***
Будит Колю не привычная, давно надоевшая мелодия, а негромкий стук в дверь и просьба спускаться к завтраку. Лукашенко потягивается в кровати, нехотя открывая глаза. Все же в родном доме и спится спокойнее, даже если на сон ушло каких-то пара часов. Белорус взлохмачивает свои волосы, окончательно вылезая из кровати. Прохладный пол прогоняет остатки сна, и Коля направляется в ванную, чтобы привести себя в порядок. Теплый душ помогает расслабиться, а любимый гель для душа приятно обволакивает кожу, смывая с нее тяжесть от полета и долгой дороги домой. Коля проводит наизусть выученные махинации, приводит голову в порядок и выходит из ванной комнаты. Сумка с наспех собранными вещами оказывается лежащей у двери, Коля подходит и, не двигая ту с места, раскрывает, находит среди всей накиданной более-менее удобную одежду, переодевается. После чего выходит из комнаты и чисто интуитивно доходит до столовой, уже с коридора чувствуя запах вкусно пахнущей еды, выставленной буквально несколько минут назад. К удивлению Лукашенко, папы за столом не оказывается, но это не мешает парню сесть на стул и нервно провести ладонями по коленям, оглядываясь по сторонам. Немного непривычно, обычно Коля не завтракает, так как пары начинаются довольно рано, а тренировки еще раньше, поэтому приходилось довольствоваться лишь перекусами и обедом. Белорус знает, что это не очень хорошо для организма, но ничего поделать не может. Мысли прерываются, когда в дверях показывается Лукашенко старший. Коля мягко улыбается отцу, пока тот треплет сына по волосам и желает доброго утра, присаживаясь рядом. Завтрак проходил в спокойной обстановке, звенели столовые приборы, постепенно пустели тарелки, а вместо типичных телевизионных новостей в воздухе были слышны лишь разговоры. Лукашенко расспрашивал своего сына о перелете и том, как ему спалось. Коля смеется, говоря, что кровать, на которой можно раскинуться звездочкой и еще останется куча места, нравится ему гораздо больше, чем та, на которой он спит у себя в общаге, хотя в ней есть и свои плюсы. Рассказывает про перелет и то, как его вымотали пересадки, про ночной Минск, который Коля хоть и увидел мельком, потому что жутко спать хотелось, но тот словно что-то задел глубоко в душе. Коля скучал по родному городу, свежему воздуху и семье. Лукашенко удивляется сентиментальности сына, а Коля лишь ухмыляется, пожимая плечами. Он лишь поделился тем, о чем думал, не более. Под самый конец Коля все же интересуется куда именно они поедут. Оказалось, что на открытие какого-то очередного завода. Лукашенко кивает, поняв, что проявленный интерес явно того не стоил. Они расходятся, поскольку появились какие-то важные дела, которые нужно урегулировать до встречи, но перед этим папа просит Колю не уходить далеко, поскольку его могут попросить начать собираться в любой момент. Коля кивает, встает из-за стола и провожает отца взглядом, вздыхая, когда тот пропадает из виду. Делать нечего, поэтому Коля решает подняться обратно к себе и, возможно, еще совсем немного поваляться в постели. Сегодня у него ленивое настроение. Поднявшись к себе, Коля ставит телефон на зарядку и тут же забывает о нем, потому что находит кое-что интересное. А именно свои воспоминания. Коля помнит, как просыпался каждое утро, как собирался в школу и как играл в своей комнате. Лукашенко блаженно улыбается, чувствуя приятную тяжесть в груди. Парень выглядывает в окно, вид из которого выходит на их внутренний двор, и хмыкает. Возможно не сейчас, но Коле хочется прогуляться там. Вообще, стоит пройтись по всему дому, вспомнить, так сказать, какого это—чуть ли не потеряться в бесконечных коридорах. Коля падает на застеленную кровать, устремляя взгляд в потолок. Неплохо, но…одиноко что ли? Кровать огромная и совсем непривычная, места много, даже слишком. Лукашенко ворочается, пытаясь принять более удобное положение, но таковое не находится. Коля садится и, оглянувшись по сторонам, вздыхает. Тут же в дверь коротко стучатся и Коля слышит давно забытое, серьезное обращение к себе: —Николай Александрович, —и чуть погодя, —меня просили передать, чтобы вы собирались. Колю передергивает от слишком официального обращения, но с этим ничего не поделать. Белорус слезает с постели и направляется прямиком к шкафу. Подумать о том, что все его прошлые костюмы, наверное, уже малы, Коля не успевает, поскольку новый обнаруживается прямо среди остальных, обернутый в специальный полупрозрачный чехол. Лукашенко усмехается, вытаскивая тот, а после даже слегка удивляется тому, насколько элегантным он выглядит. Совсем не бережно Коля бросает чехол с костюмом на кровать, решая перед примеркой ополоснуться в душе. Коля знает, что отец не стал бы торопить его и просить собираться за десять минут до выхода. Скорее всего время еще есть, а это значит, что душ лишним не будет. Приняв прохладный и быстрый душ, Коля, взбудораженный предшествующими событиями, зачесывает чуть намокшие волосы назад и вжикает молнией, как-то странно себя ощущая. Костюм, темно-синего цвета, идеальный настолько, что у Лукашенко скулы сводит, чуть светлее, но идеально подходящий к нему, галстук и рубашка, белая настолько, что у Коли глаза болеть начинают. Белорус нервничает, поскольку последний раз надевал костюм полтора года назад, а то и больше, Коля не очень уверен будет ли ему комфортно в нем, после долгого ношения совершенно иной одежды. Думать можно долго, вот только не хочется задерживаться. Костюм окончательно изымается из чехла, Коля мешкает с секунду, после чего накидывает хлопчатую рубашку на плечи, ощущая, как по ним проходится холодок. Коля мельком смотрится в огромное, во весь рост зеркало и не может понять, что чувствует. Костюм сел просто идеально, ткань рубашки приятно касается тела, ничего не стеснят и не сковывает движения, но все равно. Непривычно. Лукашенко отводит плечи назад, зарывает пятерню в волосы и выходит из комнаты, встречаясь лицом к лицу со своим личным охранником. Тот оповещает о том, что Коля как раз вовремя, самое время выдвигаться. Белорус угукает, все еще странно себя чувствуя, но покорно направляется за охраной к выходу, где его уже ждали. Отец хлопает сына по плечу, говорит, что только заметил, как же сильно тот вырос. Коля отводит взгляд, дабы не выдать собственное смущение, бурчит «ну пап», вызывая широкую улыбку Лукашенко старшего. Сев в машину, Коля немного поерзал на одном месте, после чего слегка повернулся к окну и вздохнул. Путь обещает быть не очень долгим, но явно стрессовым