***
Команда врывается в раздевалку и начинается какой-то полнейший пиздец. Отовсюду слышны «виноват» и кучу ругательств. Скотт орет на Даррена, пока тот закатывает глаза, не желая его слушать. Кэмерон о чем-то спорит с Аланом, а Лукас с Логаном подсаживаются к Йохану, спрашивая в порядке ли тот. Марк смотрит на Мэтта секунд пятнадцать, а после по раздевалке проносится звонкий звук пощечины. —Тупоголовый, безответственный еблан, —выплевывает Уокер, а Стивенсон стоит столбом с горящей щекой и ничего не может ему ответить, потому что Марк прав. Все стихают, потому что таким злым Уокера еще никто никогда не видел, и именно в этот момент в раздевалку заваливается Тони. —Вы что за балаган тут устроили? —возмущается тренер, —на всю арену трехэтажным матом орете, вам не стыдно? —но никто не отвечает. Потому что бесполезно читать нотации, потому что они сами все прекрасно знают. Тони пытается достучатся хотя бы до Скотта, но Хилл сжимает кулак и с силой бьет им по металлическому шкафчику. «Я не хочу ничего слушать» —и все согласны с капитаном. Их бы просто оставить в покое. Коля молча стоит, молча раздевается и складывает свои вещи в баул, ощущая ничего. Просто ничего, внутри пусто, словно там огромная дыра, которую ничем не заполнить. Коля пронизан насквозь отторжением к самому себе. Он виноват. Он виноват в том, что дал парням ложную надежду, виноват в том, что не уследил за Никитой, виноват в том, что не смог сдержать Мэтта. Коля виноват. Лукашенко поворачивается к все это время сидящему на скамейке Ершову, который не двигается с места, а после у него сердце ухает вниз, когда он видит слабую струйку крови, которую его друг тут же стирает. Никто этого не видел, только Коля. Белорус садится рядом и с секунду смотрит на Никиту. У того глаза закатываются и, кажется, голова кружится, его всего шатает. Никита сидит, опустив голову, и тяжело, слабо дышит. —Ты будешь переодеваться? —совершенно пустым голосом интересуется белорус. —Да, сейчас —точно таким же тоном отвечают ему. —Ершов, ты не можешь поднять голову? —за орущими парнями не слышно этой нотки волнения в словах Лукашенко, а Никита слишком поврежденный, чтобы заметить это. —Не хочу. —Не хочешь или не можешь? —тут же вопрос в лоб. —Коль, —пауза, —отвали, давай не сейчас. Лукашенко встает со своего места, забирает вещи, забывая про баул, и идет к выходу. У самых дверей его останавливает Марк, первый и единственный заметивший, что с другом не все в порядке. Уокер крепко держит за предплечье, но следующие слова заставляют расцепить хватку. —У Никиты сотрясение, —глухой голос заставляет съежиться. —С чего ты взял? —но ответа не следует, —Коль? —Последите за ним, —вздох, —ему надо ко врачу, —Лукашенко отворачивается и уходит окончательно, оставляя Марка одного с такой тяжелой информацией и смешенными чувствами внутри. Коля выходит не через главный, а через черный вход, не желая сейчас видеть кого-либо, кто был на матче и видел их провал. Коля задыхается от всех чувств, режущих его изнутри. Белорус поправляет слезающую с плеча сумку и толкает увесистую дверь, совершенно не удивляясь тому, что находит за ней Бэррона. Бейкер вблизи еще прекраснее, чем когда-либо, парень подходит к нему и совершенно без слов заключает в крепкое объятие, обвивая шею хоккеиста. Белорус одной рукой приобнимает своего парня, пока глаза начинает жечь от жалости к самому себе. Больше всего на свете Коля ненавидит чувство жалости, а сейчас он буквально тонет в нем. Коля жалок, он просто ничтожен, раз не смог совладать с собой и своими друзьями. Бэррон чувствует, как Лукашенко напрягается всем телом и сцепляет пальцы на его талии раза в два сильнее, утыкается носом белорусу в плечо и ничего