Ты представился мне "Бэррон Бейкер"

Водоворот событий, произошедших после столь откровенного разговора, был настолько слабый, что обо всем можно было рассказать, пересчитав пальцы на одной, может двух, руках. Вернувшись поздно ночью, Марк застал спящего Бэррона и Колю, сидящего за своими очередными конспектами. Лукашенко обернулся лишь раз, но Уокера уже тогда передернуло от того, что творилось с шеей друга. Не было мыслей по типу «и ты ему позволил?», потому что это Коля и если так произошло, значит на то были свои причины. Марк просто понадеялся, что весь путь от начала до конца его друг не прошел, он же не конченный идиот, ведь так? О том, что произошло, они не разговаривали. На следующей тренировке первым, кто, мягко говоря, охуел, был, что странно, капитан самолично. Остальные, присоединившись к Хиллу позже, как-бы намекали Лукашенко своими дергающимися бровями, что они жаждут подробностей его жаркой ночки, ну или хотя бы рассказа о том, что за штучка сотворила такое с шеей их номера один. Сказал ли Коля? Нет. Намекнул хоть немного? Тоже нет. Лучшая защита—это нападение, поэтому после каждой вот такой вот невзначай брошенной фразы Коля подолгу смотрел сокоманднику в лицо, а потом произносил, что, если тот скажет еще хоть что-нибудь, следующая шайба с его подачи полетит далеко не в ворота и ему будет ни капли не жаль. Марк просит Колю перестать угрожать его же сокомандникам, но белорус недовольно цыкает языком и сбрасывает с себя руку друга, ничего на это не отвечая. Радовало одно—Мэтт и Никита. Младший решил сделать то, что для него несвойственно, то есть тактично промолчать, а Никита пожал плечами, но хмыкнул, что бывший лучший, нынешний просто друг должен ему одну катку. Коля согласился, но когда будет эта игра они так и не договорились. В общем и целом, с мертвой точки где-то под плинтусом их дружеские отношения с Ершовом так и не сдвинулись, остались захоронены где-то там. Грустно, обидно, а сделать ничего не могут. У Коли слишком много мыслей не о всяких пацанских делах, а Никита по своей натуре лезть и спрашивать не будет. Плохо это или нет ни один, ни второй так и не поняли. Долго Мэтт и его богатенькая натура продержаться также, как и дружба славянских народов, не смогли. Уже день на второй-третий после гордого высказывания, что у него будут деньги, он просил у Ершова двадцатку на какую-то херню. Они опять ругались с Евой. Насчет чего неизвестно, но Никита рассказал Коле и Марку о том, что видел, как первокурсница в очередной раз замахивалась на их младшего. Коля хлопает Марка по плечу, видя, как у него скрипят зубы от злости. «Он не ребенок, сам разберется» —просто отвечает белорус, на что его грубо перебивают: «вот именно потому, что он, как раз-таки ребенок, нихера он не разберется сам». Поссорились, помирились в этот же вечер. Тему Мэтта решили больше не открывать, она слишком опасная, ибо любая неосторожно брошенная фраза может привести к очередной холодной войне. Стивенсон сам на следующий день сказал пацанам, что, может быть, бросит эту лярву к чертям собачьим, что она достала его жутко, орет все время и до сих пор иногда называет его именем их центрального во время секса. Поморщившись от отвращения, Коля припоминает ему, что когда-то речь шла только о фамилии. Выпив стакан сока залпом—потому что скоро матч и Мэтт не пьет—канадец жмет плечами. Видимо это означало «ну хуево, что поделать». После этого откровения Марк перестал разговаривать с Мэттом. На следующий же день младший со своей проституткой уже на людях хихикали и обжимались. Коля Марка понимает и искренне сочувствует, потому что комплекс старшего брата или что там у Уокера к Стивенсону, это такое себе развлечение. Подготовка к экзаменам началась слишком стремительно. Никита с Мэттом забрали все тетради Коли, а еще Ершов попросил скинуть ему Колянские презентации документом, чтобы он мог что-то выписать себе. Марк назвал то, чем