из разбитых картин

— Итак, каков наш план? — бодро интересуется Саша, только завидев Женю на пороге его дома.       Вообще, он стоит здесь уже минут десять, ничем особенным не занимаясь: пришёл, потому что не смог больше сидеть на месте и ждать, поэтому и оказался у крыльца уже без пятнадцати три, о чём решил не писать, чтобы не нервировать Женю. На том, кажется, и без того висит подготовка чего-то серьёзного, по ощущениям, даже слишком: Саше почти неловко от мысли, что кто-то так ради него заморачивается. — Прекрасен, как по мне, — отвечает Женя с подозрительно хитрой улыбкой, поправляя на спине массивный рюкзак. Он бы так учебники таскал. — Жень, — с нажимом добавляет Ваш. — А можно хоть немного конкретики? Куда мы идём?       Он едва поспевает за Калинкиным по дороге, ведущей к повороту с их улицы, но ровно в обратную сторону от моря, начиная слегка нервничать. В той части города, куда они направляются, нет ровным счётом ничего интересного и хоть немного подходящего, кроме, может быть, вездесущей «Пятёрочки», но романтики в этом не больше, чем в походе в школьную библиотеку. — Хорошо, — Женя вздыхает и сдаётся. — Для начала мы идём забирать твою кошку.       Саша спотыкается о первый попавшийся камень на дороге и едва удерживается на ногах; Женя не успевает его даже за локоть подхватить. — Извини, куда? — Ну, Алине Николаевне явно нужно вернуться домой, тем более, что ей теперь есть куда. Не переживай, я уже звонил Лидии Викторовне, у которой она живёт в сарае с самого вашего отъезда, и та нас уже ждёт. Чудесная женщина, между прочим, математику раньше преподавала, а сейчас кур разводит.       Полученная информация у Ваша в голове с трудом укладывается; нет, он, конечно, хотел вернуть свою кошку домой, но возможности как-то ещё не представилось: и понятное дело, они же только вернулись сами. Сделать это частью свидания, однако, было по меньшей мере креативно. — А ты взял что-нибудь, чтобы унести с собой кошку? — скептически интересуется Саша, оглядывая Женин рюкзак, куда, в принципе, и переноска для животных бы влезла спокойно. — Нет, — спокойно отзывается тот. — Зачем, это же не песок.       В ответ на такое Саша закатывает глаза. — Не переживай ты так, не сбежит, — спешит заверить его Женя. — Она же должна понимать, что мы её возвращаем.       Он не до конца понимает, почему говорит о кошке, как о выпускнице МГУ с красным дипломом, но, удивительно, на Сашу это действует: тот слегка ускоряется, чтобы идти в ногу, и спокойно улыбается.       Лидия Викторовна, с которой Саша до этого максимум здоровался через забор при случае, оказывается доброжелательной, активной старушкой лет восьмидесяти с небольшим; завидев их у калитки, она довольно бодро слезает с лестницы, приставленной к вишнёвому дереву, у которого она обрезала ветки, и открывает до того, как Женя заносит руку, чтобы снять цепочку. — Добрый день, — учтиво выдаёт Калинкин, неосознанно закрывая Сашу плечом, как будто ему что-то угрожает. — Добрый, ребята, добрый, — когда она улыбается, заметно, что у неё в зубах две золотые коронки. — Проходите. Хотите чаю? С вареньем малиновым, сама делала.       Женя оборачивается на Сашу с немым вопросом в духе «Мы хотим чаю?», но тот только недоумённо пожимает плечами, давая понять, что, если Женя придумал свой прекраснейший план, пусть сам и решает.       Чай они всё-таки пьют, сидя за большим столом с клеёнчатой скатертью в клеточку, причём Женя скромно ест варенье чайной ложечкой из предоставленной розетки, пока Саша с ходу кладёт четыре ложки прямо в чай, отчего тот окрашивается в бледно-розовый и пьёт, даже не щурясь. — Ты же чай без сахара любишь, — не удерживается от замечания Калинкин, почти аристократично размешивая содержимое своей кружки. — А это и не сахар, — беззаботно отзывается Ваш. — Кстати, зря ты не предупредил насчёт хотя бы этого визита, а то как-то неудобно, что мы с пустыми руками. — Вообще-то, из нас двоих только ты с пустыми руками, но, — Женя на секунду обращается к своему рюкзаку и извлекает оттуда слегка помятую коробку шоколадных конфет и атлас-определитель лесных грибов, — я собираюсь сказать, что это от нас обоих.       