***
В общем-то, случается то, что Шерлок мог бы назвать неотвратимым. На его столе лежат упакованные шприцы. На его руке очень крепкий жгут. Неотвратимо, впрочем, тут всё — и его будущий передоз. И его бесконечное ощущение пустоты. Вся жизнь — переплетённая, запутанная, липкая, как паутина — вела именно к этому моменту просветления. Шерлок берёт в руки зажигалку. Его взгляд мечется от стола к человеку. От человека к столу. — Тебе понравится, — усмехается человек. — Ты когда-нибудь до этого употреблял? Шерлок качает головой. Его губы почти произносят «никогда». А губы собеседника растягиваются в улыбке. — Напомни, как тебя зовут? — Шерлок. — Моё имя Барри, Шерлок. Так как ты, говоришь, на меня вышел?***
Как бальзам на душу — разговоры о чём-то простом и нелепом. Настолько дурацком, что в образ Майкрофта даже не вписывается. Но Грегори спокойно от мысли, что они заняты болтовнёй. То есть, в доме Майкрофта, обставленного мебелью и картинами, больше и делать нечего, как болтать. Если жить здесь одному, то чувствовать можно только безграничное одиночество, вычурное, дорогое, но известное почти всем. — Шерлок не отвечает, — говорит Майкрофт, откладывая телефон. Проблема кроется далеко не в этом — между ними всегда кто-то есть, — но Грегори с раздражением вздыхает. — С ним всё в порядке. Если бы что-то случилось, твоя охрана тебя бы информировала. Майкрофт справедливо полагает, что Грегори прав. Дело в том, что даже если ты взрослый человек, даже если ты достиг профессионального уровня в определённых областях, где-то внутри тебя всё ещё живёт ребёнок, желающий капризничать, требовать и обижаться. И Шерлок — он именно такой. — Может, ты и прав. Телефон опускается на стол и поблескивающий экран, вдруг напоминает Майкрофту коттедж в Чикаго. Как солнечные блики играли на его подоконнике, на котором никогда не стояли цветы. Правило номер один: если времени нет даже на проблески личной жизни — никогда не приобретай то, что требует внимание и заботу. Воду, еду. Ласковое слово. — Время от времени даже я могу быть прав, ради разнообразия, — Грегори улыбается ему тепло. Осязаемо. Его губы скользят по виску Майкрофта, целуют в щеку, а после спускаются к шее. Холмс расслабляется под этой нежностью — и этот момент предвещает вторую его ошибку. Вторую грандиозную ошибку в его жизни, когда решение отпустить, расслабиться снова стоит кому-то жизни.***
Когда его отправляют, как второсортный товар, обратно в Великобританию, ему говорят: — Вы хорошо служили своей стране. Ему отдают медали, ему пожимают руки, смело говорят «таких, как вы, да побольше бы», а он смотрит на себя и видит только шрам. Как звезду на теле, что горит, горит, и даже, умерев, перестанет светить только через множество лет. Целой жизни точно будет мало. Джон когда-то спасал людей. Теперь он в родном городе и не знает куда податься. Его берут терапевтом в частную клинику, а после отправляют в Америку, где он пытается заново построить свою жизнь. Он спасает людей. Всё также спасает людей. Но кто спасёт его?***
Просто к сведению: они, конечно же, снова спят в одной постели. Постепенно, даже с какой-то причудливой неловкостью, они пытаются вспомнить собственные тела. И тела друг друга, конечно, тоже. Любить Майкрофта — совсем непросто; но Грегори каждый раз удаётся перейти эту черту. Он просто делает шаг — и уже не может остановиться. Он перешагивает через порог, как через собственные обещания больше никогда в жизни не возвращаться к Холмсу. Но вот он здесь — из раза в раз, и если всё повторяется снова и снова — не это ли настоящее безумие? Потому что нет никаких изменений. Поначалу Грегу кажется, что они оба — два новых человека — больше не смогут найти общий язык, не смогут говорить о сюрреалистичных картинах Грэхема Сазерленда. Но уже пятый вечер подряд они проводят вдвоём. Говорят друг с другом. И спят в одной кровати. Эти дни запоминаются Грегори как нечто прекрасное и спокойное. В его жизни такие деньки никогда не задерживаются надолго. А потом две недели проходят, как пара часов. Может даже, как пара минут. Майкрофт звонит брату и снова слышит гудки. — Он не берёт трубку, — Холмс оборачивается на Грега. Тот свои руки кладёт ему на плечи. — Шерлок не отвечает, — он откладывает телефон. Проблема кроется далеко не в этом. Не в этом, чёрт возьми. — С ним всё в порядке. Если бы что-то случилось, твоя охрана тебя бы информировала. В первую очередь охрана бы вызвала скорую. Во вторую — позвонила бы ему. И тихий телефон — так или иначе доказательство, что всё в порядке. — Может, ты и прав. — Время от времени даже я могу быть прав, ради разнообразия, — Грегори улыбается тепло. Осязаемо. Его губы скользят по виску Майкрофта, целуют в щеку, а после спускаются к шее. Холмс расслабляется очень медленно, будто неохотно. Так постепенно, вместе с одеждой, с него слетает и напряжение. Оно, видимо, скрывалось всё это время под рубашкой, которая теперь оказывается на спинке стула. Они добираются до спальни полураздетые. В глубине души Грегори даже хочется разбросать одежду по всему дому, чтобы потом, проснувшись утром, собирать её и вспоминать каждый