занимается Коля, бесполезной благотворительностью, но сам также помогал своим двоим друзьям, в частности Мэтту, с которым не разговаривал, если были какие-то вопросы. По результатам первого пробника по баллам на первом месте был Коля, на втором Марк, на третьем Никита. После второго Уокер и Ершов сравняли баллы, Коля все также остался впереди. Прогресс у Мэтта был крохотный, но он был. Коля также, после мелких проверочных, пояснял Мэтту за его ошибки и объяснял почему правильный тот или иной ответ. Мэтт смотрит то на свой листок, то на своего кумира и не может сдержать блеска счастья в глазах. Марк после шутит, что у Бэррона появился конкурент, на что Коля ему с совершенно каменным лицом вещает, что у Бэррона никогда их не будет, потому что Бэррон самый лучший. Уокер корчит рожу, фыркая, что Лукашенко уже даже подразнить нельзя. Получает книгой в лоб и больше даже не пытается. Усиленная подготовка должна была начаться только ближе к экзаменам и это радовало куда больше, чем все остальное. На тренировках Тони рвал и метал, но Скотт был спокоен, как танк. Иногда было наоборот. Не обошлось без травм, слава богу несерьезных. Карл вывихнул левое запястье, но их командный врач сказал, что травма несерьезная и к матчу, если Джонсон будет придерживаться покоя и не напрягать руку, должен поправиться. Ривз с Мэттом периодически получали в лицо друг от друга, у Алана был недосып из-за подготовки к экзаменам, Батлеры периодически ловили нирвану, а Хилл был настолько спокойным, что его беспечность стала раздражать даже Лукашенко. Иногда почему-то случалось так, что Скотт, посреди тренировки махнув на Лукашенко рукой, бросал, что ему нужно срочно отойти. И не возвращался. Никита вздыхает, что с таким отношением они просрут и следующий матч, на что получает клюшкой по башке от Марка и грозное: «если надо, мы вытянем все три периода, ясно тебе?». Ершов потирает ушибленный шлем, но Марк прав, думает Коля, смотря как Бейкер и Лукас отрабатывают броски. И когда только все это успело превратиться в цирк? Было то, что радовало больше, чем хорошие баллы по пробникам и тренировки на льду. Бэррон. Точнее его присутствие и его отходчивость от лекарств. Коля снял его с ампул, теперь давая исключительно таблетки. Однажды ему позвонил папа и с очень странной интонацией в голосе спросил почему со счета периодический пропадает довольно кругленькая сумма денег. «Я все верну» —такой ответ президента не устроил. Вздохнув, Коля пообещал рассказать обо всем позже, но убедил отца в том, что он не делает ничего противозаконного и это просто вынужденные меры. «Я надеюсь на то, что твои слова правда» —напоследок произносят ему в трубку, а Колю начинает жрать вина. Ну как правда. Отчасти. Не может же он признаться папе в том, что покупает рецепты на лекарства, которые еще и стоят немалых денег. Коля что-нибудь придумает. Не сейчас или не в ближайшее время, но придумает. Обязательно. С каждым днем Бэррону становилось все лучше, сначала он мог подолгу сидеть и даже пытался двигать ушибленной рукой, за что потом получал в лоб, несильно, но больно все равно было. Теперь же Бейкер мог свободно перемещаться по комнате, брать то, что ему нужно было, рисовать даже иногда. Было еще кое-что. Они снова спали вместе. Бэррону было неудобно обнимать Колю из-за гипса, поэтому к утру получалось так, что это Лукашенко прижимался к первокурснику, а не наоборот, как было всегда. Белорус буквально сбросил с себя груз ответственности, когда понял, что та передозировка не стала для Бэррона контрольной и он не подсел на препараты, хотя первые дни были кромешным адом из горьких слез и «Коля, мне правда больно». Не было никаких моральных и физических сил смотреть на мучения своего котенка, но он все равно держался изначальной дозировки, хоть у Бэррона и случались ломки. Как еще парни ничего не заподозрили, в очередной раз думает белорус, выделяя какое-то слово в