До семнадцати

Когда мир начинает лететь в тартарары, Даби запирает Ястреба в своей квартире. Стены прошиты подавителем причуд, можно буйствовать, сколько пожелаешь, спасибо шизофренику-доктору – перья бессильно падают на пол в паре сантиметров от простеньких обоев. На двери стальная пластина толщиной в три пальца, а окон как таковых и нет – ставни сделаны из того же материала, что и дверь, и открываются не изнутри, а снаружи. Из всей обстановки – просевший диван у стены, стол с покосившейся ножкой – Ястреб то и дело переворачивает его, пытаясь швырнуть в стену – и телевизор, круглосуточно и безжалостно показывающий одни лишь только новости. Новости о том, как стремительно вымирает геройское сообщество. В компании с диваном, столом и телевизором Ястреб проходит все пять стадий принятия неизбежного. Вначале он не верит. Просто отказывается верить, отключает телевизор, выдёргивает из розетки шнур и часами кружит по комнате, убеждая себя, что ему лишь показалось. Ему всё это приснилось. Почти убеждённый, он включает телевизор и выключает его тут же, наткнувшись на репортаж с окровавленными ошмётками в геройских костюмах в кадре и парящими в небесах Ному. И опять начинает кружить по комнате. На Даби, заглядывающего к нему, он не обращает внимания. Затем он в гневе кидается на стены и окна – сперва перьями, затем с кулаками, когда понимает, что перья здесь бесполезны. Переворачивает всю скудную обстановку вверх дном, расшвыривает тарелки с едой, которую заботливо приносит ему каждый день Даби, кричит, срывая голос, едва не разбивает телевизор – лишь крохи оставшегося разума останавливают его от этого, напомнив, что без информации он сойдёт с ума намного быстрее. Кидается на Даби – тот удерживает его в своих руках, не давая выбраться, гася все удары прежде, чем Ястреб успевает замахнуться, и ждёт, пока тот прокричится яростно ему в плечо, а затем укладывает его обессиленное, вымотанное тело на диван и сидит рядом, пока Ястреб не забывается беспокойным сном. Потом он начинает торговаться. Он с жаром уговаривает Даби отпустить его хотя бы на часок, обещает вернуться, клянётся жизнью и крыльями, без конца повторяет: «Я должен помочь, я помогу им и вернусь, обещаю». Даби сжимает его трясущиеся ладони в своих руках и спокойно говорит: – Им уже не помочь. – Но я должен, – отчаянно шепчет Ястреб. – Отпусти меня, я должен, я должен, я должен... Даби баюкает его в своих объятиях до тех пор, пока бесконечное «Я должен» не сбивается на тихий, отчаянный плач. Ястреб ненавидит. Ненавидит себя, ненавидит Даби, ненавидит Шигараки, ненавидит телевизор, безжалостно демонстрирующий изо дня в день лица знакомых, любимых людей с издевательской чёрной полосой внизу экрана. Ненавидит, пока есть силы – а потом силы исчезают. Даби сидит с ним часами, пока Ястреб не хочет думать ни о чём, уставившись пустыми глазами в трещины на потолке. Даби гладит его по спутанным волосам и обмякшим перьям и повторяет: – Смирись. Смирись, смирись, смирись. Как можно смириться, Ястреб не понимает. Как можно смириться, если по телевизору – трупы зверски убитых друзей и коллег, если потери среди гражданских уже никто не считает, если война давно вышла за пределы Японии и шагает в кровавых сапогах по всему миру. Как можно смириться, если один из тех немногих дорогих ему живых людей выпустил войну на свободу и идёт сейчас рядом с ней под руку, а второй, напротив, запер его в клетке и уже который месяц держит его в ней и уговаривает принять? Смириться. Он не хочет смиряться. Он хочет лететь туда, в разваливающийся на части мир, чтобы спасти хотя бы осколки и может, погибнуть, там, под