для парня, поскольку, кажется, к нему еще до конца не пришло осознание о том, что он, наконец, дома. Коля не успевает задуматься о своем, его уже коротко дергают на себя, интересуясь чего такого хоккеист увидел. Лукашенко пожимает плечами, ничего не отвечая, потому что Коля и сам не знает чего такого он там увидел. Ничего, наверное, просто в Америке Коля редко выходит за пределы территории, а если и выходит, то только для вечеринок, которые обычно проводятся где-то в съемных домах или просто подальше от города. Коля давно не видел просто так гуляющих людей, школьников и не слышал родной язык, по крайней мере в таких количествах. Лукашенко старший тяжело вздыхает, говоря, что Коле стоит приезжать сюда почаще, а то у него даже акцент начал появляться. Коля смеется, нарочно соглашаясь с отцом на английском, получая в ответ лишь покачивание головой. Коля всматривается в быстро сменяющиеся виды за окном и вздыхает. Если бы он мог, ему бы хотелось прогуляться в каком-нибудь парке. Да даже не парке, сквера бы хватило, Коля так давно никуда не выбирался. Чистое голубое небо, без единого облачка, разрезают высокие яркие здания, закрывая собой теплое осеннее солнце. Окна закрыты, но Коля уверен, что если их открыть, то по салону прольется тот самый родной воздух, которого Коле порой так не хватает в штатах. Внезапно возникает мысль о том, что Бэррону бы понравилось в Беларуси. Просто так, совершенно ни с чего, Коле просто приходит в голову эта мысль и все. Коля мог бы как-нибудь свозить его сюда, думает парень, а потом понимает, что нет, не мог бы. Бэррон то ладно, а вот Коля…это там он обычный ученик третьего курса Николай Лукашенко, а здесь он сын президента, которого даже собственная охрана кличет по имени и отчеству. Белорус вздыхает, эти мысли давят в груди и расстраивают, поэтому Коля старается как можно быстрее отогнать их от себя. Высотки все еще сменяются друг другом, люди все еще куда-то спешат или гуляют, а у Коли отпало всякое желания всматриваться в родные просторы. Вспоминает юный хоккеист про то, куда именно они едут лишь тогда, когда на горизонте показывается тот самый завод. Народ уже столпился на улице, и именно, наверное, поэтому, Коле совсем немного тревожно. Парень медленно выдыхает, вспоминая каким именно должно быть его лицо во время мероприятия. Что-то между отстраненностью и похуистичностью, если Коле не изменяет память. Ему не впервой строить каменное выражение лица, вот только в универе оно больше походит на сосредоточенное, потому что лекции и правда интересные, а про практику вообще можно говорить бесконечно. Тут Коля должен следить за собой, чтобы не дай бог никто ничего лишнего не подумал. Выходя из машины и придерживая отцу дверь, Коля вспоминает про Никиту и его приколы, заставляющие не то, чтобы скорчить недовольную мину, но хмыкнуть Коля успевает. Пока не видят, все нормально. Толпа тут же шумно приветствует президента, а личная охрана в лице одного человека указывает на какое-то место, вставая рядом. Коля осматривает всех присутствующих, стараясь не заострять ни на чем внимание, понимает, что в общем и целом на него сейчас направлено шесть камер, выпрямляется и устремляет взгляд в никуда. Первое время до белоруса доходили слова отца, но после влетали в одно ухо и тут же вылетали из другого. Коле некомфортно и ему приходится прикладывать титанические усилия, чтобы не закатить глаза от скуки и не вздохнуть громко. Коля уже хочет домой. Охрана замечает некие перемены в лице Николая, поэтому незаметно дергает парня за рукав, молча интересуясь все ли в порядке. Шум от каких-то вопросов и возгласов слишком громкий, поэтому Коля решает поинтересоваться вслух, надеясь, что его вопрос утонет во всей этой вакханалии. —Сколько длится мероприятие? —Около получаса. Коля не решается спросить сколько прошло, потому что нутром чувствует, что не много. Расстраивать самого себя не хочется, поэтому он кивает, возвращаясь в свое привычное положение. Мысли начинают забивать всю голову и как бы Коля не старался им сопротивляться, никакое сопротивление не идет в сравнение с Бэрроном в его голове. Лукашенко бы усмехнулся, да не может, поэтому лишь снова по привычке отводит плечи назад и опять-таки выпрямляется. Что ж, бороться со злом в виде Бейкера Коля не привык, поэтому с удовольствием примыкает к нему. Они не виделись всего несколько часов, но, кажется, Коля уже соскучился по нему. Он понял это еще у себя в комнате, когда собственная кровать показалась бескрайним морем, в котором утонуть можно быстрее, чем доплыть до берега. У Лукашенко и самого койка не очень-то обширных размеров в комнате, к тому же еще и верхняя, а у Бэррона на кровати он вообще еле помещается, к тому же Бэррон и сам не маленький и далеко не компактный. Разве что американец идеально подходит рукам белоруса. Так, Колю явно несет не туда, нужно возвращаться. Так вот. Кровать Бэррона. Они на ней еле-еле вдвоем вмещаются, Бейкеру приходится засыпать либо прижавшись к стене, либо на Лукашенко—второе, ему, конечно, нравится больше, Коля уверен—но это вообще не напрягает. Да, места мало, дико мало, но это даже к лучшему. Они могут быть близко друг к другу, как не могут быть нигде. И их ленивые поцелуи после секса и утренние смешки Бэррона куда-то Коле в ухо. Лукашенко мотает головой, ослабляет галстук и поправляет волосы. Кажется, его занесло туда, куда не стоило бы. —Николай Александрович, тут камеры, —Коля коротко кивает. Он и сам это прекрасно понимает, но, черт, сами бы попробовали оставаться хладнокровными, когда в голову лезет такое. Всего на секунду Коля позволяет себе прикрыть глаза и глубоко выдохнуть. Нужно привести мысли в порядок и наконец вернуться в реальность, хотя оставлять Бэррона даже в собственном сознании одного не хочется. Блин, он оставил Бэррона одного. Лукашенко непосильным трудом возвращает себе каменное выражение лица и на всякий случай приковывает взгляд к отцу. Пусть репортеры понапридумывают себе статей, что младший сын вдруг заинтересовался политикой, все равно. Главное, чтобы в голову не лезли. На затворках сознания Бэррон все еще машет ему своей ручкой и просит вернуться, Коля ломается, но в итоге не выдерживает. Картинка перед глазами расплывается, а в голове начинает гудеть. Кажется, никогда еще Коле не хотелось кого-то увидеть так сильно, как сейчас Бэррона. Хоккеист надеется, что с Бейкером там все хорошо, но почему-то нутром чувствует, что все не радужно. Они поссорились прямо перед отъездом, даже не смогли нормально