Когда Гермиона аппарировала на место, колени чуть не подогнулись, но ей удалось удержаться на ногах. Сжатие портключа на несколько секунд сгустило воздух вокруг нее подобно вакууму, но затем слух наполнило нежное щебетание птиц — долгожданная симфония нормальности, громко контрастирующая с холодным небытием, которое она оставила в поместье Малфоев. Вокруг расстилался ковер из ежевики и подснежников, а высокие, скрипучие дубы охраняли ее, как часовые, напоминая о лесе Дин. Возможно, это и был лес Дин. Она никак не могла знать.
Сработал инстинкт самосохранения, и она оглядела окрестности, рассуждая, что, несмотря на мысли об обратном, все это могло оказаться какой-то больной игрой, затеянной Малфоем. Она действительно не знала ни его, ни его мотивов, и притворяться, что все обстояло иначе, было бы глупо и безрассудно. Но лес был пустой и спокойный. Почти мирный. Она подумала, не переместить ли сюда Луну и Дина, но пульсирующая боль в лице и сломанной руке затуманила мысли.
Ей удалось защитить свои травмы от воздействия портключа, в то время как аппарация создала бы гораздо бо́льшую нагрузку, и ей пришлось бы убедиться, что она сосредоточена и спокойна, чтобы избежать расщепления. Мысленные отвлечения, такие как боль и травма, делали аппарацию более трудной и опасной.
Закрыв глаза, она сосредоточилась на дыхании и попыталась не обращать внимания на жгучую боль, пару минут прислушиваясь к птицам и ветерку. Затем уставилась на палочку, которую дал ей Драко, — простой дизайн из ясеневого дерева, похожий на первую палочку Рона. Прежде чем аппарировать, она произнесла несколько простых заклинаний: Люмос, Агуаменти и Энгоргио, примененное к подснежнику. Палочка была послушна ее магии, но Гермиона все еще чувствовала трепет, когда думала о ее использовании для аппарации.
Но ей нужно было вернуться домой.
Прижав сломанную руку поближе к телу и сделав несколько судорожных вдохов сквозь стиснутые зубы, она приготовилась к удару по своему и без того израненному телу. Она знала, что это будет мучительно.
Три, два, один.
Воздух вокруг тянул и дергал ее за конечности, прежде чем резко выплюнуть на твердую землю. Жалкий, булькающий крик вырвался изо рта, когда она приземлилась на колени и ударилась лицом в грязь. Жгучие слезы затуманили зрение, но, подняв голову, Гермиона увидела примерно в ста ярдах впереди фермерский дом и ряды фургонов. Секунду спустя завыл пронзительный сигнал тревоги.
Она выдохнула с облегчением, зная, что добралась до дома. Дом. Но теперь боль чувствовалась намного сильнее.
Со стороны лагеря доносились крики, они становились все громче. Именно тогда она вспомнила, что худшее еще впереди.
Хоть Защитные чары и позволяли членам Ордена заходить в лагерь, они не могли полностью защитить от проникновения. В их старый лагерь вторглись после того, как Амикус Кэрроу наложил проклятие Империус на Оливера Вуда в предыдущей битве. Конечно, никто не винил Оливера, но вскоре они нашли стоянку для трейлеров в Пенлан-и-Мор, и Шеклболт спросил Гермиону, есть ли способ избежать подобной катастрофы в новом доме.
И, конечно же, она нашла его.
Это заняло у нее четыре месяца, но она создала зелье, которое очищало от любых магических воздействий. Прочитав книгу о мерах безопасности Гринготтса, она была вдохновлена Гибелью Воров и использовала его в качестве основы своего зелья, прозванного Орденом Очищающим. Затем она настроила кольца-портключи Ордена так, чтобы их могла активировать только ведьма или волшебник, которые были в абсолютно здравом уме, что еще больше обеспечило защиту и безопасность их лагеря.
И как изобретательница зелья, она точно знала, насколько ужасно оно было.
