Капитан любит космос

В тире стреляли в бога в упор и без промаха.

На базе «Рассвет-1» не бывает рассветов. Это вертится в голове, как танцовщицы вокруг шеста. Джим заливает в горло спирт и грохает стаканом о стол. Вибрация мешается с музыкой. На полупустой гражданской базе «Рассвет-1» не бывает рассветов, но есть бордель. В углах рта растягивается удовольствие. Он только вышел из приватной комнаты, где едва не напоролся горлом на заточку. Удар от жреца с одной из оставшихся диких планет, которого он заказал привезти на свой страх и риск и заплатил деньги. Страха у него нет. А риска мало. На шее мелко пульсирует порез. На него — с минут десять смотрит незнакомец, стоящий неподалёку. Позади у стойки прохаживается синекожая девушка, а за дальним столиком разговаривают четверо в куртках. Джим поглядывает на них, но спотыкается о столп чужой чёрной фигуры. «Я похож на того, кто здесь работает?» «Что, понравился?» Но язык каждый раз прибивает интересом не из принятых здесь. Это гипнотическое опьянение. Джим бы сказал, что они встречались, если бы помнил. У незнакомца бледное в красном свете лицо, чёрный комбинезон поблескивает на плечах, а глаза космически не двигаются. Он похож на человека и в то же время не похож. Он подходит в два шага — радары, которые гипнотически заволокло, ширяют током слишком поздно — и садится. Поворачивает подбородок мягко, неестественно, как дроид. Он — кто он? — Я знаю, кто ты. Ты Джеймс Кирк, капитан флагмана «Энтерпрайз» и дезертир. Так о тебе говорят, — незнакомец заговаривает бесцветно, легко. Ответ не на тот вопрос. Он расставляет слова, как фигуры. Его ладони, легшей на столешницу рядом, пока не увидеть. Ни ладони, ни намерений. Сердце окатывает приливом адреналина, который давит на клапаны. Что он знает — ещё? Зачем знает? В голосе мелькают лишь гладкие интонации: — Можешь называть меня Хан. Мы уже встречались в системе Альтамид. «Альтамид», — и сердце захлебывается в адреналине, посылая удары по вискам. Джим толкает воздух сквозь приоткрытый рот и облизывает губы. В зрачках, мягко фокусировавших внимание, лицо Хана дробится на зерна. Это он — атаковал «Энтерпрайз». Это он — ушёл без труда, выбравшись из притяжения чёрной дыры. А похож не на человека или гуманоида, нет, — на свой чёрный сверкающий корабль. И ему что-то нужно, иначе этого шоу бы не было, но что? Безразличные глаза смотрят в упор. За их взглядом теряется то, как синекожая девушка крутится перед клиентом, а тени ускоряют пляс. — Кто-то говорит обо мне? — Джим улыбается снова, но иначе: «Я знаю». Улыбается: «Конечно, они говорят». Тянет губы и немного — время, просто так: — А с кем говорю я? Об «Энтерпрайзе» не молчат, потому что они вытаскивают обреченных даже с тех планет, куда упала капля красной материи. Им за это дорого платят. Команда, кажется, думает, что он спасает куски погибающей галактики. Разнообразие видов, культур и прочее. Хан не выглядит тем, кого бы это впечатлило, но углы его рта дёргаются. — Я аугмент. Победитель Евгенических войн. Я правил Востоком много лет, пока меня и моих последователей не свергли и не вынудили погрузиться в криосон, но теперь мы поднялись и будем править не регионами — планетами, — Хан говорит без маневров, и чутье нашептывает: в этом и есть маневр. Потому что капитан Джим Кирк — тот, кого бы впечатлило именно это. — Я создан для власти. Сверхчеловеком. В груди напрягается. Джим не хохочет потому, что рука опирается о стол близко к его и почти трогает. Потому что пальцы ломаются с удара, а до Маккоя с его аптечками далеко. Перед глазами вращаются стены, по которым бегут плевки света. Его пьянит. Когда-то об аугментах писали в громко