этими осколками, чтобы не видеть больше чужих смертей и родных лиц. Светя другим, сгораешь сам, такой девиз героев? Ястреб хочет вспыхнуть так ярко, чтобы осветить всю эту тьму. И выжечь. И сжечь. И сгореть. Но руки держат так крепко. Смириться – нельзя. Только выбора всё равно у него нет. Ястреб плачет, отчаянно, навзрыд, обмякнув в ставших такими знакомыми руках. Всё ещё рвётся – но уже без толики надежды, Даби даже усилий не нужно прикладывать, чтобы удержать его. – Пора, – шепчет он, уткнувшись носом ему в висок и дыша теплом – Ястребу чудится в этом тепле дыхание ада, готового пожрать его с костями. – Давно уже пора, птенчик. Смирись. Прими. Прими. Ястреб плачет молча. Он уже не шепчет бессвязное «Нет». ...Когда он просыпается, впервые за очень долгое время на экране телевизора нет трупов и крови. Там Шигараки – спокойный и улыбающийся, стоящий в чёрных одеждах перед толпой, медленно опускающейся на колени. Позади него – грубый, словно выбитый в куске камня трон. В закатном небе, багровом, как запёкшаяся кровь, всё ещё видны силуэты бесчисленных Ному. Шигараки садится на трон, укладывая на тяжёлые подлокотники ладони. Ветер треплет его волосы, заметно отросшие с тех пор, как Ястреб видел его в последний раз, и края одежды. Кто-то из толпы, пошатываясь, выходит вперёд. Делает несколько шагов, снова падает на колени, уже перед троном, и, наклонившись к самой земле, целует Шигараки ноги. И по телевизору бежит серая пелена помех. Ястреб делает судорожный вздох, осознавая, что не дышал всё это время. В комнате непривычно тихо. Ястреб слышит, как стучит его собственное сердце – быстро, часто, громко. Даби бы обязательно пошутил об испуганной птице. Экран шипит помехами ещё несколько секунд, а потом внезапно гаснет. Ястреб, дёрнувшись, оборачивается, и встречается взглядом с Шигараки. Не тем – из телевизора. Настоящим. На нём нет этих чёрных тряпок, развевающихся по ветру. Обычные джинсы, обычный джемпер, неизменные красные кеды – что-то сжимается внутри Ястреба, когда он видит их. Волосы, и впрямь отросшие, несколькими прядями сколоты на затылке. Знакомый шрам, пересекающий губу, стал ещё длиннее. За его плечом тенью стоит Даби. Ястреб заставляет себя выпрямить спину. – Ну вот и всё? – хрипло произносит он. – Я увидел твой триумф, и теперь наконец моя очередь? Шигараки качает головой. – Я не собираюсь тебя убивать. – Ты посадил меня в клетку, – почти выплёвывает Ястреб. Ненависть, уже забытая, снова полыхает у него в крови. – Если птицу не посадить в клетку, она может погибнуть на воле, – спокойно отвечает Шигараки. Ястреб вздрагивает как от удара. Даби бегло касается плеча Шигараки и подходит к нему. Ястреб вжимается в диван. Даби, тихо вздохнув, опускается рядом. Шигараки делает шаг вперёд. – Почему ты бежишь? – кажется, с искренним даже недоумением произносит он. – Бежать некуда. Старой дороги больше нет. Она ушла в обрыв. – Так может, и мне туда же? – с вызовом говорит Ястреб. Шигараки усмехается, дёргая шрамом. – А ты ещё спрашиваешь, почему ты в клетке. Ещё шаг. – Я бы мог сказать, что ты можешь выбрать новую дорогу, ведущую пусть и не в светлое, но в определённо будущее, но, – Шигараки пожимает плечами, – ты не можешь. – Ты выберешь, – говорит Даби. – Не заставите, – шепчет Ястреб. Шаг. – Не заставим, – Шигараки согласно наклоняет голову. – Нам и не придётся. Ты не тот сброд, который пришлось ставить на колени, – он кивает в сторону погасшего экрана телевизора. – Ты наша птичка. Сам залетел когда-то нам в руки и пригрелся на плече. И на колени встанешь сам. Шаг. – А потом поднимешься, чтобы никогда и ни перед кем не опускаться