не говорит. Слова сейчас равносильны выстрелу в спину. Бэррон просто надеется, что Коля справится со всем этим, что он сможет пережить поражение. Это явно их не последний матч, все случается, думает Трамп и очень сильно хочет верить, что Коля думает точно также. Хочет, но понимает, что белорус думает в точности да наоборот. На улице холодно, правда холодно. Бэррон стоит в своей куртке и ему все равно холодно, а у Коли на плечах накинута ветровка и тот даже не дрогает. Бэррону страшно становится за Колю. Небо заволакивает темными, даже почти черными, грозовыми облаками, а где-то вдалеке сверкает молния. Бэррона, как можно осторожнее, отстраняют от себя, а парня всего передергивает—Коля даже не смотрит на него. Трамп все еще держится за плечи хоккеиста, смотрит вверх и про себя думает, что, кажется, скоро пойдет дождь, нужно вызывать такси. Словно прочитав мысли первокурсника, Коля выпускает одну свою руку из чужого захвата, вытаскивает телефон и вызывает такси, все еще молча. Бэррон пытается заглянуть белорусу в глаза, но тому явно сейчас хочется этого меньше всего. Бэррон впервые за весь период их отношений видит Колю таким разбитым. Бэррону хочется забрать все его переживания и боль себе, лишь бы Коля не выглядит таким убитым, у Трампа сердце болит и где-то в горле ком застывает от всей этой картины. Телефон уведомляет о поданной машине, Коля берет Бэррона за руку и ведет его в ту сторону, где она должна стоять. Бэррон смотрит прямиком белорусу в спину и практически всхлипывает, чувствуя, как пальцы парня с каждой секундой только холодеют, а не наоборот, как это бывало обычно. Они садятся в машину, но на вопрос водителя включить ли обогрев не отвечает ни один, ни второй. Бэррон все еще не может оторвать взгляд от Коли, потому что ему страшно, ему кажется, что, если он отвернется хоть на секунду, Коля просто разобьется у себя внутри. Коля пуст. Внутри, в голове—чернота непроглядная. Сердце стучит громко, гулом отдавая в ушах, но Коле все равно. Ему все равно на то, что Бэррон волнуется за него, все равно на то, что он оставил свое снаряжение в раздевалке, все равно на итог матча, Коле абсолютно все равно на все, он просто знает, что причиной всего этого—его слова. Все из-за его слов, брошенных, как кажется сейчас Лукашенко, просто так. Он просто одно сплошное разочарование, если бы отец был на игре, он бы окончательно понял, что Коля уже не такой, как прежде. Коля пустой, совершенно пустой. Сейчас внутри белоруса тупая темнота, разбавляемая лишь вспышками ярости. Коля злится, злится на самого себя, потому что он идиот. Он просто конченный идиот, что позволил каким-то там мыслям заполнить себе голову, что позволил себе отвлечься. Он не должен был расслабляться, не должен был быть настолько беспечным. И то, что Бэррон сейчас сжимает его ладонь с такой силой, тоже раздражает его. Потому что он не заслуживает поддержки, особенно такой. Бэррон просто должен был бросить такое ничтожество, как Коля, он не должен был ждать его. Белорус выдергивает свою руку из захвата и слышит, как Бэррон гулко сглатывает от этого. Лукашенко даже не смотрит на него, потому что знает, больше, чем чего-либо, Коле не хочется разочаровывать Бэррона, хочется быть для него защитой и опорой, тем, кем Коля и был до сегодняшнего момента. Коля просто ничтожен сейчас, его раздавили, даже пальцем не моргнув, а все зачем-то до сих пор остаются рядом с ним. Коля потерпел поражение не на льду, Коля проиграл самому себе, своей гордости и своему характеру. Машина останавливается возле ворот и только сейчас Коля понимает, что на улице дикий ливень. Дождь тарабанит по серому асфальту, разбивая о него свои тяжелые, грузные капли. Парни