Обезболивающие зелья были роскошью, которую Орден не мог себе позволить, и поскольку Очищающее зелье, по сути, опаляло кровоток и сжигало любую магию, это был невероятно болезненный процесс. Хотя она никогда не принимала его сама, все же была свидетельницей его воздействия на других — совсем недавно на Луну после побега, — Гермиона никогда раньше не слышала таких криков. По спине пробежала дрожь.
Но она знала, что это необходимое зло: любого, кто аппарировал в лагерь без кольца, независимо от полученных травм, поили зельем, чтобы обеспечить защиту остальных членов Ордена.
Анджелина Джонсон, Ли Джордан и Рон появились из-за поворота холма, и хотя ей отчаянно хотелось протянуть руку и обнять друзей, она сидела совершенно неподвижно и ждала неизбежного.
— Гермиона! — позвал Рон срывающимся голосом. — О Мерлин, Гермиона. Это ты?
— Это я, — ответила она, не двигаясь. Ее голос звучал хрипло и отстраненно. — Просто побыстрее покончи с Очищающим зельем, пожалуйста.
Анджелина подошла к ней первой, и Гермиона увидела смятение на ее хорошеньком личике.
— Мне так жаль, Гермиона, — сказала она, остановившись в нескольких шагах. — Инкарцеро.
Две веревки появились из земли и обвились вокруг рук Гермионы, удерживая на месте. Она вскрикнула, когда ее сломанную руку с хрустом дернуло вниз, и увидела, как вздрогнула Анджелина.
— Мне очень жаль, — повторила Анджелина.
— Все в порядке, — захныкала Гермиона. — Все в порядке, я знаю, что без этого никак.
Слезящимися, горящими глазами она видела, как Ли сжимает в руке бутылку с красным зельем. Как и Анджелина, он тоже казался нерешительным, несколько мгновений смотрел на нее с выражением ужаса и тревоги, не в силах отвести взгляд, но отчаянно пытаясь. Только тогда Гермиона подумала о том, насколько плохо выглядит ее лицо и как это могло напугать друзей. Рон стоял позади Ли, его глаза были налиты кровью и опухли, а нос покраснел. Казалось, все его тело дрожало от желания обнять ее, но он сжал руки в кулаки и просто посмотрел на нее с несчастным и крайне обеспокоенным выражением лица.
— О, черт, Гермиона, — пробормотал он. — Мы думали… Что с тобой случилось?
— Я сбежала, — невнятно произнесла она, ее рот все еще был распухшим и перекошенным. — Объясню позже. Просто дайте зелье. Покончим с этим.
— Твое лицо… — начал он, но его голос сорвался.
— Все в порядке, Рон.
— Нет, подождите! — раздался новый голос.
Гермиона подняла подбородок как раз в тот момент, когда на вершину холма поднялась отчаянно бегущая к ним и размахивающая руками Луна. Прямо за ней в попытке догнать бежал Блейз и кричал, чтобы она остановилась.
— Не заставляйте ее пить! — воскликнула Луна. — Пожалуйста, не делай этого! Не заставляй ее терпеть это! Я знаю, что это она!
— Луна, хватит! — сказал Блейз, наконец догнал ее и крепко придержал за талию. Ему пришлось поднять ее над землей, чтобы остановить, но она пятками била его по голеням и извивалась в его хватке. — Детка, пожалуйста, перестань драться.
— Она больше не может страдать, — всхлипнула Луна. — Это жестоко. Пожалуйста. Остановитесь.
— Луна, все в порядке, — сказала Гермиона, ее голос был едва громче шепота. — Блейз, не отпускай ее. — Она тяжело сглотнула. — Продолжай, Анджелина. Я готова.
Вопреки утверждениям, ее тело напряглось от страха, но она откинула голову назад и приоткрыла губы. Руки Анджелины дрожали, когда она влила зелье в рот Гермионы, а Ли и Луна отвели глаза еще до того, как что-то произошло. Когда последняя горькая капля скользнула ей в горло, Гермиона посмотрела на небо, приоткрыв не пострадавший глаз, отчаянно ища, на чем бы сосредоточиться, и остановилась на нескольких полупрозрачных облаках. Она подумала, что они похожи на прекрасные поля подснежников.