учебнике желтым текстовыделителем. Бэррон лежит на его бедрах, внимательно рассматривая лицо хоккеиста, когда как его рука, держащая учебник, покоится на самом парне. После учебник сменяется ноутбуком, а пальцы с какой-то осторожностью проводят по дисплею, двигая курсор на экране. Марк, что смотрел их прошлую игру и что-то усиленно пытался разглядеть, спрашивает нужны ли ему очки. Бэррон заинтересованно ерзает на эту просьбу, потому что в очках Колю он еще не видел. Когда белорус кивает, у Трампа замирает сердце. Очки оказались для монитора, с желтыми линзами, чтобы глаза не уставали от яркого отсвета и зрение не портилось. Бэррон не сдерживает восхищенного вздоха, замечая, как у белоруса чуть приподнялся уголок губы от этого жеста. До ушей доносится еле слышное клацанье пальцев по клавиатуре, когда Бэррон приподнимает ладонь и тыкает белорусу в плечо. Тот, правда, реагирует иначе, чем Бэррон ожидал. —Что, заново влюбился в меня? На секунду Бэррону предстала картина, где им обоим уже за тридцать. Коля работает, а Бэррон занимается чем-то своим, ждет его с работы и вечерами они вот так валяются и молчат. Пока Коля одной рукой одновременно переставляет кружку с горячим чаем и пытается что-то напечатать в своем суперважном отчете, другой зарывается Бэррону в волосы и перебирает пряди, совершенно лениво, словно у него нет срочной работы, которой он так сильно занят. В комнате, их будущей гостиной, приглушен свет, а на Коле уже потрепанные временем очки с жёлтыми линзами. Они спадают с переносицы и Бэррон видит отчетливые следы от них на ней. От этого Коля раздражается, но вместо того, чтобы цыкнуть на самого себя, встречается взглядом с Бэрроном. Взрослый Коля…уже не подросток, а настоящий мужчина, будоражит кровь и заставляет внутри все затрепетать только от одного короткого смешка и повторно звучащей фразы: «что, заново влюбился в меня?». Однозначно, каждый раз Бэррон словно переживает все эти чувства заново. От «вау, он такой красивый» и «господи, он посмотрел на меня» до «это мой мужчина». —И как ты это делаешь? —Коля смеется, ерошит Бэррона по волосам и хмыкает, говоря, что ему еще нужно закончить презентацию, —нет, —резко сменяя тон на ворчливый отрывает его Трамп, —сначала поцелуй. Бэррону нравится приводить Колю в замешательство. Это просто праздник какой-то—наблюдать как на вечно спокойном лице возникают неподдельные эмоции. Лукашенко неловко гладит по волосам «давай чуть позже», а когда Марку звонят и ему приходится отойти, взаправду наклоняется и целует в самостоятельно открытый от светлых непослушных прядей лоб. Бэррон фыркает, оставаясь полностью довольным собой: «ну и кто ты после этого?», на что ему совершенно нагло подмигивают: —Главный нападающий, —и чуть погодя, когда первокурсник дует щеки и практически обижается, —и твой парень, не делай такое лицо. Бэррон думает, что Коля иногда ведет себя как ребенок. Марк ему сказал, что это из-за Бэррона, потому то ему просто невозможно не поддаться. Бэррон охотно в это верит, потому что тоже самое говорила ему Тиффани когда-то давно. В общем и целом, дни летели со скоростью первого периода. Никто и оглянуться на успел, а до матча осталась контрольная завтрашняя тренировка и все. Был вечер. Не совсем вечер, правда, часов пять точно. За окном уже было хоть глаз выколи. Марк валялся на втором этаже, читая какой-то медицинский справочник, попутно переписываясь с кем-то в телефоне, Коля пролистывал свой конспект, что-то бормоча себе под нос, Бэррон смотрел какую-то чепуху на телефоне. Долго идиллия не продлилась. Телефон Трампа падает рядом с ним, а сам он издает тяжелый вздох, привлекая внимание обоих парней к себе. —Я так больше не могу, —произносит он с таким мрачным видом, словно находится на грани своих возможностей и практически обессилел, —Я хочу секса, я так больше не могу, это пытка какая-то! Марк давится воздухом, подскакивая с кровати и чуть ли не