По застывшему на Сашином лице выражению становится ясно, что ему требуются объяснения, и Женя слегка тушуется: — Конфеты — это мне мама всучила, видимо, как лучший способ благодарности, а атлас — это Лидия Викторовна мне рассказывала, что хочет к зиме насобирать и засолить грибов, но в них не разбирается, я в библиотеке дома его и нашёл. У нас всё равно никто этим пользоваться не будет. — Ты чудо, — совершенно спокойно выдаёт Ваш и кладёт ещё ложку варенья в чай.       Женя отчаянно старается скрыть, что краснеет.       Кошку им всё-таки возвращают, причём вместе с коробкой — Саша шутит, что коробку им чисто за конфеты докинули — не переставая при этом рассыпаться в благодарностях так, что Женя краснеет ещё раз. Коробка переходит ему в руки по какой-то неведомой причине, и Алина Николаевна, до этого сидевшая спокойно, высовывается наполовину, оглядывая всё вокруг себя. — Какая память у кошек? — вдруг осторожно спрашивает Ваш, бережно вытягивая руку в сторону коробки. — Понятия не имею, — Женя жмёт плечами, и это движение даётся ему с трудом. — Но ты же не думаешь, что она тебя не узнает?       Саша нервным движением опускает руку обратно, и всё в этом выдаёт тот факт, что именно так он и думает. — Я тебя умоляю, как тебя забыть вообще, — Женя честно предпринимает попытку перевести всё в шутку и параллельно удержать коробку.       Ваш жмёт плечами как-то странно, но снова пытается протянуть руку к коробке и задерживает её на несколько секунд у самого края. — Привет, — говорит тихо.       На один его голос из коробки высовывается кошачий нос, осторожно обнюхивая всё вокруг, а потом резким движением (Женя совершает усилие, чтобы устоять на ногах) и вся кошка, пушистым лбом утыкаясь в протянутую руку. — Ещё вопросы к кошачьей памяти? — слегка недовольно спрашивает Женя, наблюдая эту сцену воссоединения и буквально чувствуя, как Алина Николаевна мурлычет у него на руках.       Саша, совершенно довольный, качает головой. — Отлично, сам её и потащишь, — вздыхает Калинкин, и ноша переходит на руки к Вашу. — Спасибо Вам большое, — улыбается он искренне добродушной хозяйке дома, почти незаметно тыкая локтём Ваша, надеясь, что тот присоединится к благодарностям, и, осознав бесполезность этого действия, заканчивает предложение, — от нас обоих.       Все слова прощания и оставшихся благодарностей Жене также приходится озвучивать в одиночку; справедливости ради, Саша иногда кивает, почти попадая в его речь.       Они бодрым шагом выходят на излюбленную дорогу и двигаются обратно. Саша весь светится от счастья, уделяя всё своё внимание коробке с кошкой и тому, чтобы не споткнуться, и Женя, довольный, что с первой же локацией их свидания явно не прогадал, спокойно плетётся рядом, подставляясь тёплому августовскому солнцу.       Как только коробка с Алиной Николаевной касается пола Сашиного дома, и та исчезает где-то на кухне, Саша наконец обращает внимание на Женю, с которым они за это время не обмолвились ни словом. — Спасибо, — говорит тихо, но уверенно, и в одном этом слове любви столько, что можно утонуть. — Рано благодаришь, — Женя смущается, но не хочет этого показывать. — Это ещё далеко не всё.       Ваш не успевает ничего на это ответить — из кухни появляется его мама с полотенцем на плече, держащая на руках крайне удивлённую кошку. — Думаю, мне нужны некоторые объяснения, — спокойно произносит она, почёсывая питомицу за ушами. — Ох, Женя, привет, приятно тебя снова видеть.       Слова звучат абсолютно искренне, и Женя даже расслабляется, понимая, что худшие его опасения явно не сбудутся. — Будете чай? — миролюбиво продолжает она, поставив Алину Николаевну на ближайший стул, на котором она разваливается. — Нас только поили, если честно, и мы куда-то ещё сейчас должны пойти — отзывается Саша, переводя взгляд на Женю, чтобы свериться, всё ли идёт по плану.       Тот кивает: — Но было бы здорово, если бы ты мог заварить чай с собой, а я пока как раз всё объясню.       Саша спокойно скрывается в кухне; его мама присаживается на стул чуть левее Алины Николаевны, и Жене ничего не остаётся, кроме как сесть напротив, хоть и не хочется. Почему-то, когда сидишь с человеком глаза в глаза, появляется нервозное ощущение серьёзного разговора. — Вы, может, знаете, кто такая Лидия Викторовна, — осторожно начинает Женя, — она живёт в доме за недавно открывшимся супермаркетом, вы работали в одной школе раньше, я думаю, — Сашина мама качает головой так, что непонятно, согласие это или отрицание. — В любом случае, Алина Николаевна жила у неё последний месяц, ну, после пожара. — Ты её пристроил? — Не я, — улыбается. — Она сама пристроилась, а я просто это выяснил. — Неудобно как-то, — она поджимает губы. — Даже не поблагодарили. — Не беспокойтесь, я поблагодарил. И сказал, что это от нас обоих.       