Боль началась в животе, и это была мгновенно охватившая ее агония. Не было ни наращивания темпа, ни послабления. Она была обжигающей, жгучей, колющей. Она быстро распространялась, проносясь по венам и опаляя каждый дюйм внутренностей. Она чувствовалась повсюду: в кончиках пальцев рук, ног, даже в зубах.
Вырвавшийся крик даже не был похож на ее голос. Он звучал по-звериному дико, больше похожий на пронзительный рев. Единственное, с чем можно было его сравнить, — проклятие Круциатус, которое она испытала несколько раз во время войны, но сейчас была совсем другая боль. Как огонь под кожей.
Казалось, что зелье выжигало ее изнутри по меньшей мере пять минут, но облака, на которых она сосредоточилась, даже не сдвинулись с места к тому моменту, когда боль наконец начала рассеиваться. Гермиона перестала кричать, но в ушах все еще звенело от эха.
А потом, через несколько секунд, все прошло, словно и не было ничего, кроме пения птиц. Блаженство.
— Это она! — крикнул Рон. — Это она! Ли, беги в медицинское крыло, пусть готовятся!
Гермиона резко вдохнула, когда вся прежняя боль вернулась, теперь увеличившись и пульсируя сильнее, чем раньше. Прилив адреналина от побега рассеялся, и все, что осталось, — агония.
Когда она почувствовала, как Рон подхватил ее на руки и побежал к дому, она вскрикнула, но его знакомое тепло было такой долгожданной передышкой от того, что она испытала за последние несколько часов. Ей хотелось закрыть глаза и отключиться, но в том, как он прижимал ее к груди, было отчаяние, которое ощущалось так красноречиво.
— Мы п-проиграли, да? — спросила она и почувствовала, как он напрягся.
— Ты едва можешь говорить, — сказал он. — Давай для начала разберемся с тобой.
Она чувствовала, что близка к обмороку, но ей нужно было знать.
— Все п-плохо?
Он не ответил.
— Р-Рон, п-пожалуйста.
— Луна, — сказал Рон, поворачивая голову. — Ты больше всех была в медицинском отсеке. Можешь начать расстановку приоритетов, чтобы мы были готовы?
— Определенно сломанная рука, — пропыхтела Луна, явно изо всех сил стараясь не отставать от широких шагов Рона. — Перелом орбиты глаза… перелом челюсти, возможно, сломаны ребра…
Голос Луны начал удаляться, как и пение птиц. Гермиона почувствовала почти облегчение — она жаждала хоть капельки покоя и умиротворения.
— Гермиона? — Голос Луны вернул ее к реальности. — Гермиона?
— Хм…
— Он прикасался к тебе?
Гермиона собрала последние остатки своих сил и сознания и пробормотала:
— Нет.
Последним, что она услышала, прежде чем погрузиться в соблазнительное, блаженное небытие, был шепот Луны:
— Слава Моргане за эти маленькие милости.
***
Пьянящий травяной запах различных зелий был первым, что заметила Гермиона, и знакомый сладкий и земляной аромат на мгновение напомнил о духах матери. Она цеплялась за это теплое воспоминание, но в голове застучала тупая, ноющая пульсация. Она застонала сквозь стиснутые зубы и попыталась открыть глаза, но, как и прежде, справилась только с одним. В момент глупого и опрометчивого оптимизма она попыталась сесть, но едва сумела поднять голову.
— Полегче, Гермиона. Успокойся.
Во рту было мучительно сухо.
— Рон?
— Я здесь.
Она почувствовала, как ее запястье осторожно обхватили знакомые мозолистые пальцы, и склонила голову набок, чтобы видеть его. Он сидел на табурете у кровати, ссутулив плечи до ушей, в позе усталого и побежденного. Несмотря на его очевидные попытки скрыть свое лицо, она видела, что его глаза были воспаленными и красными, губы потрескались, а кожа была такой бледной, что казалась почти желтой. Все в его языке тела и ауре казалось безмолвно ужасающим.
— Насколько все плохо прошло? — спросила она.