попрощаться. Если бы Коля знал, он бы непременно остался у парня, провел бы с ним целую ночь, а наутро еле-еле выполз из загребущих холодных ладоней, как делал это обычно. Где-то внутри распускается теплый бутон из чувств, превращаясь в цветок невиданный красы. Колю так забавляет тот факт, что под утро Бэррон остывает и жмется поближе к нему. От холодных прикосновений Коля обычно и просыпается. Как Бэррон вообще переживает зимы, если он мерзнет уже в самом начале осени? Лукашенко этого не понять, но он считает это милым. Когда Бэррон дрожит всем телом, кутается в одеяло и фырчит, пряча холодный нос в шее белоруса. Бэррон такой невероятный, буквально самый лучший. Коля начинает волноваться, как бы парень не замерз за эти дни без него. —Николай Александрович, —Коля вздрагивает, когда понимает, что, кажется, слишком сильно хмурится, смотря на собственного отца. Хоккеист отводит плечи назад, еще раз поправляет волосы, все же ловя обеспокоенный взгляд Лукашенко старшего. Хоть бы вопросов лишних не было. Коля осматривается по сторонам, замечая, что несколько людей из толпы перешептываются о чем-то. Никакими странными наклонностями Коля не страдал, но подумать о том, что, возможно, говорят о нем, подумал. И, как оказалось, зря. Речь уже явно подходила к концу, но с каждой секундой Коле становилось все тяжелее. Как будто ослабленный галстук затянулся обратно и с силой давит на горло. Коля перебирает пальцами в воздухе и впервые понимает, что ему…страшно? Неприятно, хочется как можно быстрее уйти отсюда, от всех этих камер, запечатляющих буквально каждое движение, от щелкающих беспрерывно фотоаппаратов, от шептаний за спиной, даже от громких речей отца, в которые Коля уже давно перестал вслушиваться. Эти мысли сбивают с толку и дабы не выдать собственную панику, подступающую к горлу, Коля возвращается в давнишние воспоминания, когда такие мероприятия были в радость, а не в тягость и вызывали лишь улыбку, а не каменное выражение, которое нужно было сохранить от начала и до посадки обратно в машину. Коля вспоминает как все это было для него в новинку и как все это было интересно, как он ходил с папой за руку и слушал буквально все, о чем говорят вокруг. А что сейчас? Сейчас Коля стоит рядом со своей охраной и считает секунды до конца. Сейчас Коля боится лишний раз дернуть лицевыми мышцами, потому что если подумают о чем-то, то сразу же наклепают статей с провокационными названиями. К Коле и так слишком повышенное внимание, куда уж еще. Лукашенко вертит головой, прочищая горло. Видимо, он и правда вырос. Коле не нравится все это. Излишнее внимание, все эти встречи, стоять под камерами, как под прицелом. Эта жизнь явно не для него. Быть центром внимания—да лучше убейте, Коле бы жить совершенно обычной жизнью, которая есть у него в штатах. Белорус хмыкает; никогда бы не подумал, что будет так скучать по совершенно другой стране. Там у Коли свобода, друзья, хоккей и Бэррон, там Коле комфортно. Беларусь Коля любит, но скучать по ней он любит больше, чем находиться тут, видимо. Конечно, тут у него семья и никуда от них он не денется, да и не хочется, но…почему-то душа больше лежит к отдаленным штатам, где воздух, может, и не такой чистый, зато он не давит и на Колю не смотрят во все глаза, там не приходится обдумывать каждое свое действие. Там Коля живет. Удивительно, но, подумав обо всем этом, Коля успокаивается. Тревога отступает только после мыслей о том, что Коле хочется назад. Хоккеист теребит рукав пиджака, слегка нахмуривая брови. Ему сообщают, что остались всего какие-то жалкие минуты и это греет сильнее, чем самая лютая печка в мире. Коле уже как можно быстрее хочется свалить от всей этой прессы, от всего этого внимания. Хочется обратно домой, чтобы не пялились как на восьмое чудо света, хочется запереться в комнате и все. И ничего больше. Это утомляет.***
Выдыхает Коля лишь тогда, когда садится в машину и захлопывает дверь, заглушая чересчур громкие разговоры. Он не думал, что можно устать сильнее, чем на тренировках, но он устал. Не физически, а больше морально. Они трогаются, и только когда машина выезжает на главную дорогу, Лукашенко откидывается назад и наконец расстегивает единственную пуговицу на пиджаке. Отец хлопает его по колену, интересуясь с чего это вдруг Коля сегодня какой-то рассеянный. Хоккеист молчит с секунду, после отвечая, что окончательно отвык от всего этого, получая в ответ короткий смешок. Некоторое время едут молча, тишину разбавляет лишь звук мотора и тихо играющая песня на фоне. Коля смотрит в окно, но взгляд ни на чем не заостряет, ему лень. Тишина в салоне прерывается коротким кашлем, Колю передергивает, а до ушей доносится знакомая мелодия, которую, впрочем, в следующий момент тут же переключают. А жаль, с этой песней у Коли есть одно приятное воспоминание. Например, как они с Бэрроном целовались на той самой вечеринке в честь дня рождения белоруса. Неосознанно хоккеист вздыхает, подпирая щеку кулаком. Он скучает по Бэррону. Лукашенко дергается, когда его вновь хлопают по колену, обращая на себя внимание. Вопроса парень не услышал, поэтому слегка хмурится, извиняется и просит повторить. —Я слышал, ты общаешься с русским парнем, —Коля сначала напрягается, но после понимает, что укора в словах отца нет, и более-менее расслабляется. —Ну да, —просто отвечает парень, —Никита, —молчание вновь накрывает с головой, Коля сглатывает, боковым зрением чувствуя, как отец бросает на него вопросительные взгляды, —все нормально, —пауза, —он никому не расскажет. —Я просто беспокоюсь за тебя, —и Коля верит, потому что знает, что это самая что ни на есть чистейшая правда. —Я знаю, —коротко кивает парень, вздыхая. —Хорошо, —пауза, —раз ты так говоришь, —Лукашенко старший коротко улыбается, получая какую-то нервную улыбку в ответ. Почему-то обстановка кажется странноватой. Возможно, диалог стоило начать немного с другого, —как с хоккеем дела? —вполне нейтральный вопрос разрезает густой воздух, а Коля радуется, что у него спросили именно это, а не еще что-то про Никиту. —Да как обычно, —пожимает плечами белорус, —тренировки, все дела, — Коля расслабляется, чувствуя себя чуть увереннее, чем секунду назад, —скоро начало сезона, первая игра, готовимся вот, —и тихо смеется, —устаю, конечно, но этого того стоит, —постепенно углы сглаживаются, Лукашенко старший интересуется не передумал ли Коля насчет того, чтобы заниматься профессионально, на что парень лишь фыркнул и мотнул головой, говоря, что ему, конечно, нравится играть в хоккей, но