Она смотрит с плохо скрываемым недоверием, что, в принципе, не странно от человека, с которым они виделись один раз в жизни, и то, обстоятельства были такие, что Женя предпочёл бы их забыть и больше не вспоминать. Только сейчас заметно, сколько на её правильном лице усталости. Прошедший месяц явно не пошёл на пользу, и из светящейся, инициативной женщины она превратилась в утомившуюся и кругом всем за что-то обязанную; понятное дело, она наверняка не может ещё разобраться с подругой, у которой прожила столько времени, а тут ещё выясняется, что и за кошкой кто-то присматривал. — Вам, может, помочь чем-нибудь? — неожиданно для самого себя выдаёт Женя и замечает, что её от этого вопроса аж передёргивает. — Вам бы отдохнуть. — Только жалеть меня не надо, — вздыхает она, запуская тонкие пальцы в кошачью шерсть. — А вот прополоть грядки и перебрать вещи в сарае — надо. — Хорошо, — кивает Женя.       Он знает, что поджог дома доказать не удалось; честно говоря, никто и не пытался, примерно представляет, во сколько встал ремонт, и что всё это наложилось на летний отпуск, в который они так-то в санаторий хотели съездить: Саша всё это рассказывал, когда от шока отошёл. В любой другой ситуации он бы порассуждал о несправедливости жизни. — А тяпка там же — в сарае? — уточняет на всякий случай, чтобы лишний раз пересечься с ней взглядом и убедиться, что там стало хоть немного больше доверия; он, конечно, не из лучших побуждений, а чтобы установить мало-мальски хорошие отношения с матерью своего парня, но он вроде и на хвалебные оды не претендует. — Там же, — отвечает она и слабо улыбается. — Хороший ты человек, Женя.       Она медленно поднимается и уходит в спальню, кошка следует за ней и вьётся у ног. О многом хочется ещё спросить, но грядки сами с собой не разберутся, да и они не навсегда прощаются.       Тяпка находится даже не в самом сарае, а около: кто-то явно уже пытался приняться за работу, но ничего не вышло. Дело оставалось за малым — вспомнить, как вообще пропалывать грядки, и ни разу не попасть себе по ногам.       Саша нашёл его не сразу, примерно к тому моменту, когда Женя успел прополоть, может, две третьих поля, смертельно устать и усесться в углу сырого, тенистого сарая, который был доверху завален вещами, что нужно было ещё и перебрать. — Мама меня отправила сюда сказать, чтобы ты оставил грядки в покое, потому что на тебя уже смотреть больно, но ты, как я вижу, и без меня справляешься. — Не справляюсь, — отрицает Женя, вытирая лоб — день какой-то особенно жаркий, — может, с вещами поможешь?.       Именно таким образом они и наткнулись на корзинку на пикника, которая одним своим неожиданным появлением привела Женю в восторг. — Это же как раз то, что нам нужно! — восклицает он, отряхивая находку от пыли и проверяя, нормально ли закрывается крышка. — Нам? — скептически переспрашивает Саша. — Хорошо, мне нужно, а у тебя нет выбора, — исправляется Женя, поднимаясь с пола. — Ты же заварил чай? — Да, на кухне стоит. — Отлично, мы идём на кухню.       У дверей Саша осторожно ловит его за предплечье: — Я так понимаю, мы собираемся на пикник? — Именно.       Самым сложным было даже не дотащить корзинку, полную еды — в этот раз скидывались пополам: Женя всё принёс с собой в рюкзаке, Саша достал из холодильника то, что казалось подходящим из приготовленного за последние несколько дней, а запомнить путь до моря, когда единственный ориентир, оставшийся в памяти — это кусты. Но сдаваться Калинкин не собирался, и, упорно отмахиваясь от любых заботливых наставления Ваша в духе «если мы свернём направо, веток будет раза в два меньше», вёл их на пляж так, как умел. — Женя, — зовёт его Саша в очередной раз, когда до дороги, кажется, остаётся от силы метров тридцать. — А ты не думал, что может пойти дождь? — Не пойдёт, — уверенно отвечает он. — Почему ты так решил? — Потому что я взял зонтик, — Женя снова кивает головой на свой рюкзак, и остаётся только надеяться, что зонтик не пляжный.       