— С тобой все будет хорошо, — тихо сказал он, его голос был тревожно ровным. — У тебя было двенадцать сломанных костей, в основном на лице и руке, но Костерост должен разобраться со всем этим, и они остановили твое внутреннее кровотечение, прежде чем…
— Я не о себе, — перебила она. — Насколько плохо… насколько плохо прошло сражение? Неужели… мы проиграли?
Рон тяжело сглотнул и заерзал на стуле, сцепив руки перед собой так крепко, что костяшки пальцев побелели.
— Да, мы проиграли.
Ее встревоженное, хрупкое сердце билось в груди как стаккато. Она уже знала ответ на свой следующий вопрос, но все равно боялась его.
— Мы… кого-нибудь потеряли?
— Да.
— Сколько?
Губы Рона дрожали.
— Я не думаю, что смогу, — выпалил он срывающимся голосом. — Они сказали, что я должен сообщить тебе, но я не…
— Рон, пожалуйста, — попросила она. — Все в порядке…
— Нет, ничего не в порядке! — огрызнулся он, разразившись тяжелыми рыданиями, слезы текли по его щекам. — Восемнадцать. Мы потеряли восемнадцать человек. — Он сделал паузу, чтобы откашляться. — Шестнадцать подтвержденных погибших, двое пропали без вести и предположительно мертвы.
Гермионе хотелось плакать, но ее лицо казалось слишком опухшим, а тело слишком истощенным. И все равно сердце болезненно сжалось. Восемнадцать — это огромное число. Самое большое количество потерь в одном сражении за последние годы.
После Битвы за Хогвартс, когда война была еще свежа и ждала у каждого на пороге, как у Ордена, так и у Пожирателей насчитывалось гораздо больше людей. Почти вся магическая Британия и многие волшебники и ведьмы из-за рубежа выбрали ту или другую сторону, и тысячи людей сражались в сорока двух битвах, которые произошли в тот первый год. И многие были убиты. Люди либо умирали, либо бежали.
Когда жизнь превращается в роскошь, убеждения и мораль становятся диковинкой.
Пять лет спустя с каждой стороны числилось едва ли по двести бойцов. Но, как бы пугающе это ни звучало, подавляющее большинство этих ранних потерь было для Гермионы безэмоциональным. Безымянные лица в толпе. Война есть война, и смерть становится жизнью.
Но теперь, когда их толпа стала маленькой и тесной, каждое лицо было знакомым и дорогим. Друзья и приятели. Каждое лицо олицетворяло дорогие ей воспоминания. И теперь восемнадцать из них были жестоко вырваны из ее мира.
— Кто? — тихо спросила Гермиона.
Рон сделал глубокий, отрезвляющий вдох.
— Септима Вектор и ее брат Терциус, Муфалда Хмелкирк, Уилки Твикросс, Арчибальд Белфорд, Алестрия Дандиблум, Бартоломью Диггори, Дианта Катберт, Аранвен Эванс… — Он сделал паузу и стиснул зубы. — Падма и ее отец Арджун, Сьюзан Боунс, Джастин Финч-Флетчли, Майкл Корнер, мадам Хуч… — Он крепко зажмурился, и нетерпеливые слезы потекли по его щекам. — Дин, Кингсли и… — он подавился рыданием, — Джинни.
Казалось, весь воздух в комнате устремился вверх, как вырывающийся пар. Гермиона хотела вздохнуть, но не могла. Подобно громкому пчелиному рою слова Рона кружили вокруг нее, кружили и душили.
— Нет… нет, — заикаясь, выдавила она. — Наверное, это ошибка…
— Я видел, как она умерла, Гермиона! — закричал Рон, внезапно покраснев от ярости. — Я видел, как это произошло! И еще я видел, как умерли некоторые другие, так что не смей говорить, что это ошибка! Я бы хотел, чтобы это было ошибкой.
Гермиона все еще не могла набрать достаточно воздуха, чтобы нормально дышать, и вдруг поняла, как холодно в комнате. Казалось, она должна была видеть свое дыхание, и все же ее ладони и лоб были влажными и липкими, и она чувствовала вкус пота, собравшегося на верхней губе. К тому времени, когда она поняла, что впадает в шок, ее голова стала пустой и легкой, а голос Рона, зовущего на помощь, звучал так далеко.