не настолько, чтобы отдавать ему всю свою жизнь. —Понятно, —некоторое время они вновь молчат, но напряжения не чувствуется. Наоборот, Коля спокойно всматривается в мельтешащих за окном людей, пока его вновь не спрашивают: —Ты подумал насчет учебы? Лукашенко практически закатывает глаза, но успевает себя сдержать. Он знает, что папа хотел бы, чтобы Коля учился на родине, а не за тридевять земель, но вот самого Колю вполне такой расклад устраивает. И это, пожалуй, единственная тема, на которую хоккеист не хотел бы говорить. Единственная, лежащая на поверхности тема естественно. Белорус угукает, прочищает горло и сухо выдает: —Давай не сейчас, —если бы Коля мог, он бы вообще предложил не говорить об учебе, но так дела не делаются. Отсрочить разговор—единственное, что Коле под силу. Отец соглашается, но с явной неохотой. После неудачной попытки выстроить диалог вновь наступило молчание. Продлилось, правда, оно не долго, поскольку до резиденции оставалось всего-ничего. Коля по привычке все еще смотрит в окно, вздыхая. Мысли о том, что Бэррону бы и правда здесь понравилось, все еще живут в голове. Коля бы мог, допустим, пофоткать парню Минск, но, во-первых, это безрассудно, поскольку если Колю заметят, будет как минимум много вопросов, во-вторых, Бэррон не должен знать, что Коля был в Минске. Что в этом плохого не очень понятно, но Лукашенко нутром чувствует, что от этого стоит воздержаться. Подъезжая к дому, Коля вспоминает кое о чем, о чем задумывался, но правда всего на секунду. —Пап, погоди, —Лукашенко старший останавливается практически в самых дверях, оглядываясь на сына, —а где Умка? —Умка? —переспрашивает опешивший президент, заходя внутрь. Коля кивает, следуя за отцом, —он сейчас не тут, —пауза, —хочешь, его привезут? —Да, —тут же отвечает хоккеист с серьезным лицом. —Хорошо, —усмехается Лукашенко старший, —но это будет ближе к вечеру, ничего? —Коля мотает головой, мол, ничего, после чего парня вновь ерошат по волосам и отпускают заниматься своими делами. Первое, что приходит в голову Коли—немедленно переодеться.***
Поднявшись к себе, первым делом Коля снимает с себя костюм, бросая тот на кровать, и шлепает в душ, дабы поскорее смыть с себя всю ту тревогу и многочисленные взгляды, которые парень сегодня на себе ощутил. Коля делает воду теплее, чувствуя мурашки от контраста температур, выдыхает. Теперь ему лучше, намного лучше. Чистый и разморенный горячим душем, Лукашенко выходит, вытирая волосы полотенцем. Костюм все еще валяется на громадной кровати, словно ждет, когда к нему наконец проявят должное уважение и повесят на плечики, после чего запрут в шкафу и оставят пылиться еще на полтора года, а то и больше. Коля трясет головой, вешая сырое полотенце на спинку стула, вздыхает и все-таки убирает тот в шкаф, чтобы глаза не мозолил и не напоминал о сегодняшнем мероприятии. Коле хватило, спасибо. Парень переодевается в какие-то домашние шорты, найденные в том же шкафу и чудом налезшие на выросшего белоруса, с футболкой и падает на кровать, не заботясь о том, что вода с волос может намочить ту. Коля лежит некоторое время раскинув руки в стороны, но после все равно кладет их себе на живот, сцепляя в замок, и вслушивается в тишину, что гуляет по всему дому. На телефон приходит какое-то уведомление, отрывая Колю от своих мыслей, что летали в голове и никак не могли остановиться на чем-то одном, о чем парень мог бы подумать. Он ложится полностью на кровать, беря на сто процентов заряженный мобильник в руки. Тот вибрирует от количества приходящих уведомлений, но Коля стирает их одним нажатием кнопки, а после выключает и вспоминает куда положил свою белорусскую симку. На то, чтобы вспомнить, уходит каких-то несколько минут, Коля меняет симку и ждет, пока телефон включится обратно. После чего опять ложится на кровать и заходит в браузер. Лукашенко не часто таким занимается, но ему совсем немного интересно что же такого о нем напишут, увидев его спустя время. Коля жмет на последние новости и даже не удивляется, когда видит буквально миллиард новых статей, большинство их которых названы так, что даже открывать страшно. «Спустя довольно продолжительное время президент появился на мероприятии в компании своего младшего сына, которого не было видно на горизонте довольно давно.» Лукашенко листает вниз, морщась от прикрепленной фотографии. Смотреть на себя со стороны Коле не очень нравится, к тому же он какой-то злой получился, поэтому белорус ведет пальцем по экрану, собираясь прочесть дальше, но видит, что дальше статья заканчивается на обсасывании изменений во внешности хоккеиста и Коле становится скучно. Он выходит и открывает еще некоторые, игнорируя какие-то язвительные сравнения с отцом, которые не то, что надоели, а уже порядком заебали. Коля тратит на все это не меньше часа, неосознанно погружаясь и вчитываясь, иногда хмыкая с чересчур обожествления и идеализирования его образа. У белоруса уже затекает шея, поэтому он решает закончить на сегодня с интернетом и пойти, может быть, прогуляться, но натыкается на слишком уж абсурдное название и не может не нажать на него, любопытство берет верх. «Принц без королевства.» Коля искренне смеется с того, что написано в статье двухлетней давности и выходит, даже не дочитав до конца. Чего только в этом интернете не понапишут, чтобы попасть на первую полосу. Парень мотает головой, выходит и глазами зацепляется за иконку не безызвестного приложения. Что-то Лукашенко подсказывает, что сейчас там полный аншлаг. Коля довольно долго решает зайти ему или нет, после чего жмет на иконку приложения, задерживая палец, и удаляет то вовсе. Вообще, он даже и не скачивал его, это все Никита, который вначале слал Лукашенко тик-токи с ним. Для чего не очень понятно, Коля все равно их не смотрел. А потом как-то забылось. Вспомнилось только сейчас и это отличный момент, чтобы распрощаться с той жизнью окончательно. Ему хватает того, что он постоянно слышит музыку оттуда в универе, ведь Ершов сидит там постоянно. Хоккеист хмыкает, думая, что теперь понятно, почему тот всегда один. Коля окончательно встает с кровати и выходит из комнаты, кидая телефон куда-то на прикроватную тумбочку. Хочется пройтись, поэтому Коля решает выйти во двор, на который облизывался еще с самого приезда. Все равно на улицу выходить желания нет, а так хоть будет какая-то видимость, что Лукашенко сидит не в четырех стенах. Белорус открывает дверь комнаты и оглядывается. Охраны нигде не видно и это, скорее всего, заслуга отца, который