ударяясь лбом о потолок, а Коля потирает лицо руками и вздыхает. —Бэррон… —Нет, меня правда это достало уже! —Бейкер очень грозно, насколько для него это возможно, стукает сжатым кулаком по мягкой обивке и воет, —я не могу уже смотреть на тебя, у меня уже глаза непроизвольно опускаются и колени раздвигаются, Коля, ты достал меня, прекрати быть таким красивым и внимательным, я не могу спать спокойно, не думая о том, как ты возьмешь ме…—Резкий и короткий звук заставляет парня вздрогнуть и сбиться на секунду, но этой секунды вполне хватило хоккеисту, чтобы подняться с отодвинутого от стола стула и, грозно впиваясь взглядом в своего парня, закрыть ему рот ладонью. Бэррон начинает шумно и тяжело дышать, хмурясь прямо в это побледневшее красивое лицо, но весь этот цирк прекращает Марк. —Вот это да, —тянет парень сверху, издевательски посмеиваясь, —да ты сущий дьявол, друг, мне даже жаль Бэррона. —Заткнись, —рявкает хоккеист, получая в ответ лишь неубедительный сдающийся жест и хрюкающий смех, —Бэррон, —упомянуты фыркает прямо в руку, —я тебе уже все сказал. Бейкера такой ответ только сильнее раздражает. Он отпихивает руку белоруса от своего рта и, не повышая голос, потому что стены хоть и не тонкие, но все же рисковать не стоит, возмущенно восклицает: —Да тебе легко говорить, Лукашенко! Я даже спустить пар спокойно не могу, потому что у меня рабочая правая рука, а она немного, ну, в отпуске, понимаешь? —Коля устало трет глаза, когда как с верха кровати опять издаются непонятные кряхтящие звуки. —Мне тоже тяжело… —Да ты…—Бэррон, кажется, сейчас взорвется от злости, —не смей говорить мне этого, это я тут не могу спать и жить, пока ты щеголяешь по комнате в одних шортах и вздыхаешь так, это у меня все встает, стоит тебе прикоснуться ко мне просто так, а не ты. Не ты, Лукашенко, ты можешь взять себя в руки и успокоить своего друга, а я—нет! —Ты сейчас на что намекаешь? —Коля понял, но, вообще-то, понадеялся на то, что при Марке Бэррон не будет упоминать ту ситуацию. Плохо надеялся, кажется, он настолько вывел своего котенка из себя, что присутствие другого человека вообще не действует как стоп-кран. —На то, что спасибо, что дрочил тогда, когда я хотя бы спал, а не бодрствовал, —Бэррон обиженно дует щеки, отворачиваясь, —отвали, Лукашенко, не маячь перед глазами, мне итак сложно. Вопреки словам своего сокровища, Коля все же садится рядом, забирая ноутбук со стола. Бэррон пихает его одной рукой, видимо пытаясь скинуть со своего места, но Коля хоккеист, а невозмутимое лицо вообще заставляет все претензии сойти на нет. —Эта отвратительная четырехминутная ссора закончилась, серьезно? —Марк спускается с верха и падает теперь уже на свою кровать, когда та оказывается освобождена. Между ним, гордым и одиноким, и этой парочкой целый проход, а значит до Марка не должна дойти их любовная атмосфера. Ему никто не отвечает. Коля вновь что-то печатает в ноутбуке, а Бэррон, пообижавшись еще чуть-чуть, все же поднимает глаза на своего нападающего и вздыхает. —Они сошли. —Угу, послезавтра матч, —Бэррон непонимающе хлопает глазами, —я к тому, что ты не будешь делать это снова, —Бейкер краснеет, уже хотев пробурчать что-то о том, что он даже не думал об этом, как вдруг его ошарашивают, —хотя бы за день и в день матча, ладно? Коля ожидал хоть какой-то реакции, кивка или что-то вроде, но Бэррон с силой бьет его по ляшке и громче, чем следовало бы, практически рычит: —Да ты издеваешься, что ли! — «потише, пожалуйста» —просит белорус и Бэррон стихает, хотя грубость в голосе никуда не девается, —я тебе тут говорю, прошу, умоляю, чтобы ты хоть немного подумал обо мне и моем положении, а ты разбрасываешься такими фразами, —Бэррон забирает из рук хоккеиста ноутбук и оставляет на пол, пихая Колю на диван, заставляя лечь, а сам взбираясь на него, —я не железный, Лукашенко, я не могу, как ты, делать вид, что меня это не волнует, я тут как семилетка