выходят на улицу, а Коля снимает с себя ветровку и отдает ее Бэррону, который мокнет буквально за секунду. Трамп дрожащими руками забирает ту, накрывая голову, а Коля вдыхает полной грудью и прикрывает глаза. Шум дождя заполоняет всю голову, оставляя после себя лишь грохот молнии, завывание ветра и шипение воды. Белорус мокнет со скоростью света, но не дергается, стоит под дождем, принимая свою судьбы. Волосы тяжелыми сосульками опадают на лицо, а скатывающиеся с них капли разбиваются о крепкие, холодные от воды, плечи. Коля нутром ощущает, как что-то внутри тихо умирает, не издавая ни звука, прямо как сейчас белорус. Бэррон чихает и только после этого Коля, наконец, отмирает. Ему все равно, если собственный иммунитет даст сбой, но если заболеет Бэррон—Коля сам себя задушит чувством вины. Лукашенко, не говоря ни слова, берет Бэррона за плечо и подталкивает его в сторону ворот. Парни заходят на территорию, а Бейкер оглядывается, боясь, что Коля сейчас оставит его одного. Коля не оставляет, идет прямо за Бэрроном в сторону его кампуса и надеется, что вопросов лишних никто задавать не будет. Никто и не задавал. Коля пропускает Бэррона вперед, а вахтерша, завидев двух промокших, поникших, парней, молча кивнула Бэррону, пропуская их. Трамп совсем легонько улыбается, но получается настолько вымученно, что ответной улыбки не получает. Бэррону хочется плакать от осознания, что он ничего не может сделать для Коли. Он такой ничтожный сейчас, может только идти рядом и молчать, даже трогать его нельзя, белорус раздражается. Глаза жжет, Бэррон открывает дверь ключом и пропускает Колю вперед. На пол падает промокшая насквозь сумка белоруса, а сам парень проходит вперед, садится на кровать Бэррона и закрывает лицо руками, тяжело вздыхая. Бэррон снимает с себя верхнюю одежду, Колину ветровку и кофту, быстро заходит в ванную и берет полотенце. Трамп осторожно подходит к хоккеисту, накидывая сухую впитывающую ткань ему на голову. Не увидев признаков раздражения или отрицания, Бэррон начинает осторожно взъерошивать волосы белоруса, высушивая их, но в процессе Коля берет Бэррона за запястье, останавливая одну руку, а другой убирая с себя полотенце. Трамп сглатывает, понимая, что, кажется, не стоило этого делать, но Коля поднимает голову и смотрит прямиком Бэррону в глаза. Первокурсник задыхается, потому что привычный блеск в серых, любимых глазах оказывается потушен, а на его замену пришла вина. Вина, пронизывающая сейчас всего Лукашенко насквозь. Бэррон не замечает, как собственные глаза наполняются слезами, он прижимает голову хоккеиста к своей груди, надеясь, что тот слышит, как сильно и часто стучит его сердце, готовое в любой момент остановиться от боли. —Ты не виноват, —белорус дергается всем телом от того, насколько тихо и осторожно звучат эти слова, произнесенные только для него, —ты ни в чем не виноват, слышишь меня? —тон, казалось бы, должен был повыситься, но он становится только тише. Руки сами тянутся к Бэррону, сами приобнимают его. У Коли дрожат пальцы и вены у висков вздуваются. Белорус держит себя в руках, но, скорее, это Бэррон держит его, чтобы он окончательно не поехал головой, —Коль, посмотри на меня, —просит Бэррон, самостоятельно поднимая голову хоккеиста. Белорус смотрит парню в глаза и его всего передергивает от того, что Бэррон, кажется, чувствует себя в миллиард раз хуже. Трамп вытирает скатившуюся с уголка глаз соленую дорожку и практически дрожащими губами произносит, —это не твоя вина. —Я…—хрипит Лукашенко, но его перебивают. —Я не знаю, как поддержать тебя, потому что ты отталкиваешь меня, даже сейчас. Мне правда больно видеть тебя таким, я не могу смотреть на то, как ты сам себя закапываешь, но