Я полюбил тебя во сне

Хакоо тихо, но сладостно простонал, отозвавшись на ласку. Пальцы вцепились в юката аниджа на спине. Приглушённый поцелуем стон младшего брата произвёл на Дзюро небывалое воздействие. Сердце пропустило удар, а затем начало биться о грудную клетку так, словно тоже хотело прикоснуться к Хакоо. Внизу живота приятно заныло, по телу пробежала дрожь вожделения. Снова хотелось услышать этот голос, этот стон, который давал понять, что его обладателю сейчас так же хорошо, так же сладко… Неужели собственный младший брат способен возбудить его сильнее, чем красивая девушка? В том ли дело, что его привлёк вкус чего-то запретного? Или, быть может, это и впрямь чудо, о котором говорил Хакоо? На мгновение Дзюро ощутил ярость: подумать только, какие-то монахи смели проявлять интерес к его брату! К его маленькому, милому, нежному цветочку, который так нуждался в ласке и любви. И в то же время храмовников понять было можно: Хакоо и в самом деле был ладно сложен, черты его лица услаждали взор, в учёбе был прилежен, да настолько, что настоятель выделял его среди других послушников, как с гордостью рассказывала матушка. Сумев превозмочь нежелание разорвать поцелуй, Хакоо перевернулся на бок и лёг, прижимаясь спиной к груди его аниджа. Его длинные пальцы заскользили по начавшему наливаться кровью достоинству брата и вскоре оказались обильно покрытыми смазкой. Не мешкая, он тут же осторожно ввёл один палец в ещё неразработанную дырочку и тихо охнул. Наблюдавший за этим Дзюро на мгновение почувствовал ревность даже к пальцам брата.       — Там должен быть я, — Дзюро накрыл ладонью руку брата и, мягко сжав её, потянул на себя, высвобождая.       — Сделай лучше вот так… — он устроил пятерню брата на его же собственной ягодице, заставив её сжать и тем самым сделать доступ к заветному местечку более свободным. Хакоо тихо хныкал, когда два пальца устремлялись вглубь, постепенно растягивая мышцы, и сам же со сладостным стоном насаживался на них, стоило лишь Дзюро сжать подушечками пальцев его маленькие затвердевшие соски. Блондин то и дело кусал себя за губу: он ещё даже не вошёл в этого маленького негодника, а казалось, что вот-вот всё тело содрогнётся в сладостной конвульсии — так соблазнительно выглядел и вёл себя младший брат. По обыкновению, молодые люди занимались любовью полуобнажёнными, а то и вовсе в одежде. И если перед девушкой Дзюро не обнажался и наполовину, то теперь каждая деталь одежды казалась ему раздражающе лишней. Если уж так сегодня сложились звёзды, то он намерен насладиться телом Хакоо полностью. Он помнил каждую его родинку и шрам, а теперь, когда речь шла о том, чтобы сделать брата мужчиной… Дзюро хотел видеть его всего, со всеми так называемыми несовершенствами, которые он таковыми не находил. Наоборот, даже в совсем юные годы Хакоо был очарователен благодаря своим особенностям. А сейчас он стал до того хорошеньким, что Дзюро невольно подумал: «Грешно было бы такой красоте оставаться до конца дней своих сокрытой в храме».       — Ты уже готов… — губы Дзюро коснулись ушка младшего брата, пальцы же потянули за ленту в причёске Хакоо, и длинные волосы тотчас же раскинулись по плечам и подушке. — Не передумал? Хакоо часто и тяжело дышал, мелко подрагивая всем телом от возбуждения и предвкушения неведомого, но заботливый вопрос аниджа показался ему едва ли не обидным. Хотел ли он близости с братом? Безумно. Боялся ли этого? Определённо. Но передумать — ни за что.       — Я хочу вас, аниджа… — и чтобы старший брат больше не задавал странных вопросов, Хакоо развернулся к нему лицом и нетерпеливо впился в его губы, шумно дыша из-за учащённого сердцебиения. Дзюро тихо рассмеялся от умиления, когда братик попытался улечься на нём, но только запутался в полах приспущенного юката и сердито засопел.       — Позволь помочь, — мягко улыбаясь, блондин быстро стянул юката с юноши, оставляя его полностью нагим. — Иди ко мне. Поцелую моего мальчика в последний раз… — Дзюро притянул Хакоо к себе, бережно, но крепко обнял его и перевернулся, укладывая брата на спинку. Он старался выглядеть как можно спокойнее, чтобы не усугублять волнение юноши, однако внутреннее желание обладать им достигло болезненных пределов и сдерживаться было сущей пыткой. Миг спустя на запутанном юката Хакоо покровительственно покоился юката его аниджа, а губы Дзюро сминали в упоительно жарком поцелуе губы младшего брата. Но этого уже было мало, и вскоре во рту Хакоо хозяйничал язычок блондина. От соприкосновения их обнажённых тел и опьяняющего поцелуя каждая клеточка словно бы воспламенилась, и юноша жалобно застонал, умоляя о большем. Но Дзюро уже и сам сжимал колени брата, разводя их в стороны. Ещё