поцелуй, то у одной, то у другой стены. Люди такое называют страстью. Майкрофт же такое считает немыслимой вольностью. Или непозволительной небрежностью. Поэтому все вещи остаются либо висеть на стуле, либо лежать аккуратно на комоде. — Забудь обо всём, — просит Грегори шёпотом. И Майкрофт кивает. Он пытается выбросить из головы все мысли. Во время медитации это считается самым главным, и порой, чтобы ничего не тревожило, люди просто мысленно повторяют «вдох», «выдох». Майкрофт и сейчас напоминает себе о дыхательной практике. Получается очень шумно, но правильно. Майкрофт себя не видит, но в глазах Грегори отражается самое настоящее восхищение. Это вдох. — Ты удивительный человек, — улыбается Грег. И Майкрофт целует его сам, всем ртом. Раскрасневшийся, задыхающийся. С растрёпанными волосами. Для Майкрофта странно, что именно сейчас Грегори решил об этом сказать. Это выдох. — Останешься до завтра? — Холмс спрашивает это совсем тихо. Неловкая пауза наступает в этот же момент. Грегори не хочет стремительного развития, он по старой памяти знает, что такое не ведёт ни к чему хорошему, но всё равно кивает. Сдаётся под натиском поцелуев. И оказывается прижат к кровати. Майкрофт толкает его на живот, носом ведёт между лопаток. Где-то там на коже ещё виднеется побелевший шрам. Ножевое. Это ещё первые годы службы. Любое тело может рассказать о себе больше, чем сделает это человек. Такие детали Холмсы идеально подмечают. И Грегори даже не нужно говорить о том, чтобы Майк — пожалуйста — продолжал. Он прижимает голени Грега к кровати, когда тот пытается раздвинуть ноги. И входит одним плавным толчком. — Господи, — шепчет Грег. — Тише, — Майкрофт гладит его тело. Они движутся в едином ритме. Таком тягучем и плавном. Даже осторожном. В их первый раз Майкрофт так сильно переживал, что они около часа просто валялись и целовались, не переходя к другим ласкам. А когда всё случилось, он только и делал, что шептал «тише, я буду осторожен, я тебе не наврежу». Под угрозой всегда были другие вещи. Другие части их тел. Мозг у Майкрофта взрывался от ссор. А у Грегори то и дело ныло в груди. Горело. Позади всегда остаются раны, — смиряется Грег. Майкрофт ускоряется. Его руки сжимают плечи. И протяжные стоны постепенно заполняют спальню. Холмс не сдерживается, он начинает толкаться резче. Стискивая зубы, он горячо выдыхает Лестрейду в затылок, а после кусает его в шею. Член Грегори зажат между кроватью и собственным телом. Майкрофт пытается просунуть руку, чтобы помочь, но Грег его останавливает. — Я и так смогу, — говорит. И оказывается прав. Он кончает первым, а Холмс ещё некоторое время насаживает его на себя короткими толчками, прежде чем навалиться сверху, уставшим и вымотанным за этот долгий день. А утро встречает беззаботностью и телефонным звонком. В жизни есть несколько моментов, когда хочется, чтобы не существовало никакой цивилизации с её бесконечными проводами и связью. Грегори как раз собирается на работу, когда побелевшее лицо Холмса показывается в дверях гостиной. — Что-то случилось? Майкрофт кивает. — Охрану нашли в доме брата. Они мертвы. — Что с Шерлоком? — Его нет. В смысле, его не могут найти. Грегори подходит ближе, хочет провести рукой по плечу Холмса, но тот отшатывается, как от удара. — Скажи мне, Грегори, это часть его плана? Это ты должен был сделать по поручению Мориарти? Грегори так возмущён, что ни слова не говорит. А Майкрофт велит ему убираться. Сейчас же. И одинокий дом, заставленный дорогой мебелью, снова становится пустым и тихим. Разве что летящие в стену вещи — единственный звук, который сопровождает уход инспектора из готического особняка.***
План далёк от идеала, но всё равно прекрасен. Он требует терпения, сил, звонков и сообщений. План требует личного вмешательства и людей поблизости. Джим живёт этим планом, как другие люди живут своими мечтами. Но разница в том, что его действия имеют конечную цель, к которой он точно придёт. А мечты — это вымысел. Приятные мысли, которые подталкивают к терпению бессмысленной, вынужденной и неотвратимой жизни. — Он сказал мне, — Парксон смакует каждое слово, каждое, мать его, слово. Это раздражает Джима до безумия. Но, опять же, он достаточно терпелив, чтобы слушать, а не перебивать. — Что это ты дал ему на меня наводку. Так забавно. Мы сотрудничаем столько времени, а ты сдаёшь меня какому-то безызвестному частному детективу. И если ты думал, что я окажусь за решёткой, что же, твой план провалился. Ты не подставил меня, ты дал мне ещё одного клиента. Мориарти пожимает плечами. В этом и есть чертов план. — Развлекайся. Это тебе мой подарок, — Джим поднимается с места. Останавливается у самой двери. — Что ты задумал, Джим? Джим снова пожимает плечами, будто собственные мысли неясны даже ему. — Говорю же, это тебе мой подарок. Вернее, часть подарка. Дальше будет интереснее, обещаю. И он уходит. А в кабинете витает напряжение и шлейф дорогого парфюма. Парксон его вдыхает, прикрывает глаза. Это не последний его вечер. Это не последняя его ночь. Но он с удовольствием проглатывает эту пилюлю из лжи, как после — проглатывает пулю из пистолета Холмса.