со сперматоксикозом себя веду, а тебе хоть бы хны! —Коля делает попытку подняться, потому что ему неловко и вообще, Марк, кажется, даже своих мужиков отложил, чтобы наблюдать за ними, но Бэррон давит на грудную клетку и шипит практически в самое лицо, —ты игнорируешь меня? —Нет…нет, я…нет…что ты хочешь, чтоб я сделал, а? —Белорусу все же удается подняться. Бэррон ойкает, когда хоккеист резко напрягается всем телом, а уже в следующий момент его лицо, уже раздраженное всей это ситуацией, оказывается близко, —что вот ты от меня хочешь? —Я? —твердое молчание в ответ. Бэррон думает секунду, думает две, прокручивает у себя в голове все всплывающие непристойности, о которых он только думал, все сны, которые ему снились и ситуации, которые он сам себе выдумывал. Заалев и как-то расслабившись от горячей волны, прошедшейся по всему телу, Бэррон возвращает свои глаза в Колину сталь и произносит, зачем-то тихо, прильнув к своему хоккеисту, —отсоси мне, пожалуйста, —в ответ сдавленное «а?!». Бэррон долго думал об этом. Точнее как, не так. Долго думать об этом было просто невыносимо, но сама фраза. Коля. Отсасывает. Ему. Бросает в дрожь. Бэррон не решался представлять столь великолепные картины, вырисовывать даже мизерные очертания у себя в голове; знал, что не выдержит, что набросится на него при первой же возможности. В нем еще осталась капля тех чувств, что твердит и просит Лукашенко быть рядом, быть с ним, быть в нем все двадцать четыре часа в сутки, просит защищать, накрывать его тело своим и заглушать стоны. Бэррон поддается ей, этой капле, потому что она словно ложка дегтя во всей этой ситуации, такая странная и манящая. Эта мысль к нему пришла, когда он в очередной раз прокручивал важные моменты их с Колей отношений. Его день рождение, не масштабный совершенно, Бэррон бывал и на вертолетной вечеринке, его ничем не удивить, но такой родной, дружелюбный, где все развлекаются и разговаривают на отвлеченные темы, а Никита, в качестве не самого лучшего, но неплохого, ди-джея, ставит какую-то музыку, иногда смешивая ее с чем-то странным. Впрочем, не о Ершове тогда думал Бэррон. Вообще ни о нем. Какой же Коля был чертовски красивый тогда. Весь такой из себя красавчик из фильмов для подростков, в рубашке с закатанными рукавами, зачесанными волосами и его этим непроницательным лицом. Какой же Коля сексуальный, когда серьезный, у Бэррона просто не хватает слов, а собственные дрожащие коленки скажут больше, чем рот. Кстати о рте. Тогда был его первый раз. Ну, может это было и не так суперски, как обычно расписывают в книжках или показывают в фильмах для взрослых, но это было приятно. В смысле, чувствовать себя, словно у тебя в руках рычаг управления собственным мужчиной, это был высший класс. И его чуть хрипловатые стоны. Мамочки, никогда Бэррон не слышал ничего столь будоражащего все естество. Коля бог. Бэррон просто не может найти другого описания к своему парню. Он просто идеал. Для него, для Бэррона, даже его грубость, его редкая холодность и еще какие-то мелкие недостатки, они ничто по сравнению с тем, какой Коля на самом деле. Таких, как Коля, больше нет. Могли бы стать его дети. Эта мысль смешит. —Что-то не так? —вопрошает Трамп, видя, как у белоруса блеснули глаза в свете рябящего монитора. Ох, ну кто бы сомневался, что он заведет его это фразой? Никто, вот и Бэррон не сомневался тоже. —Бэ… —Так, —Марк резко встает с кровати, накидывая на себя бомбер Стивенсона, —я пошел в магазин, в самый дальний, вернусь через час, может позже, —парни одновременно следят за тем, как Уокер собирает вещи по карманам и завязывает шнурки на кроссовках, —мне плевать что, но сделай с ним что-нибудь, Лукашенко, если я вернусь, а он так и будет ныть, я самолично ему отсосу, обещаю тебе, —Бэррон держит Колю, который явно взбесился из-за последней брошенной фразы, но Марк отправляет им воздушный поцелуй и хлопает дверью, —удачи, парни!