Я полюбил тебя во сне

Дзюро всматривался вдаль. Лицо молодого человека было хмурым, под стать осеннему небу над головой. Его пальцы мягко, но уверенно покоились на рукояти меча, а с губ то и дело слетал вздох. Ещё пара дней — и его младшему брату исполнится семнадцать лет.* А после этого... Дзюро снова вздохнул. Хакоо должен будет принять постриг в монахи. Да только хочет ли он? Готов ли отречься от радостей простой жизни? С момента их последней встречи сменилось много лун, а Ичиман, вскоре ставший Дзюро, так и не получил от брата ни одной весточки. Матушка уверяла, что отсутствие новостей от Хакоо — это добрый знак. Но разве от этого легче? Ведь с маленьким братом он проводил больше времени, чем родная мать, и с характером его был знаком ближе. А потому чуткое сердце Дзюро терзали опасения, и счёту им не было. Хакоо, этот маленький непоседа... Сумел ли он обрести смирение и усидчивость? Стал ли он отрешённо-спокойным, рассудительным и терпеливым? От этих мыслей молодой человек покрылся мурашками. Он любил Хакоо со всей его искренностью, непосредственностью, с его огоньками в глазах. И с каждым днём всё больше не давала покоя мысль: если Хакоо станет монахом, то потеряет свою душу, утратит то, что делало его таким живым, таким… «Моим любимым братом», — Дзюро снова вздохнул и нерешительно шагнул в лес, что простирался между их поселением и храмом. Если идти всю ночь, то к утру можно оказаться рядом с Хакоо… В груди Сукэнари теплилась надежда — а что, если?.. Но чем именно будет это "если", он представить затруднялся. Если младший брат случайно гуляет в лесу? Смешно и подумать. Если часом выйдет за ворота храма с какой-то целью? Едва ли. Или в безграничном своём милосердии Будда дарует ему благоприятный случай, чтобы передать пару тёплых слов для Хакоо? Нет... Об этом можно было только мечтать. Вряд ли монахи позволят, чтобы даже такие невинные нежности, как весточка от брата, ввели в искушение юную душу. А если так, то стоит ли ему направлять туда свои стопы? Но всё же оставаться в бездействии дома сил не было — Дзюро извёлся от душевного смятения, и, чтобы справиться с ним, вышел в путь. Он не стал заглядывать в дом матушки, дабы не смущать её своими домыслами.