ничто не будоражило его в этой жизни так, как стоны Хакоо, чьи пальчики сейчас блуждали по сильной спине старшего брата и нежно выпускали короткие ноготки. Дзюро больше не приглушал поцелуем его голос, он исследовал губами ещё по-детски нежную кожу на шее родного и тайком желал, чтобы эти стоны были громче, жарче, непристойнее… Добравшись до груди, где без всякого стеснения можно было оставить сколько угодно своих отметин, Дзюро облизнул губы и сжал ими один из сосков брата, чуть вобрав его в рот. Хакоо взвизгнул, выгнул спинку, впился ноготками в плечи брата. Но, решив ещё самую малость подразнить братика, а заодно и себя, блондин снова ввёл один палец меж ягодиц юноши, с удовольствием убеждаясь, что на этот раз получилось войти глубже и легче. Хакоо жалобно взвыл и сжался, не желая выпускать палец.       — Сейчас, милый мой, сейчас, не напрягайся. Я не хочу ненароком причинить тебе боль. «Но это будет ох как непросто…» — незаметно вздохнул Дзюро, размазывая по чуть растянутому входу смазку. Придерживая рукой бедро брата, блондин медленно толкнулся вглубь жарких мышц, покрывая своими обильными выделениями каждый сантиметр. Сейчас это было необходимо, чтобы весь процесс прошёл как можно приятнее. Но одно дело — пальцы, и совсем другое — затвердевшая от возбуждения плоть. Хакоо снова болезненно захныкал, в уголках глаз проступили слёзы.       — Тише, мой маленький, тише, дыши глубже, — губы Дзюро шептали на ушко младшего брата, рукой же он поглаживал его по животу и бёдрам, поощряя расслабиться.       — Я… ммх… уже большой… — пролепетал Хакоо. Он не хотел, чтобы старший брат считал его ребёнком, ведь он уже почти стал мужчиной… Юноша всё ещё морщил носик от непривычной боли, но, послушав аниджа, постепенно начал дышать глубже.       — Вот так, всё правильно, всё хорошо… — ободряющее шепнул Дзюро, а затем собрал губами солёные капли с щёчек брата. — Как же у тебя там горячо и тесно, милый… Ах… В ответ Хакоо только всхлипнул, на какое-то время запутавшись в собственных ощущениях. Они пронзали всё тело: от жгучей боли внутри до приятного напряжения в сосках снаружи. Каждое прикосновение к ним вызывало мурашки и желание подмахнуть бёдрами навстречу плоти Дзюро, кричать в голос от удовольствия, выгибаться и извиваться под жарким мускулистым телом старшего брата. Он сжал пальчики на ногах, обхватывая коленями поясницу блондина. Внизу живота юноши тоже нарастало напряжение. Его собственный член тёрся о рельефный живот аниджа, и с каждым толчком изнутри приятных ощущений было всё больше, а сами они становились ещё глубже и ярче. Девственная боль уступила место наслаждению. Дзюро тоже услышал, что из стонов Хакоо исчезли болезненные ноты. Младший брат старался подаваться к нему бёдрами, теряя голову от страсти, хотел позволить блондину взять его ещё сильнее... И Сукэнари, упрашивать которого не было необходимости, моментально дал волю своему запалу. Как и Хакоо, он был опьянён чувственным блаженством и сейчас для него не было ничего желаннее, чем крики удовольствия его младшего брата. Колени Хакоо оказались на плечах блондина, и проникновение стало настолько глубоким, что в пылу наслаждения юноша порвал простыню. Волосы Дзюро, ещё недавно собранные в высокий хвост, растрепались, и в конце концов он снял с них ленту, словив на себе восхищённый взгляд родного. Чёлки у обоих братьев прилипли к лицу, а щёки горели. Как и Хакоо, Дзюро впервые ощутил ненасытность… Первые лучи солнца заглянули в дом Сукэнари, словно желая оповестить двоих потерявших счёт времени любовников о том, что начался новый день. Голова Хакоо покоилась на груди брата. Он крепко обнимал Дзюро за талию, лбом уткнулся в его шею и теперь довольно сопел, как это всегда и бывало, когда он делил с братом футон. Наспех наброшенное поверх него одеяло лишь кое-как прикрывало ягодицы, по одной из которых медленно стекало семя Дзюро. Хакоо, в обычное время чистенький и опрятный, наотрез отказался мыться перед сном: ему хотелось как можно дольше чувствовать эти любовные соки брата внутри себя. Дзюро не уговаривал, да и сам отложил омовение до пробуждения. Семенная жидкость младшего брата покрывала его живот, но блондин не спешил её стирать. Он задумчиво водил по ней пальцами, словно хотел втереть в кожу и сделать частью себя, но вскоре поднёс пальцы к губам и облизал их. Хакоо сладко и спокойно спал, не подозревая о том, что в этой же комнате в шкафу среди свитков и книг хранилось письмо. Ичиман написал его, но оно так и не было доставлено в храм брату: «Скорей бы настала зима, а с ней и новый год, ведь тогда ты приедешь домой и мы снова будем вместе. Ты часто снишься мне, Хакоо. И даже во сне я полюбил тебя ещё сильнее».