С местом у берега им, наверное, просто везёт, хотя Жене хочется верить, что это своеобразная награда за его мучения при построении маршрута. Пять-шесть часов вечера — это как раз то время, в которое отдыхающие выбираются к морю второй раз, особенно если не успели с утра; как раз спадает самая жара, которая в августе, кажется, достигает своего пика, и в прогретой воде можно спокойно плавать без такого высокого риска заработать себе солнечный удар или ожог. Но то ли именно сегодня все дачники успели вдоволь поплавать с утра, то ли сама судьба сегодня благосклонна, но они находят отличное место у самого пирса, с которого отдыхающие помладше кидаются в воду камнями, а постарше — ныряют. — У меня стойкое ощущение, что ты решил повторить нашу первую встречу, только в этот раз принести что-то более серьёзное, чем литр чая. — Если бы я повторял нашу первую встречу, мы бы пошли на рынок, — спокойно отзывается Калинкин, вынимая из рюкзака клетчатое покрывало, утащенное с дивана на первом этаже. — Так что только попробуй сказать, что это не романтично. — Даже и не думал, — капитулирует Саша, выкладывая в центр покрывала контейнер с шоколадными кексами, термос с чёрным чаем и банку вишнёвого варенья: это было всё, что попалось ему на глаза в имевшихся условиях, так что всю дорогу сюда он мог чувствовать, как банка перекатывается от одной стенки корзины к другой. — Мы собираемся сидеть здесь, смотреть на воду и есть? — Ну да, — Женя, кажется, даже как-то теряется. — А у тебя есть другие варианты? — Если тебе не очень принципиально ходить в сухой одежде, то да, есть. — То есть, ты предлагаешь… — Ну да, — независимо кивает Саша. — Прыгать в воду… — Ну да. — С пирса? — Именно! Как ты хорошо меня понимаешь, я в восхищении. — А как там нормальные люди делают: сначала едят, а потом лезут в море или наоборот? — Нормальные люди таким способом в воду не лезут, — начинает Саша, но осекается на середине предложения. — Вообще, да, сначала в море.       Местность не каменистая, по дну — преимущественно песок, так что прыгать не воспрещается, к тому же, тут и запретить некому. Может, когда-то здесь и висел предупреждающий знак, но сейчас всё, что есть — это деревянный помост, уходящий вдаль метров на двадцать, поросший илом. Волны с шумом разбиваются о подпорки, долетая до самих досок помоста, по которым Саша упорно тащит Женю вперёд за ручку, как маленького ребёнка, хотя тот уже некоторое время упирается, размахивает руками и интересуется, не очень ли там глубоко. — Когда прыгаешь с пирса, существует закон, — спокойно поясняет Ваш, в кои-то веки останавливаясь в полуметре от края, — лучше дальше, чем ближе. — А если я утону? — интересуется Калинкин, вглядываясь в море с какой-то неясной надеждой; вода здесь такая тёмная, синяя, непрозрачная, что ему, признаться, немного страшно. — Ну, лучше ты утонешь, чем ударишься головой о дно и утонешь, — жмёт плечами Саша, и, заметив, как у Жени округлились глаза, не удерживается от смешка. — Да ладно, я в любом случае тебя выловлю. — А с разбега — это тоже закон? — продолжает паниковать Женя, когда понимает, что они отходят спиной к противоположному краю; его, по-хорошему, и перспектива поскользнуться прям здесь пугает не меньше. — Естественно, — отзывается Саша. — Не нервничай так, не с вышки же прыгаем. Тем более, я держу тебя за руку. — А если мы расцепимся? — Не перепутай меня с медузой, — иронически советует Ваш и начинает отсчёт до трёх. — Три!       Фраза Жени «О боже, я забыл о медузах» в буквальном смысле тонет в тёмной воде, сменяясь неразличимым бульканьем, когда он выныривает метрах в двух от столбов пирса и тут же озирается по сторонам.       Саша оказывается совсем рядом: видимо, они расцепили руки в самый последний момент, поправляет намокшую чёлку и улыбается даже чересчур довольно. — Ты слишком радостный для человека, болтающегося по подбородок в холодной воде, — фыркает Женя, с трудом удерживая себя на плаву; его, вообще-то, уже тянет хотя бы поближе к берегу — на этом уровне ноги до дна не достают, и есть постоянное ощущение, что кто-то может за них ухватиться. — Это тебе вода холодная, а мне всё нравится, — отзывается Саша. — Особенно мысль, что мне наконец-то удалось затащить тебя в море. — А до этого тебе что мешало? — Ну, — он даже задумывается, переставая энергично грести руками, чтобы подплыть ближе. — Много