и не могу сказать тебе хоть что-либо, потому что не понимаю что именно мне нужно сказать, —Коля притягивает Бэррона к себе, усаживая на колени, стирает бесконечные слезы, текущие по исхудавшим щекам, а сердце буквально рвется на куски, —я был так рад, когда ты сказал, что я приду посмотреть на ваш матч и чтобы ты сейчас не думал, как бы ты сильно себя сейчас не принижал, ты невероятный, Коля, —у Лукашенко немеют пальцы, потому что столь искренних слов он еще ни разу не слышал, —и то, что ты сейчас держишь все в себе, пытаясь отгородить меня от собственных переживаний, —Бэррон рвано вздыхает, а Коля понимает, что ненавидит себя за то, что довел Бэррона до слез, —ты все равно номер один, не только для всей команды, потому что я не об этом, ты мой номер один, Коль, всегда им был и будешь, не важно что произойдет, —Коля прижимает Бэррона к себе, пока парень трясется всем телом, сжимая ладони на мокрых плечах хоккеиста, —ты же веришь мне, правда? —в ответ кивок, Бэррон обвивает шею белоруса руками. Так и хочется сказать ему те три заветных слова, но Бэррон не может, живот крутит от волнения. Они молча обнимаются некоторое время, а после Коля сжимает Бэррона с такой силой, что Трамп начинает задыхаться. Бэррон не сразу понимает в чем дело, но уже через секунду до него доходит, —если ты злишься на самого себя, —пауза, —можешь выместить это на мне, —Бэррона отрывают от себя, с немым вопросом смотря прямо в глаза, —я не против, ладно, я просто хочу, чтобы ты был в порядке. —Я не хо…—и ему вновь не дают договорить. —Ты хочешь, —и ответом тут же служит движением кадыком вверх-вниз, —ты можешь, —пауза, —ты сделаешь. Коля вздыхает, чуть раздраженно, но это было вполне ожидаемо. Бэррон все еще сидит у него в ногах и ждет хоть каких-либо действий. Ждет долго, минуты, может быть три. И уже хочет было спросить в чем дело, потому что Бэррон дал добро, но этим не пользуются, как на губах Лукашенко выступает нервная ухмылочка, а руки с талии смещаются на бедра. —Я могу делать все, что захочу? —Бэррон кивает, прежде, чем до него доходит на что он вообще только что подписался.***
Мэтт стоял возле черного входа, чуть поодаль, и уже докуривал, может быть, вторую сигарету по счету. Парни ушли вперед, не став дожидаться Стивенсона, к тому же Марк еще и захватил вещи Лукашенко, так что Уокеру было впадлу ждать младшего с тяжелыми сумками на плечах. Канадец стряхивает пепел и матерится, когда тот попадает на собственные кроссовки. Впрочем, это не столь важно. На улице противно моросит, а Мэтт стоит под крышей и дымит, рядом с плакатом, уведомляющим о том, что курить на территории арены категорически запрещено. Стивенсон дожидается, пока дверь черного входа откроется и из нее выйдет тот самый парень, из-за которого Никита и получил травму. Мэтт щурится, делает последнюю затяжку и стряхивает пепел, выпуская клубы дыма. Бычок стреляет в сторону, Мэтт разминает шею и буквально за секунду достигает того самого парня. —Слышь, чучело, —зовет канадец. Парень останавливается, оборачиваясь на оскорбление, а в следующую секунду его сбивают с ног одним ударом в лицо. Этим все не заканчивается. Баул соперника отлетает куда-то в сторону, а сам парень прикрывает лицо, пока Стивенсон с силой замахивается и бьет ногой в живот. Канадец усмехается, называя его слабаком, а потом бьет еще раз. И еще. И еще. Тот уже хрипит и только после того, как парень начинает откашливаться, морщась от боли, Мэтт прекращает, отходит на несколько шагов. Плечи мокрые из-за моросящего дождя, но Стивенсону плевать. Он с удручением понимает, что те две сигареты были последние, ругается на самого себя и уходит, даже не подозревая, что был не последним, кто уходил.