твёрдости, отозвался Артур. Ему бы не хотелось ссориться с Чуей, но и потакать нельзя было. Честно говоря, мужчина и сам не был уверен в действенности таблеток, но они были единственным, за что можно было бы уцепиться в такой ситуации. — А если бы он сказал сдать меня в психушку, ты бы и это сделал? — разозлившись от слов опекуна, воскликнул Накахара, сильно сжимая в руках несчастную упаковку лекарств. Ещё мгновение, и он готов был выкинуть эти таблетки из окна автомобиля. — Это совсем другое, — тяжело вздохнул Рембо, потирая переносицу. Мужчина уже, конечно, привык к сложному характеру племянника, но к появлению мигрени из-за глупости Чуи привыкнуть намного сложнее. — Если ты не хочешь, чтобы тебе стало хуже, то нужно принимать лекарства. Лучше бы сказал спасибо — тебе хотели написать направление к специалистам. — Только этого не хватало, — ворчило пробубнил себе под нос парень. Какие ещё к чёрту психиатры? Чуя не считал, что у него все настолько плохо с головой, чтобы посещать мозгоправов. Что ж, в таком случае таблетки и правда являются наилучшей альтернативой. — Хорошо, спасибо тебе.***
Этот вечер оказался одним из самых напряжённых в жизни Чуи — он не мог найти себе места и ходил по комнате взад-вперёд, постоянно задевая вещи на своём пути. Парень нервничал, но дело было вовсе не в воспоминаниях — он бы никогда не подумал, что музыка, которая прежде приносила в его жизнь только покой, заставит его волноваться. Вернее сказать, музыкальное будущее Чуи, которое решится с минуты на минуту, последнее слово будет за его учителем Хиротсу. Парень был в напряжении, хотя даже сам не понимал почему. Накахаре хотелось верить, что мужчина не станет отказываться от него только лишь из-за… Да, потеря зрения являлась проблемой, по которой Чуе следует отказаться от занятий по музыке, ведь зрение, как и слух, играет главную роль при игре на фортепиано. Рьюро не раз говорил Накахаре сосредотачивать свое внимание не только на звучании клавиш, но и на том, как они расположены. Мужчина учил Чую ещё будучи восьмилетним мальчиком, который ни черта не разбирался в музыке, которого всего лишь привлекло мелодичное и нежное звучание, и в глазах которого загорался озорной блеск, стоило ему только услышать какую-нибудь песню. Прошло уже почти десять лет, как музыкант стал учителем Чуи — они через многое прошли и многого добились за это время — нельзя же просто так взять и опустить руки. Чуе всего лишь семнадцать — Хиротсу говорил, что у него впереди светлое будущее с его талантом. Неужели потеря зрения испортит все его планы? Ожидание окончания разговора невыносимо томило, похлеще проведённых дней в больнице. В какой-то момент Чуя плюнул на все эти ожидания, длиной в вечность, и собирался спуститься вниз, даже несмотря на большую вероятность дойти в гостиную только к завтрашнему вечеру. Но стоило парню только подумать об этом, как в его комнату вошли Артур и Хиротсу. Мужчины с жалостью поглядели на Чую и сами предложили спуститься вниз. Накахара шёл, опираясь на руку опекуна, и его мысли внезапно помрачнели. Парню было не по себе от тона голосов, с которыми к нему обратились. Чуя отгонял от себя размышления о том, что сейчас, возможно, состоится их последний разговор с Хиротсу, после чего тот перестанет быть учителем парня. Но Накахара был удивлён, когда его привели к музыкальному инструменту, стоявшему в гостиной, и предложили сыграть. Это была проверка, и парень понял, что любая ошибка может стать для него роковой. Стараясь заглушить волнение, Чуя сделал глубокий выдох и остановил свой выбор на своей любимой музыке, автором которой являлся Дазай Осаму. Накахара возвел руки над клавишами инструмента, не обращая внимание на мелкую дрожь, которая разрасталась с каждым мгновением. Опустив руки для игры первой ноты, Чуя ожидал услышать тихий, невесомый звук, который по началу едва ли можно уловить. То, что получилось у парня было совершенной противоположностью правильному звуку и вообще принципам его игры — это был словно неожиданный с небес гром, яростно разрезавший слух и заставляющий зубы неприятно скрежетать от послевкусия такого звука. Глаза Чуи расширились от страха — он не мог совершить такую непростительную ошибку, он знает эту музыку от самого начала и до конца. Бледнея от ужаса собственной оплошности, Чуя громко сглотнул и попытался сыграть снова, но ему показалось, что второй раз получился даже хуже первого. Парень резко встал, опрокидывая табурет, и беспомощно качал головой — нет, это всё не могло быть взаправду, он бы ни разу в жизни не сыграл так ужасно. Чуя поднял руки перед глазами, но не видел ничего, только лишь чувствовал, как они тряслись крупной дрожью. Паника огромной волной накатывала на Накахару — Хиротсу наверняка разочаровался в его игре, теперь Чуе не будет суждено стать великим музыкантом, как он всегда мечтал. Это был конец, конец… Чуя уже даже и не помнит, как после всего этого очутился в своей комнате. Был уже поздний вечер, а приглушенных разговоров внизу не было слышно. Переговоры уже прекратились, и Накахаре было не сложно угадать, каким же был результат — теперь у него нет учителя по музыке, да и, наверное, уже никогда не будет. Его проблема оказалась далеко не только в зрении — удушающая тревога не желала оставлять Чую ни на секунду, не давая возможности сыграть хоть малейший лёгкий