чего, но начнём хотя бы с того, что последний раз, когда мы вместе выбирались на пляж, ты вёл себя так, будто я испортил тебе всю жизнь. — Я же уже извинялся. — Нет, нет, я не в качестве претензии. Мне просто было интересно, в чём причина. — Не знаю, — его передёргивает, — мне было стыдно, — интонация почти вопросительная, хотя Саша ответов не знает. — И, возможно, я начинал понимать, что ты мне нравишься. И это всё как-то друг на друга наложилось, и я вообще ничего не понял, если честно. — Ты начал понимать и ничего не понял? — удержаться от смеха стоит Саше определённых усилий. — Это не смешно! — восклицает Женя оскорблённо, и, наконец нащупав дно под ногами, мстительно обливает Сашу водой. — Я, значит, извёлся в душевных терзаниях, а ему весело! — Извини, извини, — отмахивается Саша, и, учитывая, что так на Женю тоже попадает вода, извиняется сразу за всё. — Но какую ещё реакцию ты ждёшь на посыл «я весь извёлся в душевных терзаниях, но так ничего и не понял»? — Сочувствие, — фыркает Женя, решая пока что главную и неожиданно возникшую проблему с тем, что он опять упустил только нащупанное дно. — Я когда мечтал услышать, почему я тебе понравился, — продолжает Ваш, — я явно что-то другое ждал. — Мечтал он, — вздыхает Женя. — Да ты какой-то комфортный, что ли, — кажется, температура воды влияет на умение формулировать мысли. — Пока меня пытались вытащить из дома, потому что им так хотелось, к тебе я выходил, потому что сам хотел. Типа, как из заточения. — Вот это ты Рапунцель, конечно. С кактусом вместо хамелеона. — И это мне говорит человек с кошкой вместо коня? — Да, я тоже тебя люблю.       Женя понимает, что так ничего и не ответил, когда прихлынувшая солёная вода попадает ему в нос; неприятно. — Ты выбрал странный момент, чтобы это сказать. — Да ладно тебе, чем страннее момент — тем лучше запомнишь. — И что именно я должен запомнить? — Что у тебя очень красиво искрятся глаза, когда ты рассказываешь о чём-то, что тебя увлекает. Что я обожаю твоё умение поддерживать людей. Что нет лучшего способа запомниться, чем при первой же встрече объявить, что тебе нужен грунт для кактусов. Что мне нравится держать тебя за руку. Что никто ещё не заморачивался так над свиданием ради меня. И что я скучал по тебе сильнее, чем по чему-либо ещё в этом городе. — Большое спасибо, что ты решил сказать мне обо всём этом в море, чтобы у меня был выбор: утонуть в нём или в своём смущении. — Нет, ну вот умеешь ты создать романтику, а потом её испортить, — вздыхает Саша, которому все эти слова явно не очень легко дались. — Я тоже тебя люблю, — выдаёт Женя, прежде чем ситуация дойдёт до того, что его снова обольют водой. — Но целоваться посреди пляжа мы не будем! — Да пожалуйста-пожалуйста, — отзывается Ваш, придвигаясь к берегу. — Я подожду следующей локации в твоём прекрасном плане. — Сначала выплыви отсюда и поешь. — Говоришь прям как моя мама. — Отлично, быстрее послушаешься.       Они сидят долго, пока солнце не начинает садиться, создавая невероятной красоты отблески на воде, полностью погружённые в какую-то свою атмосферу, как под своеобразным куполом. — Хочешь что-нибудь спросить? — интересуется Саша в какой-то момент, не прекращая при этом попыток налить себе чай. — Дай подумать, — Женя жмёт плечами и фокусирует на нём свой взгляд. — Как вы жили последний месяц? Я думал задать этот вопрос твоей маме, но, думаю, у неё не было сил со мной это обсуждать. — Как и с кем-либо ещё, — успокаивающим тоном произносит Ваш. — Включая меня. Она чертовски устала за это время — бралась за любые дополнительные подработки в школе, даже пару учеников где-то нашла, и это в июле-то. Я подрабатывал в местном магазине на полставки, в шестнадцать лет нет какого-то особого выбора работы, да и по дому помогал, как мог. Про плату за проживание там и слышать не хотели, так что всё заработанное ушло на восстановление дома, поэтому, наверное, мы так быстро и управились. Кажется, если я сейчас начну перечислять всех, кто нам помог, я закончу только завтра: удивительно, что в тяжёлые времена тебе на выручку может прийти полгорода. Тебе отдельное спасибо, кстати. — Мне-то за что? — фыркает Женя. — Это я тебя должен благодарить, ты мне не дал опять закрыться дома. — Будем считать, я совместил приятное с полезным, — довольно отвечает он и наконец отпивает