и порнографически кровавых красках. Горло содрогается от смешка: но разве смог бы Хан схлопнуть чёрные дыры и поднять его мать, умершую с Землей? — Бог умер, да здравствует сверхчеловек? — наклоняется над столом Джим. Подошвы, упертые пятками в пол, вздрагивают: сидеть, не двигаясь, — пытка. Пальцы ломаются с удара. Если у — сверх — человека такие спокойные глаза, должно быть, он умеет ломать. — Умрёт, — не отмирая, кивает Хан. Подбородок будто взрезает воздух, когда коротко опускается. Так падало лезвие гильотины. — Я ненавижу богов. Того, кто называет себя Нерон, я убью, а ты поможешь. Маневрирует. Заговаривает зубы до боли в них. Подбирает личностный подход. И его белая рука оживает, вдаваясь ногтями в столешницу, — правда ненавидит, надо же. — Значит это ты так вербовал меня? — Джим улыбается, раздвигая губы, и ловит пальцами стакан. На затылок капает ритм музыки. Зал в голове крутится, как синекожая девушка — возле своего клиента. Стекло стакана тёплое. Он прихватывает его край зубами, и на стенку падает влажный выдох. Видел ли Хан, как хлещут друг друга тальваром по головам в его пыльной Азии? Между тактов песни металлически звенит. Джим толкает бластер глубже за пояс. Опасность. В горле так сушит, что он бы вылакал все океаны на Земле — если бы она не умерла. — Я не… Вербую людей, — брови, прежде неподвижные, приподнимаются. — Как вы, люди, не вербовали бы обезьяну, чтобы достать банан с высокого дерева. Я выше любого человека на целый порядок. Интеллектом, силой, выносливостью, всем, — бросая слова, Хан ставит точки, и они звенят тем же блаженным эхом. — Но все же люди и им подобные так нелогичны, что их иногда не предсказать, наша история показала это. Для этого и пригодишься ты. О тебе много говорили там, где мы высаживались и реконструировали корабль. Поэтому я делаю предложение тебе. Так нелогичны. Сладко вдохнув на этих словах, Джим выплевывает воздух. Лёгкие горят, горит порез от лезвия. Вот зачем «Ботани Бэй» атаковал, рисовался, шёл за ними в черную дыру. Чтобы сделать предложение. И когда Хан сверлит его глазами, расправив чёрные плечи, он походит на свой корабль, а корабль походит на космос. По изнанке век режет пульс. Если он отсечет Нерону голову, в галактике зацветут рабство и деспотия. Это лучше, чем ничего. — То есть здесь ты не за мной? Джим, облокотившись на спинку стула, толкает тело вперёд-назад. По сосудам на висках разливается и шумит кровь. Он бы все ещё рассмеялся, выплюнул воздух Хану в лицо — но пальцы лежат напротив, как бы говоря: «А я все ещё могу сломать». Позади гудит-орёт динамик. За дальним столом звенят стаканами те же парни в куртках, и на подиуме перед ними танцовщица хватает ладонями бедра. «Воля к власти» — это весело. Бедра двигаются в такт ритму. — Не за тобой, — кивает Хан. Двигался ли он — моргал ли, вдыхал ли кислород — пока они говорили? Дыша сквозь вжатую в бок рукоять бластера, Джим дёргается стопкраном сам. Веселье слетает, как пленка. Потому что раз — и пальцы покидают гладкую плоскость столешницы. Два — и овевают висок рывком по воздуху. Три — рушатся в кожу и кость, забиваясь гвоздями. По растравленным нервам будто встают иголки, которые блокируют пульсу пути. — Посмотри через плечо, но не оборачивайся, — как ни в чем не бывало велит Хан. — Слева. Пальцы распинают, фиксируют, давят. Пульс растерянно замирает, перестав лупить в жилу. Какого дьявола?.. Через плечо, слева. Позади чокаются бокалами, и Джим лихорадочно обтирается взглядом о силуэты сидящих. Глаза скользят по задникам ботинок, спинам и — рукам девушки, облегающим край подиума, пока не спотыкаются о клочок желтой ткани. Нашивку на рукаве. Джима не