взаправду решил дать Коле больше свободы, по крайней мере пока он дома. Хоккеист хмыкает и выходит окончательно, быстрым шагом оказываясь у лестницы и спускаясь по ней так же быстро. Коля оглядывается, чувствуя себя подростком, который собирается сбежать из дома, смеется со своих мыслей и не сбавляя шага оказывается у выхода во двор. Не мешкая ни секунды, белорус проворачивает ручку и оказывается на улице. Из-за того, что на нем все еще футболка и шорты Коле слегка прохладно, но не критично. На небольшой террасе Коля находит свои старые шлепанцы, сует в них ноги и бодрым шагом спускается к природе, осматривая зеленые ограды и расцветшие бутоны, придающие холодному воздуху цветочный оттенок. Коля осматривается вокруг, проходя мимо усаженных различными цветами, названия которых Коля сейчас не вспомнит, клумб, а на лице невольно выступает мягкая улыбка. Белорусу до сих пор нравится тут гулять, как в детстве. Ему нравилось наблюдать за цветением, за увяданием, за тем, как раскрывались бутоны и обратно, Коле нравилось сидеть под громадными посаженными яблонями и часами вслушиваться в мелодию, когда сильный ветер гонял зеленую листву. Бэррону бы тут точно понравилось, Коля уверен. Он бы ходил и смотрел на все это, как завороженный, а Коля бы держал его за руку и смеялся с его лица. Лукашенко перебирает пальцами в воздухе, и улыбка из расслабленной приобретает грустный оттенок. Ему не хватает Бэррона, не хватает его смеха и громкого голоса, не хватает прикосновений его холодных пальцев. Не хватает всего Бэррона. Сейчас Коля пожалел о том, что не взял с собой телефон. Ему бы очень хотелось показать Бэррону хоть капельку той красоты, которую белорус сейчас наблюдают. Эти желтеющие листья, высыхающие с каждой секундой, опадающие на протоптанные дорожки. Лукашенко вздыхает, устремляя взгляд в небо. Абсолютно чистое, ни единого облачка. Коля скучает по Бэррону. С каждой минутой все сильнее. —Кого ищешь? —Коля вздрагивает, когда ему на плечо резко ложится отцовская рука. Сердце ухает вниз, но тут же возвращается обратно, когда до белоруса доходит, что это всего лишь папа. Коля вздыхает, произнося: —В смысле? —Такое чувство, что ты пытаешься кого-то найти, —пожимает плечами Лукашенко старший, получая в ответ лишь многозначительное молчание. Наверное, ему бы хотелось найти тут Бэррона, но он понимает, что это невозможно. Хоккеист усмехается, говоря, что просто задумался и ему охотно верят. Дальше они идут вдвоем, Коля чувствует, что папа хочет что-то сказать, даже примерно догадывается что именно, но первым начать не решается, к тому же его эта тема заботит не так, как Лукашенко старшего, точнее вообще не заботит, —Так что начет учебы? —белорус прочищает горло и дергает головой куда-то влево. —А что насчет учебы? —переспрашивает хоккеист, —меня все устраивает. —Ты же знаешь, что мне было бы спокойнее, если бы ты учился здесь, —Коля кивает, потому что действительно понимает. Понимает, вот только не соглашается, ибо его самого все устраивает. Учиться в штатах ему нравится и переводиться обратно он не намерен. —Мне нравится в Америке, —просто говорит белорус, смотря куда-то себе под ноги, —и учиться там, —пауза, —предметы и практика, —вздох, —не думаю, что тут мне будет так же комфортно и интересно, —усмешка, —не в обиду, просто говорю то, что думаю. Некоторое время они молчат. То ли ответ сына Лукашенко не устроил, то ли он задумался над его словами. Ничего такого Коля не сказал, но все же. Тема такая себе, не для развлечений и если нужно будет поругаться, Коля будет ругаться. Потому что он знает чего хочет и не намерен переворачивать свои планы с ног на голову. —Хорошо, —после долгого молчания наконец вздыхает отец, останавливаясь и хлопая сына по плечу, —только ты должен пообещать мне, что будешь осторожен, —хоккеист дергает уголками губ, беззлобно хмыкая. —Я всегда осторожен, —и погодя, —к тому же не думай, что я не заметил охрану, —смеется белорус, —я еще и глазастый, пап, —Лукашенко старший практически сконфуженно улыбается, тем самым еще сильнее забавляя сына, —я могу за себя постоять, —звучит настолько уверенно, что сомневаться в словах Коли было бы настоящим предательством. —Конечно, —Лукашенко еще раз хлопает сына по плечу, после чего они продолжают свою прогулку, но уже молча. Только спустя, может, минут сорок Коля решается спросить у папы почему он до сих пор с ним ходит. Тот, усмехаясь, отвечает, что у него выдалось свободное время, которое он наконец может посвятить своему сыну. Коля ничего на это не отвечает, но что-то внутри тут же теплеет от этих слов. Скорее всего он сам выделил это время, потому что может, а не так получилось, что у президента нашлись лишние сорок минут. Коля хмыкает своим мыслям, начиная чувствовать прохладу. Ветер поднимается, стоит зайти внутрь, как бы Коле не хотелось прощаться с этими красотами. Это безумие, но тут он будто может быть ближе к Бэррону. Идиотство, конечно, но ничего делать с этим Лукашенко не собирается. Хоккеист вздыхает, говоря, что собирается прогуляться по дому. папа шутит, мол, смотри не заблудись, на что Коля закатывает глаза и усмехается. Но прежде чем уйти окончательно и оставить отца одного, хотя он, скорее всего, пойдет дальше заниматься своими делами, Колю останавливают и долго-долго всматриваются в его лицо. Белорусу становится не очень комфортно, а последующие слова так вообще выбивают землю из-под ног. —Ты и правда очень вырос. Прежде, чем Коля успевает подумать, он уже крепко обнимает отца, чувствуя ответное объятие. Правда уже спустя секунду становится неловко. Коля первым расцепляет руки и почему-то не смотрит папе в глаза. —Ну, я пойду. —Иди. Коля разворачивается, широким шагом преодолевая все пройденное расстояние, снимая шлепки, и забегает обратно в дом на второй этаж. Тут длинные извилистые коридоры, в которых можно запутаться, а в одной из них стоит старый рояль, на котором Коля занимался музыкой. И именно к нему парень сейчас и направляется. Если уж окунаться в атмосферу прошлого, то целиком и полностью. Правда Коля не подумал, что может забыть о том, в какой из многочисленных комнатах рояль может находиться. Память парня подвела, сказала разбираться самому. Коля сначала удрученно вздохнул, а потом понял, что все не так плохо. Он может пройтись по всем комнатам, кроме, конечно, закрытых, а там может памяти надоест его подводить, и она расколется. Лукашенко немного путается в коридорах, поскольку те реально длинные и одинаковые, даже заходит в одну и ту же комнату