немного чая. — Научишь меня кататься на скейтборде? — интересуется Калинкин после некоторой паузы. — А тебе можно? — с опаской спрашивает Ваш, и становится понятно, что ему всё ещё неудобно касаться темы Жениной болезни; более того, он всё ещё не уверен, что хоть что-то в ней понимает. — А это такая серьёзная физическая нагрузка? — удивляется Женя. — По-моему, обычный способ передвижения, не сложнее, чем ходьба. Особенно если ты будешь держать меня за руку. — Ну, если мы найдём нормальную дорогу, — Саша трёт затылок. — По камням явно сложнее, чем ходьба. — А пустырь за моим домом мы со счетов уже списали? — он не перестаёт удивляться. — Или ты боишься ещё раз в овраг заехать? — Хей, в тот раз это было оправданно! — возмущается Ваш, пихая его в бок. — И стоило того, вообще. Хотя, когда ты взял меня за руку, я нормально так… удивился. — Я тебе не нравился? — Может, и нравился, — Саша жмёт плечами. — Но я этого не осознавал. Так что, ну, спасибо ещё и за осознание. — Сегодня что, день благодарения? — А ты где-то здесь видишь индейку? — Мы так разговариваем, будто она есть. — Подожди, а вот эта часть про скейтборд — это тоже составляющая твоего плана, или тебе реально интересно? — Мне реально интересно, — уверяет его Женя. — Но часть плана в этом тоже есть. — Объяснись, а, — просит Саша. — Как сюрприз — мне нравится, спасибо, но сейчас мне уже становится неловко ходить вслепую. — Нам нужен счётчик слова спасибо, я так понимаю. Вообще, — он переводит взгляд на время, которое понемногу близится к семи вечера, и понимает, что для заката ещё рано. — как насчёт встретиться у оврага за моим домом часа через два? — Лежать в траве и смотреть на звёзды? — Именно. — Предлагаешь разойтись и через два часа всё равно встретиться? — Ну да. Или можем вернуться в сарай и доразбирать вещи. Или дополоть грядки! — Боже, нет, оставь грядки в покое, — Саша закатывает глаза. — Но сарай — здравая мысль.       Корзинку по приходу домой они оставляют в коридоре, естественно, перед этим вытащив оттуда остатки еды и рассортировав их по местам. Сашина мама, кажется, всё ещё спит и даже не знает, что последние пару часов они провели не во дворе.       Реальным открытием в сарае становится паяльник — Сашу тут же пробивает на ностальгию по тем временам, когда он умел выжигать по дереву. В целом, он и сейчас бы с радостью попробовал, но Женя вовремя отбирает у него инструмент, чтобы тот не портил стены сарая, который и без того на ладан дышит. — Мы как старая семейная пара, — замечает Саша. — Разбираем сарай, чтобы поставить в него мотоцикл. — Зачем тебе в старости мотоцикл? — абсолютно искренне удивляется Женя. — Ну, ты же не думаешь, что я до преклонного возраста буду на скейте кататься? Надо идти на повышение! — Понимаю, — он кивает головой. — Так, если повезёт, к восьмидесяти себе «Жигули» возьмёшь. — Почему не «возьмём»? Слишком оптимистично? — Ага, — Женя кивает ещё раз, и на его лице появляется какая-то странная полуулыбка. — Смотрю, ты статьи об астме не до конца читал. — В смысле? — Саша смотрит на него во все глаза, экстренно прокручивая в голове все свои знания по этому вопросу. — Я до восьмидесяти не дотяну, не надейся. Сам будешь на своих «Жигулях» ездить.       Вместо ответа Саша совершенно спокойно сгребает его в охапку и невесомо целует в плечо; это ясно ощущается через тонкую ткань футболки. — Ну, значит, мотоциклом обойдёмся. — И всё? — Женя у него в руках расползается, как желе. — Никакой амбициозности. — А зачем мне «Жигули» без тебя? — бормочет Ваш куда-то ему в затылок, потеряв грань между шутками и серьёзным обсуждением их будущего. — Принято, — отзывается Калинкин, ещё удобнее укладываясь; как будто ему уже не идеально удобно. — Пользуйся возможностью, пока она есть. — Пользуюсь, пользуюсь, — фыркает Ваш. — Чисто теоретически, можем просидеть так до заката, а сарай я потом разберу. — Не, так не пойдёт, — протестует Женя. — Я хочу тебе помочь. — У нас свидание, а ты хочешь разбирать со мной сарай? Всё в порядке? — Да мне без особой разницы, что делать, если с тобой. Хоть картошку сажать. — О, отличная мысль! Тогда приходи на следующей неделе. — Дурак, — беззлобно говорит Женя и перекладывает паяльник в коробку к остальным инструментам.       