звук. Получилась та игра, на которую способен лишь только тот, кто специально ломает музыкальный инструмент и его гармонию, крепко и беспощадно давя на клавиши фортепиано. После смерти родителей музыка стала светом для Чуи, к которому он тянулся, словно любопытный мотылёк, отдавая всего себя каждой игре. Накахаре казалось, что этот свет теперь навсегда померк для него вместе с его зрением. Парня захватила апатия — занятия музыкой были для него отрадой, но без них Чуя не знал, что будет происходить в его жизни дальше. Кроме игры на инструменте он особо ничего не умел, но даже если чему-то и придётся учиться, то это будет невероятно сложно, учитывая все его «особенности». Парню не хотелось слушать утешения Артура — они бы не вернули Чуе его зрение и прекрасную игру, а учителей музыки не заставят давать уроки Накахаре. Кто бы взялся учить парня, который не может видеть и страдает нервозом? Чуя задавал себе такой вопрос и сам же отвечал на него — никто.***
Настоящее время — Я не вижу… Я не вижу! — в страхе бормотал Чуя, прижимаясь к Артуру, ищя в мужчине защиту. Кошмары не покидали парня и мучали каждую ночь. Накахара был в тёмном переулке, том самом где его лишили зрения. Он не мог сбежать из этого места, как бы не старался — оно не имело конца и начала, напоминало бесконечную клетку. Со всех сторон доносилась музыка — грубое давление на клавиши, отчего получался оглушающий грохот. Она не желала прекращаться ни на секунду. Чуя знал эту музыку — это было ужасное напоминание о том дне, когда парень понял, что музыкальное искусство исчезло из его жизни, и что играть он больше не сможет. Затем раздавались приглушённые голоса, хотя рядом никого не было — Накахара не мог разобрать то, что они говорили. В темноте он видел слабый свет, который медленно приближался к нему, а потом неожиданно опалял кожу, заставляя её пылать. Этих огоньков становилось всё больше и больше с каждой секундой, они беспощадно жгли всё тело, не оставляя на нём ни одного живого места. Свет становился ярче, пока окончательно не ослепил Чую — парень ощущал, что глаза жжёт адским пламенем. Накахара чувствовал, что в любой момент готов задохнуться, становилось жарче, а по ушам продолжала долбить грубая музыка. И Чуя кричал — на этот раз уже в реальности, но он не мог понять, действительно ли он проснулся. Парень нервно оглядывался по сторонам, пытаясь сфокусировать взгляд хоть на чём-либо, но ничего не получалось. Так повторялось каждую ночь. Каждую ночь Артура будил душераздирающий крик — он немедленно вскакивал с постели и врывался в комнату племянника. Чуя всегда сидел в углу кровати, обхватив себя за ноги, горячие слёзы страха лились из его глаз нескончаемым потоком, всё тело тряслось, будто парень сильно замёрз, хотя на самом деле он был ужасно горяч, как от лихорадки. Рембо старался успокоить Накахару, крепко прижимая его к себе и шепча, что всё будет хорошо, хотя и сам в этом очень сомневался. Прошло уже почти две недели с тех пор, как Чую выписали из больницы, а Хиротсу отказался быть учителем музыки для парня. Кошмары не проходили, и не было даже никакого намёка на то, что они могут пропасть. Чёртовы таблетки никак не помогали, Чуя был прав — они успокаивали лишь на некоторое время, но значимого эффекта не давали. Оставался только единственный вариант — поговорить с психиатром, но Накахара настолько упрямый, что даже под предлогом смерти не войдёт и на порог кабинета врача, да пусть если и войдёт, то разговаривать с ним точно не станет. Артур был в тупике — не мог же он заставить племянника пойти на контакт с психиатром, а уж тем более не мог заставить кошмары Чуи исчезнуть. Накахара чувствовал, что вся окружающая действительность давит на него. Он не мог видеть, поэтому не оставалось ничего другого, кроме того, как без дела слоняться по дому, изо всех сил пытаясь не споткнуться об что-либо. Артур был на работе, поэтому не мог составит компанию парню в столь увлекательном деле. Чуя прошёл весь дом по шесть раз за две недели, заостряя своё внимание на каждой мелочи. Единственным местом, куда парень не проходил, была гостиная, где стояло фортепиано. Чуя боялся даже случайно прикоснуться к инструменту, боялся снова той дрожи и нарастающей паники, которая возникала только от одной мысли о музыке. — Я больше никогда не смогу играть… — жалобно, задыхаясь от слёз, проговаривал Чуя каждую ночь, утыкаясь носом в плечо Артура. Самым большим страхом для Накахары было вовсе не то, что он больше не сможет играть, а то, что его игра будет звучать настолько ужасно, что от неё хотелось бы оглохнуть. Этот страх отражался в его кошмарах — звучащий ото всюду грохочущий звук. Если физической болью была потеря зрения, то моральной стал страх снова начать играть. Но какой бы ужас Чуя не испытывал перед музыкой, он всё равно хотел снова ей заниматься, снова услышать те завораживающие мелодии, которые играл именно он сам. Это было самым большим желанием Накахары и вместе с этим огромным страхом. Артур понимал, что такое не должно продолжаться — он больше не мог слышать крики племянника каждую ночь и видеть, как тот медленно угасает, словно превращается в приведение. Мужчина мало что мог сделать для Накахары, но у него была одна мысль, которая наверняка понравится парню. Идея о том, что они начнут новую жизнь. — Мы уедем отсюда, Чуя, и всё будет хорошо.