пару раз, а это уже ни в какие ворота. Так и до вечера можно проторчать здесь, если не до ночи. А Коле этого не надо, у него еще планы, да и ночью белорус любит спать, а не бродить по дому в поисках рояля. В любом случае, если Коля захотел, то он найдет его рано или поздно. Лучше, конечно, рано. Со временем Колю начало раздражать то, что в резиденции так много комнат и однотипных коридоров. Парень тяжело вздыхает, захлопывая очередную дверь, ведущую в какой-то кабинет, уже пятый, наверное, по счету. Лукашенко уже готов был сдаться, что не похоже на него вообще от слова совсем, и пойти в свою комнату, но в последний момент удача повернулась к нему лицом и последняя комната, самая отдаленная и самая крайняя, оказалась именно музыкальной. Она была светлой и совершенно не сочеталась с темными, грузными кабинетами на этаже. Коля прикрывает дверь и проходит внутрь. Окно было слегка приоткрыто, видимо тут недавно убирались, пол в некоторых местах до сих пор блестит от воды. Белорус окно закрывает, зашторивает полупрозрачный тюль и поворачивается к инструменту, за который не садился уже очень-очень давно. Коля помнит, как в самом начале с неохотой садился, после напряженной, опять-таки, как казалось тогдашнему еще не хоккеисту, игры, за рояль и тыкал пальцам по клавишам, прислушиваясь к нотам. Лукашенко вздыхает, подходит ближе и открывает крышку, чувствуя, как ностальгия накрывает его бурной волной. Он проводит ладонью по кристально белым клавишам, рвано вздыхая от нахлынувших чувств. Оглянувшись по сторонам и убедившись, что он действительно один, Коля садится за рояль, делает глубокий вдох и давит на клавишу. До дрожи знакомый, такой родной и чистый звук заставляет кожу покрыться мурашками, а сердце застучать в разы быстрее. Коля мешкает с секунду, а после комната наполняется быстрой мелодией, что заполняет голову и проникает в самое сердце, успокаивает и заставляет очистить разум. Руки словно живут своей жизнью, и Коля не препятствует этому, его удивляет то, что он даже не ошибается, а после парень резко останавливается и поднимает голову. Стоя в дверях на него с легкой улыбкой смотрит отец, а когда Коля прекращает, делает шаг вперед и заходит в комнату, извиняясь, что прервал его. Коля усмехается, произносит, буквально одними губами: «ничего» — и закрывает крышу рояля. Лукашенко спрашивает не собирается ли он играть дальше, на что хоккеист хмыкает и говорит, что просто решил проверить помнит ли он каково это—когда музыка буквально льется из-под пальцев. На это ему ничего не отвечают, Коля встает, коротко улыбается папе и собирается уже уходить, как Лукашенко старший останавливает его и просит подождать. Коля не понимает в чем дело, пока не видит, каким ностальгическим взглядом отец рассматривает всю комнату. Белорус выпрямляется и так же ведет глазами по всему, что находится внутри. С этой комнатой связано многое: те самые уроки музыки, подготовки к концертам. Коля вспоминает, как каждый раз, когда его переполняли чувства и он не мог передать их словами—приходил сюда. Как папа, прямо как сегодня, заходит в эту комнату, прерывая игру, и как они подолгу разговаривают потом. Как Коля давал тут мини-концерты только для своего папы. Это приятные воспоминания. Пожалуй, самые приятные. —Пойдем, пап, —Коля кладет ладонь на крепкое плечо отца и слегка сжимает то. Кажется, они подумали абсолютно об одном и том же. Странно и не понятно почему, но дорогу обратно Коля нашел практически сразу. Возможно, потому что он не был раздражен, а еще шел рядом с отцом. Старался идти рядом, по крайней мере. Почему-то в голову приходили мысли подурачиться, как в детстве, но это было бы как минимум странно. Хоккеист улыбается собственным мыслям, прощается с папой, и они расходятся—Коля к себе в комнату, а отец на первый этаж. Хоккеист закрывает дверь в комнату и прижимается к ней спиной, некоторое время прислушиваясь к тому, что творится в коридоре. Тишина не всегда означает то, что там никого нет. Простояв так минут пять, Лукашенко приоткрывает дверь, через маленькую щелочку осматривая видимый ему кусок коридора. Пусто. Коля закрывает дверь окончательно, после чего берет телефон, валяющийся на кровати, и несколько секунд смотрит на черный экран. Волнение почему-то с каждой секундой бездействия только растет, поэтому Коля дергает головой, решительно вздыхает, жмет на кнопку включения и заходит в контакты, сразу же находя нужный. Белорус прижимает телефон к уху как раз в тот момент, когда на том конце принимают звонок. —Мам, привет, —на том конце облегченно-радостное «Коля», —не отвлекаю, можешь говорить? —Да, —женщина глубоко вздыхает, —да, конечно, я на работе, —Коля выдает короткое «а», думая, что, кажется, не вовремя, но тут же звук становится тише, а голоса на фоне пропадают. Коля ждет с секунду, а после вновь слышит чуть запыхавшийся, не скрывающий радости голос, —но у меня перерыв, —и тут же короткий смешок, —ты как всегда вовремя, —Коля так же усмехается в ответ, садясь на кровать. —Я в Минске, —на том конце удивленно охают. —Правда? Когда ты прилетел? —Лукашенко уверен, что он сейчас улыбается во все тридцать два как дурак, но, если честно, его это мало волнует. Он так давно не слышал маму, что готов прямо сию секунду сорваться к ней. —Поздно ночью, —просто отвечает Коля, прокашливаясь. —И надолго ты? —в голосе столько надежды, что у белоруса внутри все сжимается. —Не думаю, —и тут же тяжелый вздох, —я хочу встретиться с тобой, —пауза, —в ближайшее время или завтра, —Коля думает с секунду, —лучше, конечно, завтра, тебе будет удобно? —Конечно, —мгновенный ответ, —ты не так часто приезжаешь, Коля, —женщина смеется, —для тебя всегда время найдется, —хоккеист ухмыляется, произнося: «ну конечно», —отец знает? —спустя несколько секунд спрашивает она, стараясь держать голос как можно нейтральнее. —Нет, —Коля мотает головой, словно мама сейчас видит его, —ему незачем знать, —пауза, —я уже взрослый, —на том конце вновь усмехаются, а Коля расплывается в улыбке, —ну что? —Ничего, ничего, —смеется она, —просто рада тебя слышать, — с секунду они молчат. —Я тебя тоже, —на том конце следует рваный вздох, —я напишу тебе место встречи чуть позже, договорились? —тихое «хорошо» в ответ, —ладно, —пауза, —пока, мам. —До встречи. Звонок прерывается, Коля бросает телефон рядом и откидывается назад, устремляя взгляд в потолок и шумно вздыхая. Наверное все же стоит хотя бы предупредить отца о том, что завтра Коля, если он вообще собирался куда-то брать его с собой, сопровождать