дёргает, как от пальцев, но по стулу распластывает в горячке бездействия. Это Нерона — точнее, его приспешников. Джим давится воздухом и обжигает изнанку губ, втягивая его рывком. Да неужели?.. Кажется, и им ничто человеческое не чуждо, раз они здесь. — Я пришёл, чтобы захватить их и выведать информацию. На пути попался ты. Голос Хана забивает пятый гвоздь точно в мозг между полушарий. Джим не выдерживает и вполголоса с удовольствием смеётся. Неужели Хан думает, что его можно удержать рукой — даже если бы это была рука кого-то другого и в другом месте? В глазах подтаивают контуры фигур. В ладонь упирается рукоять бластера, но стрелять на таких старых базах, как эта, нельзя. Воздуховод срежет начисто. — Так за чем дело стало? — Джим поднимается, позволяя пальцам соскользнуть с виска. Подошвы приятно пружинят о пол. Интересно, это он позволяет или ему? — Считай, что я согласен. Напоследок, прежде чем шагнуть через середину зала, огибая синекожую девушку и стойку — теперь пора. Зайти им за спину. Не скрываться. Джим не оборачивается и все же видит Хана. Хана, который молча остался позади. Шагов не слышно за музыкой, но в голове они сбивают ей ритм. Как начнётся драка — никогда не предугадать. Ни ему, ни им. Так проще. Интереснее. В красном свете темнеет чей-то чужой кадык, и Джим целит по нему ребром ладони быстрее, чем успевает подумать. Удар — и начнётся. Под рукой проминается кожа, хрящи, из горла вылетает свист. В этот первый миг они потрясённо замирают, как были, приоткрыв рты и сжимая в руках стаканы. Самый первый миг, когда его не ожидают. Сидящий дёргается в конвульсии и испускает хрип. За спиной кто-то испуганно взвизгивает. Начинается. Подскочив с места, второй хватает Джима за ворот и толкает в сторону. Все на ногах. Всё движется. Увернувшись от кулака в лицо, Джим ловит ртом воздух и ладонью — его, оскользнувшись о перчатку. В ушах оседает крик и звон металла. Кто-то уронил поднос. Под дых попадает так, что лёгкие схлопываются, как створки раковины. Силуэты позади размываются до горячих черно-красных пятен. Вот он, живой бой. Пульс, не сдержанный пальцами, ревёт, гудит, волнуется. Как стены перед глазами. Выхватив бластер, напавший замахивается и на излете бьёт его прикладом бластера в лицо. На деснах набухает кровь, вздрагивают ресницы. Толкнуть в ответ, сбить, покатиться по полу — Джим делает, отдавшись чутью и удаче. Ребра больно стёсываются о пол. Вдох сталкивается с выдохом, когда он стискивает ладонями чужую шею. Его противник такой же живой. И он не сдаётся. В горло судорожно вцепляется рука в перчатке. На миг воздух перекрывает. Выдохни — и она ужмет крепче. Вдохни — и заденет кадык. От нехватки кислорода под веками пляшут цветные кольца. Нет. Это не конец. Конец придёт когда-то потом, в космосе, а не в стенах борделя. Они оба придут друг к другу. Собрав на языке кислоту крови, Джим сплевывает её в лицо. Хватка разжимается на секунду, но этого хватает. Красные брызги, горло под ладонью, свое тело приятно напряжено — драться, как и трахаться, надо любить. По предплечью царапают ногти, но не задевают кожи под курткой. Джим, ухватив момент, глотает вдох и тяжело врезается кулаком в висок. Это должно отдать до сердца. Это должно вырубить. По костяшкам проходится ток, тянущий суставы, в которых горит сила удара. И правда — пару раз дернувшись, его противник расцепляет пальцы. Медленно обмякает. Голова вздергивается, как если бы потянули за волосы, — туда, где мелькнуло чёрное пятно. Хан. С первым же ударом его вышибло из черепной коробки, но вот он, здесь. Дыхание спирает. Опершись о колено, Джим поднимается на ноги и не успевает сделать шаг. То, как мелькает