***

На землю опустились сумерки. Лес в это время выглядел неприветливо. Однако, сказывалась ли быстрая ходьба или дело было в древесно-пряном запахе, Дзюро ощущал лишь постепенно снисходящее на него умиротворение. И даже дыхание ночной природы не тревожило его. Но когда верхушки деревьев посеребрил лунный свет, а на лесную дорогу легли тени, будто заглянувшие из иного мира, слух Дзюро различил новый звук. И лишь теперь в его голову закралась мысль, что в ночной чаще можно встретить не только зверей, но и демонов. И ведь не со всяким демоном можно совладать при помощи одного лишь клинка. Ох, пригодились бы теперь чётки, что хранились дома у матушки! Впрочем, много ли проку о них сейчас вспоминать… «Ах, как нелепо бы было столько лет грезить о мести за батюшку, а погибнуть в схватке с демоном по собственному недомыслию! И с такого ли брата желал брать пример Хакоо? Мне, Сукэнари, остаётся лишь тешить себя надеждой, что в храме он усердно постигает зерно мудрости Будды», — озадаченно качая головой, Дзюро шёл дальше. И постепенно его мысли всё больше занимал этот странный звук, доносившийся из глубины леса. «Будто бы воет кто… На зверя не похоже, но будет ли в такое время здесь проходить человек? Неужто кому-то, как и мне, тоже не хватило благоразумной сдержанности и он задумал посетить храм в ранний утренний час?» Так рассуждал Дзюро, крепко держа руку на рукояти меча, а меж тем звук становился всё громче и ближе. Юноша отгонял от себя страх и подкреплял мысли надеждой, что это запоздалый путник, а не какой-то там демон. Однако он всё же не сумел сдержать холодные мурашки, когда стало ясно: это не он догоняет кого-то, а некто вот-вот поравняется с ним! Решив хотя бы на этот раз явить предосторожность, Дзюро остановился, осмотрелся и проворно скрылся в тени раскидистого дерева. «Если это демон, он несомненно заметит меня, а если это человек — лишь буддам ведомо, благие ли у него намерения. Нынче не лучшие время и место для поединка, но если придётся…» И вскоре привыкшие к темноте глаза увидели фигуру. Дзюро изо всех сил старался рассмотреть её получше. «Это странствующий монах? Или демон в образе монаха?.. Что ни говори, а после этой ночи будет о чём вспомнить.» Странствующий демон-монах шёл спокойно, ступая мелкими шажками, будто боялся споткнуться, мерно постукивал вполне настоящим монашеским посохом и негромко напевал себе под нос. «Да ведь это же буддийские сутры!» — у Дзюро отлегло от сердца. Никакой демон сутры читать не станет, это всякому известно.       — С самого начала никто не очищал зеркало от пыли. Но сегодня оно должно засиять в новом свете. Легко видеть отражение в зеркале. Но нельзя поймать луну в текущей воде. Над рекой светит луна, в соснах поёт ветер. Прохладная и чистая тень длинной ночи. Почему это так? ** — мерную песню прервал звук глухого удара. — Ох, камень! Ай-ай, порвались дзори… Только бы матушка не рассердилась… Дзюро не поверил своим ушам. Повинуясь сердечному порыву, он выскочил из укрытия и окликнул монаха:       — Хакоо?.. Странник вздрогнул, звякнули кольца на монашеском посохе. Место, где он стоял, хорошо освещалось луной, и Дзюро наконец его рассмотрел: голову покрывала дорожная шляпа, на плечах покоилась накидка, весьма уместная для ночной осенней прохлады.       — Это ты, Хакоо? — Дзюро был готов поклясться, что перед ним его брат, ведь этот голос, это поведение — всё было таким знакомым и родным.       — А… аниу… Нет! — Аниджа? — только что ровный и спокойный голос сорвался на хриплый вскрик. — Братец, да неужто вы передо мной? Но если у Дзюро не было сомнений, что перед ним его брат, то у Хакоо они были. И развеять их можно было лишь одним проверенным способом, которому его научил ещё Ичиман. Хакоо резко взмахнул посохом, вызывая собеседника на бой. Для кого-то иного этот жест выглядел бы грубым, но Дзюро улыбнулся, уверенно отбивая мечом очередь из ударов. Несколько раз он и сам сделал выпад, с удовольствием отмечая про себя, как ловко управляется Хакоо с посохом: едва ли на нём останутся глубокие царапины, при этом каждый удар Дзюро был успешно перехвачен и искусно блокирован. Сомнения Хакоо иссякли так же быстро, как и зародились. Отставив посох, безо всяких дальнейших церемоний он крепко сжал в объятиях старшего брата, не сдерживая слёз радости:       — Поистине благословлён я тремя бодхисаттвами, раз встретил вас нынче! И порванный дзори был, несомненно, к большой удаче! Да вот и она! — Хакоо нескоро разжал объятия, отказываясь поверить в своё везение. — Я решил уйти из храма, аниджа. Сколько ни искал, да так и не сумел найти в себе устремлений идти путём Будды. И по вам соскучился — ах, если бы вы только знали как!.. Дзюро прижал к себе брата, позабыв, что в благородных семьях это не приветствуется — сейчас не до манер. И вот — словно бы и не было тех лет, полных болезненной разлуки. Его маленький Хакоо совсем не изменился, и сердце Дзюро с момента их расставания впервые пело от радости.