его не сможет. Вообще, даже если бы Коля не собирался встретиться с мамой, он бы, наверное, все равно отказался. Лукашенко хмыкает. Кажется, он для себя все окончательно решил. Он поворачивает голову, натыкаясь глазами на закрытый шкаф, в котором все еще висят его несколько костюмов, в том числе и новый, выгулянный в свет только сегодня, и тут же отворачивается обратно. Коля надеется, что следующим мероприятием, на которое ему придется надевать костюм, будет его выпускной. Лукашенко одним рывком подрывается с кровати и в один шаг оказывается у двери, открывая ту. Сказать лучше прямо сейчас, сразу после разговора, пока наваждение еще не спало и уверенность не помахала ручкой. Коля спускается вниз, попутно вспоминая где находится главный кабинет отца, встречаясь глазами с четырьмя охранниками. Те кивают в знак приветствия, но почему-то должного ответа не получают. Коля осматривает громадный светлый холл, а после краем уха улавливает чей-то приглушенный разговор и спешит на звук. В этом доме так громко может говорить только один человек. Подходя к кабинету, Коля понимает, что начинает нервничать. По сути он ничего такого противозаконного не делает, всего лишь хочет встретиться с мамой. Проблема в нем самом и чрезмерном внимании. Коля закатывает глаза, такие мысли только раздражают. В кабинете все так же ведутся какие-то односторонние переговоры, видимо по телефону, а Коля стоит прям вплотную к массивной крепкой двери из темного дерева и неровно дышит, не решаясь постучаться. Лишь когда хоккеист слышит звук завершения звонка, коротко, но настойчиво стучится три раза, после чего заходит. Лукашенко старший просит его присесть на один из многочисленных стульев и подождать. Коля покорно садится, ему немного неловко, что он вот так отвлекает президента от важных дел, но ничего поделать с собой белорус не может—ему же нужно поговорить с отцом. Ждать Коле долго не пришлось, разговор, в который парень не вслушивался, ибо не надо ему все это, длился секунд пятнадцать, Лукашенко кладет телефон на стол и направляет отцовский взор на сына, который уже успел встать и теперь просто осматривал кабинет. —У тебя завтра есть еще какие-нибудь выезды? —первым решает начать Коля, потому что, в первую очередь, разговаривать пришел он, а не его отец. —Конечно, —кивает Лукашенко, а Коля усмехается. Ну да, у президента и нет выездов—смешно подумать, не то, что сказать, —а что? Ты хотел со мной? —Нет, —тянет Коля, нервно почесывая затылок, —вообще, я хотел сказать, что завтра занят и не смогу с тобой поехать, —повисает молчание. —Ну ладно, —папа подходит ближе, похлопывая Колю по плечу, —ты ведь знаешь, я никогда не заставляю тебя, — В ответ кивок, —ты, говоришь, занят завтра? —белорус вновь угукает, —хорошо, —вздыхает Лукашенко старший, —только с одним условием, —Коля с вызовом смотрит в глаза отцу, но молчит, ждет, пока тот продолжит, —с тобой поедет охрана, —и прежде, чем хоккеист успеет сказать что-то против, продолжает, —для твоей же безопасности и моего спокойствия, —Коля, тяжело вздохнув, соглашается. Его опять треплют по волосам, ладонью указывая на дверь. Хоккеист останавливается на секунду в дверях, раздумывая, стоит ли предлагать отцу вместе поужинать, но вовремя одергивает себя. Тот явно сильно занят, а Коле кусок в горло не лезет. Тяжелая дверь захлопывается за Колей, а парень решает отвлечь себя от тяжелых мыслей и подумать куда им с мамой можно было бы выбраться. Долго думать не пришлось. Сразу откинув все известные Коле городские парки и скверы, в которых оставаться незамеченным практически невозможно, на ум пришел только один. Коля там практически не бывал, но он знает, что в будние дни там мало народу, практически вообще пусто, поскольку тот находится довольно далеко и не включает в себя никакие развлечения или ларьков с едой. Это что-то вроде залесья, только с насыпными дорожками и пошатнувшимися, обросшими мхом, деревянными ограждениями, а еще постоянно щебечущими птицами и белками, которые не то что подойти, посмотреть на тебя боятся. Что-то такое Коле и нужно. Тихое и спокойное место, где можно будет прогуляться с мамой и, может быть, поговорить по душам. Вновь который уже раз за день придя в свою комнату, Коля вздыхает, и пытается вспомнить где именно тот парк находится. Это стоит ему непосильных трудов и, кажется, половины нервных клеток. Более-менее вспомнив адрес, Коля пишет сообщение маме, которое она в ту же секунду прочитывает, и хмыкает, когда не получает ответа. Мандраж от предстоящей встречи поселяется где-то внутри, как бы намекая Коле на то, что спать он сегодня будет явно плохо. Лукашенко откладывает мобильник на кровать и решает сесть за свой стол, за которым он раньше делал уроки и играл в танки. Кстати о них. Белорус оглядывается, словно собирается сделать что-то плохое, после чего выдвигает стол и удивленно охает, когда находит там свой ноутбук. Так значит комнату вообще не трогали после его отъезда. Это…удивляет и радует одновременно. Коля уже большой и музыкой не занимается, а значит ограничений по времени у него теперь тоже нет. Подумав об этом, хоккеист усмехается, включает ноутбук и некоторое время просто пялится на рабочий стол, на котором почему-то творился полный хаос. Лукашенко качает головой, ругая тогдашнего себя, а после двигает курсор на заветную иконку, но никак не решается нажать. Не потому, что боится, что отец узнает и опять скажет играть на рояле, пока у Коли пальцы не отвалятся, просто…Коля думает, что сейчас просто не лучшее время для этого. Не игры, так что-то другое. Белорус находит старые фотографии, не понятно каким образом оказавшиеся тут, но не суть. Парень листает всю папку, натыкаясь на его фотографии как с мамой, так и с папой. Хоккеист смеется с самого себя в детстве, чувствуя нотку ностальгии, повисшую в воздухе. Немного грустно, но в основном Коля рад, что у него есть воспоминания с обоими родителями, хоть и по отдельности.***
