Ты не забыл меня

      Пыльная дорога привела их в небольшую захолустную деревеньку страны Огня. Черт знает, сколько они уже шли, но в начале пути заря только начинала робко прорезать бледными лучами небосвод, сейчас же вечерело. Двое из Акацуки не спали третьи сутки, с тех пор как отправились на миссию по приказу босса. У Кисаме жутко ломило ноги, он устало волочился за напарником. Итачи же не проявлял признаков усталости вовсе, в своей обыденной манере шагая размеренно и неторопливо. Хошикаге искренне восхищался стойкостью напарника, потому что за последние несколько суток они только и делали, что отбивались от наемных ниндзя.        На бледном лице Итачи блуждало меланхолично-мечтательное выражение, прочитать которое представлялось маловозможным. О чем думает сейчас этот странный шиноби? Кисаме не рискнул спросить. Он вообще считал своего напарника странным типом — Итачи Учиха был будто соткан из противоречий. По сути, парень был только мальчишкой, едва вышедшим из подросткового возраста. Лицо его еще хранило общую для детей округлость и плавность линий, но при том поверх невинного детского личика кто-то будто наложил несуразную маску, неестественно заостряющую мягкие черты. Под стеклянными глазами, всегда красными, залегли глубокие морщины, которые смотрелись бы уместно на лице глубокого старика, но никак не на этом юноше. Учиха был худ и бледен, будто нечто пожирало его изнутри, при том пожирало буквально, а не метафорически.       Кисаме усмехнулся своим мыслям. Он и не замечал порой, что от скуки занимается изучением напарника. И если Хошигаке за те несколько лет, что они проработали вместе хоть немного приблизился к пониманию немногословного шиноби, то сейчас было бы уместно заговорить с ним.       — Итачи-сан, темнеет. Может, остановимся на ночь?       Учиха ненадолго задумался, но вскоре согласился, рассудив, что отдых им обоим сейчас бы не помешал. Вскоре они остановились в единственной в этой деревне гостинице, сняв один на двоих номер в целях экономии. Кисаме поспешил завалиться на свою койку и мгновенно заснул, как младенец.       Итачи же долго не мог уснуть, несмотря на накопившуюся усталость, только ворочаясь с боку на бок. Давящие на черепную коробку мысли отзывались тупой болью, а блеклые картинки воспоминаний невпопад проскакивали перед глазами. Даже храп Хошигаке не отвлекал. Учиха, хоть и был склонен к различного рода рефлексиям, обычно мог по щелчку пальцев избавить себя от навязчивых идей, заперев их в самом темном уголке подсознания. Но сейчас же он не мог перестать думать.       Ему все казалось, что из темноты на за ним следили призраки прошлого, и под их взором он не мог забыться во сне. Он закрывал глаза, зажмуривал их до боли и представлял, что растворяется в окружающей тьме, как она поглощает его, окружает мягким и теплым коконом, заботливо укрывая от огненного взгляда, исполненного праведным гневом. Но стоило Итачи только начать проваливаться в спасительное забытье, как неведомая сила вырывала его в реальность, где его снова ждал горящие осуждением глаза призрака. Учиха упорно старался не смотреть в эти глаза. Сейчас же черт его дернул заглянуть прямо в бездну. «Это лишь иллюзия», — хотел сказать он, но во рту пересохло, и язык прилип к небу.       — Тебя нет на самом деле. — Прохрипел Итачи в лицо склонившемуся над ним Саске. — Это от недосыпа. Лишь иллюзия.       — Почему ты бросил меня, Итачи? — Жалобно сказал Саске. — Мне так одиноко и холодно…       Внутри все заледенело от голоса младшего брата. А Итачи уже подумал, что навсегда забыл его звучание, причудливые интонации.       — Ты совсем забыл, да? — Продолжал Саске. Глаза его лихорадочно блестели. Этот голос хотелось и слышать как можно дольше, и не слышать никогда. — Я тут гнию под землей. А ты живешь. Как ты мог забыть, нии-сан?! Со всеми миссиями от Акацуки, регулярными отчетами перед Данзо, он и вправду забыл нечто важное, но не мог осознать этого.       — Саске, я никогда не забывал про тебя… — Голос Итачи в нейсвойственной ему манере дрожал.       — Лжешь! Ты никогда меня не любил! — От крика младшего брата барабанная перепонка почти лопнула. — Ты даже рад, что меня больше нет… Когда ты последний раз навещал меня?       — Два года назад…       Горло сдавили удушающие спазмы вины. Как же он мог забыть про своего братика? Ведь сегодня такой день…       — Два года. Ты ужасный брат, Итачи!       Итачи нечего было на это ответить — он действительно ужасный брат. Помутневший взор слабых глаз совсем перестал различать во мраке комнаты расплывчатые силуэты. Глотку сдавило, Итачи будто и не мог дышать. Он хотел бы, чтобы горячие слезы стекали по щекам. Хотел разрыдаться, сжаться в искреннем раскаянии, а затем ощутить жар всепрощения, милости и любви. Почувствовать истинное умиротворение и душевное спокойствие. Но взгляд его уставших глаза оставался сухим и сосредоточенным. Никогда ему уже не ощутить ни раскаяния, ни прощения.        Учиха чувствовал, как его грудь рассекает что-то острое, и отстраненно вспомнил про свое любимое танто.       — Почему я, а не ты? — Кричал Саске. — Несправедливо! Ты старше, ты и должен был уйти первым! Почему ты меня не защитил?! Отвечай!       — Саске, я не смог… — Еле выдавил из себя Итачи.       — Заткнись! Я тебя ненавижу, нии-сан! Заткнись и сдохни!       Он чувствовал, как в рот забивались сырые комья могильной земли. Итачи не мог продохнуть, он задыхался в агонии, пока его погребал заживо его же младший брат. Чьи-то пальцы сдавили горло. Это были пальцы самого Итачи.       «Ненавижу тебя!» — Кричал Саске.       «Ненавижу!» — Кричал, засыпая Итачи грязью.       «Ты не представляешь, как, я тебя, блять, ненавижу! Трижды сдохни!» — Кричал, затаптывая свежую могилу.       «Ненавижу, ненавижу, ненавижу, — обессилено шептал Итачи, — хочу умереть».       Он подскочил на кровати посреди ночи. Влажная от пота простыня липла к телу. Как он мог забыть, что сегодня двадцать третье июля? Как он мог забыть, что сегодня день рождения и смерти Саске?       Немедленно покинув постель, Учиха быстро собрался и покинул номер. На немой вопрос проснувшегося Кисаме только небрежно бросил, что появились дела. Коноха всего-то в паре километров отсюда, а барьер на деревне он сможет преодолеть — не даром прошли дни рядового шиноби. По пути Итачи заскочил в забегаловку и навел там шороху, заставив хозяина заведения приготовить онигири с томатами посреди ночи. Отчего-то на полях вблизи Деревни, скрытой в листве, ликорисы цвели не только ранней осенью, но почти круглый год. Будто сама земля проливала кровавые слезы о павших воинах. Итачи все же нарвал в поле цветы смерти перед тем, как беспрепятственно преодолеть границу родной деревни. И только оказавшись в фамильном склепе, он выдохнул с облегчением, возложив на могилу Саске дары: ликорисы и онигири.       — Прости, что забыл. — Итачи неловко помолчал, будто ожидая, что покойник ответит. — В прошлом году не смог прийти. Как и в позапрошлом…       Перед рассветом ночь самая темная, вот и сейчас ярко сверкали мириады звезд, которые выглядели еще ярче на фоне почти черного неба. Учиха присел около заросшего надгробия; трава, покрытая росой, защекотала кожу. Ничто не нарушало ночную тишину, даже не стрекотали сверчки. Он провел холодной ладонью по шершавому камню, и, быть может, ему только показалось, но надгробие было теплым.       — Мне тебя… не хватает. — Итачи говорил неохотно. Он и не считал, что вообще имеет право говорить хоть что-то младшему брату. И все-таки продолжал. — Я должен был уйти первым, а не ты, Саске… Ты ведь был так молод. Был бы ты жив, а не я, так все могло сложиться иначе. Лучшим образом. Но тебя нет… Еще немного помолчав, шиноби решил, что позволил себе и так слишком много и спешно удалился. Вот же удивятся Наруто с Сакурой, когда придут днем и обнаружат на могиле друга цветы и рисовый пирожок.