Темнеет как-то незаметно, хотя время всегда проходит быстрее, если чем-то заниматься, и, когда солнце окончательно исчезает за линией горизонта, груда хлама перед ними постепенно превращается в пять штук разных коробок, доверху забитых — поначалу они даже пытались сортировать, а потом стало совсем непонятно, куда класть старый звоночек от велосипеда: к паяльнику или к антенне от радио. — Тебе нужна абсолютная темнота или и этого хватит? — спрашивает Саша, когда они аккуратно выставляют коробки в рядочек у ближайшей стены и снова просто обнимаются, сидя на пыльном досчатом полу. — Думаю, абсолютная, — жмёт плечами Калинкин. — Чтоб звёзды было видно. — Солнце — тоже звезда, знаешь об этом? — Знаю, а ты это к чему? — К тому, что я тебя уже вижу. — Топорно, топорно, — Женя отчаянно пытается сделать вид, что его это не греет до самого сердца. — Но мне нравится. Или это ты так пытаешься намекнуть, чтоб мы уже пошли? — Было бы неплохо, если честно, — признаётся Саша. — Ты завесил такую интригу, что я уже с трудом сижу на месте. — Это оправданная интрига, поверь мне, — видно, что он немного нервничает, хотя, казалось бы, из-за чего уже.       Овраг никоим образом не изменился с их последнего визита сюда, остался таким же невостребованным и поросшим пожухлой травой, которая под покровом ночи в свете фонаря плавно покачивалась из стороны в сторону; стрекотали цикады. Женя с Сашей, взявшись за руки (хотя тут, скорее, просто Женя в него вцепился под почти забавные шутки о том, что надо было просто съехать), шаг за шагом спускались вниз.       В какой-то момент им навстречу выскакивает кошка с тёмной шерстью, и Калинкин готов поклясться, что это та же самая. Становится даже как-то неловко: ощущение, что она здесь живёт, а они каждый раз нагло вламываются.       Ваш не обходится без того, чтобы резко рухнуть на землю, будто поскользнувшись на траве, хотя она даже не мокрая, и чуть не утянув с собой Женю, который бормочет себе под нос что-то возмущённое, но всё равно укладывается рядом. Калинкин в почти чёрное небо без единого облака смотрит так, будто надеется разглядеть там тайны мироздания, и Саша с неподдельным интересом наблюдает за ним минуты три и лишь потом решается спросить: — Так и что ты хотел показать?       Со стороны видно, как в ответ на это Женя нервозно втягивает носом воздух, а после слегка поправляет: — И рассказать тоже. — Хорошо, и рассказать тоже. Я тебя слушаю.       И Саша берёт его за руку одним уверенным движением так правильно и поддерживающе, что только за это душу продать можно, хотя ещё недавно Женя был уверен, что заключит сделку с дьяволом на любых условиях просто за хорошую память — теперь же строчки всплывают в голове сами. — Следи за пальцами, — говорит он мягко и поднимает свободную руку вверх, указывая поочерёдно на три из множества мерцающих точек в небе, особенно ярких. — Нарисуй мысленный треугольник. — Допустим, нарисовал. — Это летне-осенний треугольник, а три его вершины — это Вега, Денеб и Альтаир. — Это прям созвездие? — уточняет Саша, про себя угадывая, как именно называется каждая из трёх указанных звёзд. — Нет, они принадлежат трём разным созвездиям. Вега относится к Лире, названной в честь музыкального инструмента, на котором, по древнегреческим мифам, играл Орфей. Денеб — это хвост созвездия Лебедь, видишь, он как будто вниз летит? — Саша согласно кивает головой, боясь перебить. — А Альтаир — в созвездии Орла, который летит навстречу Лебедю. — То есть, они вечность стремятся друг к другу, но так и не могут встретиться? — Тебе обязательно добавлять что-то печальное даже в рассказ о звёздах? — А тебе не кажется, что в звёздах самих по себе есть что-то печальное?       Минуту, наверное, они неопределённо молчат. — Это ведь не всё, что ты хотел сказать? — интересуется Ваш. — По крайней мере, я надеюсь на это.       