***
Гермиона очнулась во второй раз. Ее подушка была влажной, а глаза болели от слез, которые она даже не помнила. Кошмарные новости Рона все еще ощущались как осязаемая масса, витающая в воздухе, и она начала плакать, поддаваясь разрушительному горю, которое, казалось, застряло внутри, все тело содрогалось от ярости ее криков.
— Грейнджер? — осторожно произнес знакомый голос.
Она повернулась на бок и увидела покрасневшие глаза Блейза, внимательно изучающие ее. Рядом с ним, положив голову ему на колени, спала Луна, по ее щекам, как трещины на стекле, тянулись радужные дорожки от слез.
— Она… в порядке? — спросила Гермиона, подавляя рыдания.
— Она в порядке, просто беспокоится о тебе, — ответил Блейз, рассеянно поглаживая волосы Луны. — Она хотела быть здесь, когда ты проснешься. Как ты себя чувствуешь?
Гермиона поморщилась и удивилась, почему горе всегда усугубляется, когда кто-то спрашивает, как ты себя чувствуешь.
— Я… Я… У меня разбито сердце. — Слова казались пустыми и недостаточными.
— Мне жаль, Грейнджер.
— Мне тоже жаль, Блейз. Я знаю, какого высокого мнения ты был о Кингсли.
Его рот дернулся.
— Джинни мне тоже нравилась. Луна была… разбита. Особенно когда мы думали, что потеряли вас обеих.
— Вы думали, что меня убили?
— Несколько человек видели, как Грейбек аппарировал вместе с тобой после того, как вырубил. Мы предположили, что тебя убили. Или еще хуже. — Блейз взглянул на Луну сверху вниз, выражение его лица стало жестче, а мышцы напряглись. — Луна рассказала мне, что Грейбек с ней сделал, и беспокоилась, что ты подвергнешься тому же.
Гермиона перевела взгляд на Луну.
— Нет, мне… повезло.
— Ты знаешь, как тебе удалось сбежать?
Лицо Драко вспыхнуло в ее воспоминаниях, как искра в темноте. Он был размытым образом, расплывчатым и неопределенным в темных залах Малфой-мэнора и ее состоянии опьянения адреналином, и теперь, придя в себя, она задалась вопросом: не слишком ли поспешила найти в нем хорошее. Та легкомысленная просьба о партнерстве с ним теперь казалась таким очевидным абсурдом. Благодарность имеет дурную привычку делать людей слепыми.
— Я не помню, — сказала она. — Забыла, как Ли и Луна.
— Мы так и предполагали, — ответил Блейз, пожимая плечами.
— Как долго я была без сознания?
— Прошло около суток с тех пор, как ты вернулась. Если это хоть как-то утешит, то там стоит очередь из желающих тебя увидеть. Макгонагалл, Крам, Лонгботтом…
— Гарри?
Блейз вздрогнул и опустил глаза в пол.
— Поттер… Поттер никого не хочет видеть. — Он сделал паузу и щелкнул челюстью. — Все плохо, Грейнджер. Поттер сломлен.
Гермиона внимательно изучала Блейза, пытаясь оценить его тон.
— Мы все будем скорбеть какое-то время…
— Я говорю не о горе, Грейнджер, — прервал он. — Ты не видела его, когда мы вернулись. Это глубже, чем горе. Он… сокрушен.
Гермиона не знала, что сказать, поэтому просто закрыла глаза и тяжело вздохнула, поморщившись, когда ребра заныли от напряжения. Часть ее тосковала по знакомой компании Гарри, Рона и Луны. Ее константы. Которой была и Джинни. Другая ее часть приветствовала эту пустую тишину — пространство без криков, рыданий или чего-то еще. Но по швам этой теплой тишины пряталась сердечная боль, которая только и ждала, чтобы излиться и утопить ее. Поглотить. Поэтому, как она часто делала, когда ей нужно было отвлечься, вместо этого она сосредоточилась на вопросах. И, безусловно, одно недавнее событие вызывало много вопросов.
Почему Драко спас ее? Может ли она доверять ему? Должна ли она доверять ему?
Обдумывала ли она возможность доверять ему?