вновь. Ястреба колотит. Даби поднимает руку и касается пальцами его щеки. – Смирись, – просто говорит он. – Мы тебя не отпустим. Мы никогда тебя не отпускали, помнишь? Да, Ястреб помнит. Руки, постоянно затягивающие его в объятия. Пальцы, сжимающие его запястья и не выпускающие, когда он порывался подняться, чтобы лететь по очередным геройским делам. Тела, сплетённые с его собственным так крепко, что не поймёшь спросонья, где, что и чьё. За несколько недель до того, как мир полетел в адское пекло, он перестал почти сопротивляться. Его не отпускали. И он оставался. – Останься. – Смирись. – Склонись. Перед глазами плывёт. Ястреб хватает ртом воздух, хотя его всё равно недостаточно. Руины его прежнего мира до крови ранят ему руки, но он продолжает слепо за них цепляться. Пусть старая дорога ведёт в обрыв, по крайней мере, он знает, куда она ведёт. Новая дорога ведёт в неизвестность. Страшно. Так страшно. Но тело двигается будто само по себе. Он сползает вниз с дивана – по сантиметру, едва шевеля ногами. Почти падает на пол – Даби придерживает его под руку и осторожно помогает опуститься. Ястреб упирается ладонями в вытертый ковёр и пытается дышать. Наверное, так бы чувствовал себя ребёнок, добровольно перерезающий пуповину, соединяющую его со знакомым и безопасным миром внутри тела матери, чтобы шагнуть в новый мир. Где ничто не будет больше так, как прежде. На выцветшем рисунке ковра прямо перед – яркое пятно. Красные кеды с чуть потёртыми шнурками. Из них выглядывает бледная узкая щиколотка, едва прикрытая короткими джинсами. У острой выпуклой косточки – несколько крапин тёмных родинок. Ястреб целовал их однажды. Смеялся, ловил отбивающиеся ноги и целовал. Когда-то. Давно. В прошлой жизни. ...Вряд ли те люди на экране телевизора целовали эти щиколотки. Наверное, они просто касались губами носков этих же кед – или что там обувал Шигараки во время своего восхождения – и отходили в сторону. Поверженные. Сломленные. Одинокие. Ястреб тоже – сломлен и повержен. Но... Он закрывает глаза и касается прохладной кожи. Губы удивительно удобно ложатся в маленькую выемку, где спрятались родинки – будто бы специально созданную для того, чтобы её целовать. Ястреб помнит это ощущение. Он целует. Раз, другой, третий, отчаянно цепляясь за последнее знакомое что-то в этой жизни. Руины прошлого выпадают из его израненных рук и летят в обрыв. Он почти летит следом. Но его подхватывают. Даби крепко обнимает его за пояс. Шигараки обнимает его за плечи. Они сплетают свои тела вокруг него и держат, терпеливо дожидаясь, пока его перестанет колотить истерика. Успокаивающе гладят по спине, дышат в унисон – Ястреб слепо следует дыханию их тел, плотно прижатых к нему, и понемногу успокаивается. Ему больно почти физически. Он чувствует себя только что вылупившимся птенцом, маленьким и слабым. Новорождённым фениксом, только-только высунувшим голову из пепла, в который превратил своё гнездо. Всю свою прошлую жизнь. Он сжёг все мосты и не оставил пути назад. Теперь – только вперёд. По новой дороге, куда бы она ни привела. Ястреб открывает глаза и впервые за долгое время делает глубокий, долгий вдох. Руки вокруг него сцепляются ещё крепче. Два сердца ровно колотятся рядом – и медленно, постепенно его собственное начинает биться в такт. Он неуверенно шевелит занемевшими руками и слабо, едва-едва вцепляется пальцами в одежду обнимающих его людей. И сжимает, притягивая к себе сильней. Он сломлен. Он повержен. Он слаб и придёт в себя ещё очень не скоро. Но он не одинок. ...Пальцы – одни прохладные, другие обжигающе-горячие – сплетаются вместе с его. И дрожь наконец начинает стихать.