Женя делает в воздухе такой жест, будто рисует небу улыбку: — Видишь такой полукруг из звёзд? — Вижу. — Это Северная Корона. Не знаю, почему, но это моё любимое созвездие из всех, хотя оно такое непримечательное. Такое красивое, если честно. И его так сложно найти! — На тебя похоже чем-то, — замечает Саша, усмехнувшись. — Это чем? — Красивое. И чёрта с два я бы тебя нашёл, если б ты не переехал с другого конца страны. — Знаешь, — Женя вдруг переводит взгляд с Северной Короны на Ваша: такие вещи говорят в лицо, — столько всего пришлось оставить, чтобы переехать сюда. Но ты это всё с лихвой компенсируешь. — Как вы жили? — вдруг решается Саша; голос у него тише обычного. — Ты просто никогда толком и не рассказывал. — Да как все, — жмёт он плечами. — В небольшой, уютной квартире в две комнаты почти в центре города, в хорошем районе. У меня была своя комната, заставленная цветами, большой шкаф с зеркалом и кресло-мешок в углу. Мама называла его пылесборником, а я мог там сидеть часами, читая очередную книгу. Библиотека у меня была маленькая, конечно, ни в какое сравнение с тем, что есть сейчас — пространство не позволяло, так что к моменту переезда я её как раз заканчивал. До школы было недалеко: пешком минут десять, зимой чуть больше — всё покрывалось таким слоем снега со льдом, что я удивлён, как ни разу не вывихнул там ногу. И во дворе жило целое семейство кошек, таких, полосатых. Их всем районом подкармливали, наверное, но домой так никто не и забрал. Хотя двор и был их домом, а на зиму они в подвал перебирались, там было теплее. И всё вокруг в зелени было, просто всё. Тополя под окном росли высокие, этажа до шестого точно, весной всё цветёт, а у меня мама — аллергик, ну, представляешь примерно, как это выглядит. Я думаю, ближе к весне она будет очень довольна, что мы переехали, хотя ей и сейчас нравится. — Да, представляю, — улыбается Ваш. — Тебе там нравилось? — Не знаю. Честно, не знаю, никогда об этом не думал. Жаловаться было не на что, как ты понимаешь, но я других мест-то и не знал, где родился, там и жил все шестнадцать лет до этого. Закаты там красивые были, кстати, особенно если из окна смотреть, но здешним конкуренцию не составят, конечно. — То есть, в целом… — Ты пытаешься спросить, где мне больше нравится, понимаю. Но ответа у меня нет. Там — всё моё детство и большая часть воспоминаний, здесь — море, уютный дом и ты. Равноценные вещи, не находишь?       Саша молча кивает, думая, что он и не стремится перевесить. Он этого понять в полной мере, наверное, никогда и не сможет: последний его переезд был ещё в таком возрасте, в котором даже «мама» выговорить затруднительно, но ему хочется стараться. Хочется, если это хоть как-то поможет Жене. — А вот это — Ковш Большой Медведицы? — меняет он тему, пока Калинкин совершенно не утонул в своих воспоминаниях. — Не-а, это Пегас. Вот этот квадрат — или прямоугольник, я в геометрии не силён — его главная часть, хотя верхняя левая его звезда принадлежит созвездию Андромеды, вот там оно, левее и немного вверх. И вот вместе они образуют ковш, который больше, чем Ковш Большой Медведицы. Мы на южную часть неба смотрим, здесь Медведицы нет. — Ох, ну хоть эти встретились, — вздыхает Саша. — Жень, скажи честно, ты выучил параграф из учебника по астрономии? — Обижаешь, — шутливо отзывается Калинкин. — Это раздел из атласа-определителя, я его в библиотеке нашёл. Предупреждая твои вопросы: да, у меня их много, и я просто хотел сделать что-то романтичное и знаковое. Тебе не нравится? — Очень нравится, — серьёзно говорит Ваш. — Спасибо тебе, правда, это для меня много значит. И теперь я даже знаю, на что смотрю — это ли не достижение. Или они потом сместятся? — Если сместятся как-то критично — я тебе обязательно об этом расскажу, — обещает Женя, и они тихо смеются неизвестно почему.       Возможно, именно ради таких моментов и стоит жить, что бы ни предшествовало им. Таких, когда всё кажется чудесным и правильным, когда внутри плещется столько счастья, что, наверное, оно уже давит на мозг. Когда даже самые обычные вещи кажутся какими-то невероятными, почти сказочными и когда хочется выплеснуть свою любовь уже куда угодно.       Когда во всём мире всё прекрасно и всё имеет смысл. — Женя, — зовёт его Саша тихим, твёрдым голосом. — пообещай мне кое-что. — Что? — Мне нужно, чтобы ты пообещал мне, что будешь держать меня за руку, когда мне станет страшно. — Хорошо, но… Я уже держу тебя за руку, — замечает Женя, на всякий случай ещё раз сжимая тёплые пальцы. — Чего ты боишься? — Я боюсь, что, если я отпущу твою ладонь, ты исчезнешь.       Женя на несколько секунд забывает, как дышать, и бронхиальная астма капитулирует перед Сашей почти без всякого сопротивления. — Эй, спасибо, что ты есть в моей жизни.       Вашу иногда хотелось сообщить, что он поехавший. Или дурак. Или всё вместе.       Хотя, кажется, в этом и была вся суть.