Был уже вечер, на город опустилась ночная темнота, а небо заволокли серые облака, постепенно сгущающиеся. Коля смотрит в окно, ноутбук уже давно выключен и убран обратно в стол. Воспоминания слишком сильно завлекли его, это не всегда хорошо. На душе горько и тяжело, как жаль, что это чувство можно лишь переждать, а не заглушить. В интернет заходить не хочется, вообще ничего не хочется, поэтому Коля решает пойти в душ, а после лечь в кровать. Уснет—ладно, не уснет—тоже ладно, в любом случае, это его комната и ему решать где и в каких позах ему валяться. Лукашенко вздыхает, зашторивает окно, приглушая свет, и идет в душ. Под душем белорус стоит чуть ли не сорок минут. Время летит как сумасшедшее, когда Коля ни о чем не думает. Выйдя из него и переодевшись, Коля падает на кровать, прикрывая лицо руками. Он всегда так странно чувствовал себя по вечерам, или это потому, что он в своей комнате совершенно один? Руки от лица падают на мягкое одеяло, а хоккеист тяжело вздыхает, чувствуя, как на грудь что-то давит. Кажется, это совесть. Сейчас, когда никто и ничто не тревожит хоккеиста, когда его разум и мысли совершенно чисты, он вновь думает о Бэрроне. О том, как оставил его одно и уехал, ничего не объяснив. О том, как накричал на него, хотя мог поговорить спокойно, но нет, надо было именно так. Горло сдавливает, когда Коля понимает, что, скорее всего, эта их ссора задела Бэррона сильнее, чем самого белоруса. Из груди вырывается нервная усмешка, а Коля думает, что он идиот, раз оставил Бэррона на такой натянутой ноте. Он должен был остаться с ним, объясниться, ну или хотя бы сказать ту фразу вслух. Коля правда очень волнуется за Бэррона, а теперь, когда они порознь, он волнуется за него в миллиард раз сильнее. Потому что, зная Бэррона, тот весь испереживается, но никому ничего не скажет. Если так и будет, Коля не знает, что сделает с самим собой. Ничего, скорее всего, потому что не хочется расстраивать Бэррона еще сильнее. Коля и правда сделал ему больно, он даже не сомневается в этом. И только за это ему стоит выпустить свою совесть, чтоб она погрызла парня изнутри. Так ему и надо. Коля лежит в кровати и не понимает, почему его вдруг вытягивает из всех этих мыслей, что буквально перекрывают кислород. Не понимает, пока не слышит громкий лай и скрежет маленьких лапок о дорогущую дверь спальни хоккеиста. Лукашенко всего подбрасывает на постели, он мигом оказывается возле двери и, раскрыв ее, попадает под атаку белого взвинченного комочка, от которого шума столько, что аж уши закладывает. —Я тоже рад тебя видеть, —смеется хоккеист, пока пес прыгает на нем и облизывает все лицо, радостно тявкая. —Прости, уже поздно, —слышится рядом усталый голос отца, —но его смогли привезти только сейчас, —Коля поднимает полные благодарности глаза на отца и кивает, принимаясь ерошить длинную белоснежную шерсть и смеяться, когда Умка в ответ возмущенно фыркает. —Я все равно не спал, —пожимает плечами Коля, немного успокоившись. Следует почти неслышное «хорошо», —спокойно ночи, пап, —дверь закрывается, а Коля садится на кровать и хлопает рядом, чтобы пес забирался к нему, чему он с удовольствием следует. Коля сажает мягкий комочек шерсти к себе на коленки и вздыхает, крепко обнимая. Так же мягко и тепло ему было, когда он обнимался с Бэрроном. Умка, почувствовав, что хозяин как-то загрустил, лизнул хоккеиста в нос и наклонил голову чуть вбок. Коля зарывает пятерню в шерсть, грустно улыбаясь. После чего шепчет «давай спать» и забирается под одеяло. Умка пристраивается совсем рядышком, так, что Коля может слышать забавное сопение пса. —Я скучаю по Бэррону, —почему-то вслух говорит Коля, а собака в ответ жалобно скулит, —не притворяйся, —коротко смеется белорус, —ты не можешь скучать по нему, ты его даже не знаешь, —Умка в ответ дергает ушами и отворачивается, —он бы тебе понравился, —в ответ тишина, —правда, он просто чудо, —пес с подозрительным прищуром смотрит на хозяина, словно не веря ему, —ты не веришь мне, —как-то удрученно вздыхает хоккеист, ложась на спину, —я вас как-нибудь познакомлю, —пауза, —обязательно, ты должен его увидеть, —на губах выступает слабая улыбка, —только не отбивай его у меня, —вздох, —этого я не переживу, —Умка пододвигается ближе и тыкает холодным носом белорусу в щеку, как бы поддерживая. Коля вновь поворачивается на бок, вытягивает руку из одеяла и гладит пса по маленькой мордочке, —спасибо, —шепчет он, прикрывая глаза. И хотя тревога ушла, заснуть у Коли так и не получалось. Полночи парень ворочался, все никак не находя удобную позу для сна. Появились вопросы по типу почему в прошлый раз Коля заснул без проблем, но ответ нашелся очень быстро—тогда Коля был с рейса и очень устал, а сейчас у него был целый день, половину которого он ничего не делал. Но дело было не только в этом. Дело было в Бэрроне, которого рядом с Колей сейчас не было. Лукашенко привык засыпать с парнем, прижавшись друг к другу, а сейчас он один. Его не обнимают, так крепко, что, порой, воздуха не хватает, на него не возмущаются, чтобы он подвинулся, потому что места мало. Коля лежит совершенно один на громаднейшей кровати и не может заснуть. Ему нужен Бэррон. Или кровать поменьше. Желательно совместить все это. Лукашенко вздыхает. Он так никогда не уснет, а у него, между прочим, встреча с мамой, он не хочет выглядеть на ней как овощ, мама явно не оценит. И тут Коля вспоминает про кофту Бэррона, в которой он пришел тогда в комнату и отдать которую не успел. Взял ли ее Коля с собой вопрос на миллион, но задать его стоит. Белорус садится на кровати, давая глазам привыкнуть к темноте, после встает, не специально будя задремавшего Умку, и идет к своей сумке, с которой приехал. Удивительно, но порывшись в ней, кофта таки обнаруживается. Почему Коля взял ее непонятно, скорее сунул просто на автомате, но сейчас хоккеист как никогда благодарен своему автомату. Кофта не заменит настоящего Бэррона, но хотя бы создаст ощущение, что его котенок с ним. Хах, «котенок», не верится, что Коля уже целый день не произносил это прозвище, от которого у Бейкера обычно щеки краснели и мурашки по всей коже шли. Бэррон так чертовки очарователен, когда Коля его так называет. Боже, Коля ужасно соскучился по нему, это невозможно. Как только Коля приедет, то сразу пойдет к Бэррону. Плевать что будет дальше, он просто не вытерпит еще одну ночь без него. Коля думает о том, что если парни узнают, что он спал в обнимку с вещью Бэррона, то точно засмеют его. А Бэррон, наверное, покраснеет до самых ушей и скажет, что он дурак. Бэррон…Коля прижимает к себе теплую кофту, которая сейчас является единственным, что у него есть от Бэррона, зарывается в нее носом и вдыхает полной грудью. Сердце щемит от всех тех эмоций и слов, которые Коля не может произнести. От кофты пахнет Бэрроном. Его дурацким сладким шампунем и чем-то жареным, совсем отдаленно, правда. Странная смесь, но, кажется, теперь Колина любимая. Хоккеист так и засыпает со своей собакой, расположившейся где-то в ногах, и кофтой Бэррона, которую сжимает чуть ли не до покрасневших пальцев.