его чёрный, будто вылепленный в космосе, силуэт, раздирает зрачки на части. Приклад метит в голову, но он уходит — не уклонившись, шагнув в сторону. Под его рукой хрустит чужая, и зал оглушает воем. Бластер беззвучно падает на пол. Джим пялится, Джим не отрывает глаз от того, как отрывают руки. Сколько минут ему нужно, чтобы уложить вооружённый отряд? Когда он попытается убить его?.. За отлаженными движениями ничего нет, они плавные и плавкие, как олово. У ног падает тот, кто держится за руку, ушедшую вкривь. Хан выкруживает по своему полю боя, прежде чем метнуть на него ясный взгляд. Да. Он умеет ломать. Это встаёт сладкой костью в горле, которую никак не сглотнуть. С ним у «Энтерпрайза» будет шанс победить Нерона. С ним у клочков Федерации не останется ни единого. Глаза хватают, как Хан расцепляет сомкнувшиеся тиски драки. Стопой под колено — и в белые руки ложится голова. Они сжимают её, Джим сжимает рукоять бластера, воткнутого за пояс. Во рту не вмещается воздух. Чужие пальцы в перчатках скребут о него в удушье, трескается свод черепа. Глохнет вдох. И выдох. Громко разлетается крик сквозь стиснутые зубы. Череп вот-вот сдавит так, что мозг брызнет в проломы розоватой кашицей, которая заляпает пол. Космическое давление, что облепляет корабли. — Мне не нужны все, — негромко пророчит Хан, прежде чем перехватить под подбородок. Подставить чашку ладони. — Тебе они тоже ни к чему. В руках мнётся кожа. Он сворачивает шею до щелчка, который перетряхивает все тело (его, его — тоже). Порывает связки, перегородки, кости. В неживом выгибе искривляется корень хребта. Джим моргает, слепляя ресницы: что-то ускользнуло мимо, хотя он смотрел неотрывно, как вуайерист. Всё ещё гудят костяшки, оступается поражённое дыхание. У них один труп, калеки и оглушенный. На двоих. «Все ни чему». Лишь сердце, которое адреналин катает и швыряет о грудную клетку. Нерону точно не жить. Радость приливает кровью к лицу, опухающему у разбитого рта. Где-то в кармане пикает передатчик связи: это, наверное, Маккой, его частота. Этот писк едва поймать, потому что в ушах эхом хрустят кости. Дробятся в крошку. Хан свернул тому шею, как пойманному крысенку. Кончики пальцев горят, как будто он сделал это сам. Любопытно. Если когда-то давно отчим ловил крысу в амбаре — просто ошпаривал кипятком. Что больнее: ожог или перелом? Отшвыривая ботинком чей-то бластер, Джим с интересом ощупывает эту мысль. Попробовать и узнать. Мысли горят, как руки. Если не попробовать — не узнать. Хан вздергивает с пола того, со сломанной рукой. Аккуратно сажает на стул. Стул скрипит и качается. — Боунс, передай Споку, что у нас будут гости, — нажав на кнопку, с предвкушением частит Джим, пока слова пробиваются сквозь треск приёмника. — Новые друзья, старые враги. Подготовьте каюту под допросную. Сам посмотришь. Посмотрят, скажут, что это та ещё авантюра. Хан смотрит на него, но ничего не говорит. С выжатой кнопки палец соскальзывает легко, сам собой. Пора брать очнувшихся пленных и сматываться отсюда. По полу, который сотрясала музыка, бегают-мчатся красные пятна. Как огни сигнализации. Наклонившись, Джим хватает брошенный бластер, щупает спусковой крючок и тянет губы в подобие улыбки. В горле стучит пульс. Хан вряд ли умеет улыбаться, и вряд ли команда станет улыбаться ему. Неважно. Зато они победят. Джим оборачивается и выразительно поводит взглядом в сторону выхода. Хан с пленными последует за ним. В ударах подошв пульсирует жизнь, которая скачет в цене выше и выше, с каждой убитой планетой. Джим, прихрамывая, отжимает захлопнувшуюся дверь и шагает дальше. Вперёд. На базе «Рассвет-1» не бывает рассветов, но на других они будут.