***

      Они не выспались.       Какой вообще был толк снимать номер в той деревушке? Кисаме поспал от силы пару часов, Итачи и того меньше. Только деньги зря промотали. Какузу будет не рад бессмысленным тратам.       Они вяло плелись под палящим солнцем, а соломенные шляпы совсем не спасали от июльской жары. Им нужно было до захода солнца добраться до базы, им нужно было отчитаться перед боссом, нужно было высосать чакру из очередного хвостатого, нужно то, нужно это, нужно…       Достало.       Учиха достаточно безропотно сносил все тяготы судьбы. Стал безвольным орудием в руках Корня, но ради чего? Быть может, он, Итачи, и не заслуживает счастья. Но с тех пор, как он заключил сделку с Данзо, хоть каких-либо улучшений для страны Огня или для Конохи так и не наблюдалось. Преступные группировки вроде Акацуки как процветали, так и продолжают творить свои темные дела. Хотя бы даже сейчас, им поручено было поймать джинчурики девятихвостого. Босс замышляет нечто глобальное, а куда же смотрят лидеры скрытых деревень? Для чего нужна была жертва Саске?       Разве что-то вообще имеет теперь значение, когда Саске погиб? Умер, от его же, Итачи, руки? Как он мог позволить подобному случиться, как мог убить своего маленького глупого брата? Итачи переполняла ненависть к себе, но еще больше была его ненависть к истинным виновникам смерти брата.       Бредовое расстройство не просто так изнуряло Учиху. Дело не только лишь в недосыпе. Сродни помешательству, чувство вины изъедало его изнутри. Итачи слишком устал от бесконечной череды чужих смертей, от всей крови, от жизни. Он привык безукоризненно следовать плану, но сейчас не осталось сил.       Учиха до сих пор считал, что поступил единственно верно, но тяжесть родной крови на руках не давала продохнуть свободно. И кашель стал мучать все чаще, особенно по ночам. Теперь он сплевывал не меньше стакана крови при приступе. Так есть ли смысл терпеть все это, когда Коноха так маняще близко? Если есть возможность покончить со всем прямо здесь и сейчас, расплатившись по старым счетам?       Все, к черту эти глупости — условности и здравый смысл! В глазах Итачи опасно сверкнул мангеке шаринган. Кисаме беспечно плелся позади, и даже не заметил, как попал в гендзюцу. Здоровяк под два метра ростом просто застыл на месте в один момент, и пусть тело его осталось стоять на пыльной дороге, но мысли в его голове витали где-то вдалеке. По воле Учихи, конечно же.       Ему хоть и было интересно, кто победил бы в честной схватке: он или Хошикаге? Сейчас времени на выяснение не было. Лучшее, что мог сделать Итачи — даровать напарнику безболезненную смерть. Возможно, Учиха даже испытывал некую холодную симпатию к Хошикаге Кисаме, но сама суть организации Акацуки представляла угрозу для Конохи. И если Учиха может прямо сейчас ослабить ее, то он, не колеблясь, примет решение. В мгновение ока он провел кунаем по горлу Кисаме, и вскоре бездыханное тело грузно упало на пыльную дорогу.       — Катон! Гокакью, но Джуцу! — Воскликнул Итачи, после вспыхнул столп огня, мгновенно поглотивший тело Кисаме. Даже кровь не успела пропитать землю.       Хоть раз в жизни сделать стоит так, как велит сердце; а больное сердце Итачи давно требовало мщения. Обыкновенно он не принимал спонтанных решений, предпочитая тысячу раз все обдумать и передумать. Обыкновенно Итачи и не подумал бы никогда, что по своей воле сможет убить любимого младшего брата. Учиха бросил последний взгляд на горстку пепла, что осталась от Кисаме. Что чувствовал бывший шиноби Конохи, вероломно втыкая нож в спину товарища? Кто знает. Даже сам Итачи до конца не понимал, сожалеет он или больше злорадствует над смертью Кисаме.       Бешеный бег, после которого легкие горят огнем, а кровь разгоняется так, что бежит по жилам словно огонь, который Итачи умел подчинять своей воле. Пыль дорог, осевшая на его плаще, который он почти сразу откинул за ненадобностью. Граница Конохи, которую он преодолел, даже не скрываясь — уже плевать, засекут сейчас или позде.       Данзо был словно паук, ловко расставляющий сети, и никогда сам в них не попадался, предпочитая отсиживаться в тени и поручать грязную работу третьим лицам. Старик не мог предвидеть, что рано или поздно оступится, угодит в свою же ловушку. Он крупно просчитался, решив, что сломал Итачи. Нет, Учиха не вовсе не пал духом, потеряв все. Просто ему подрезали крылья, и он медленно снижался. Само падение началось только сейчас.        Найти паука было несложно. Данзо прятался в укромном уголке своего логова. Проникнуть на базу Корня вовсе не составило затруднений, в бесшумных убийствах Итачи был спецом. Бесшумно приземлившись за спиной старика, Итачи приставил к его горлу кунай.       — Пять минут. Тренировочная площадка сорок четыре. Не придешь, и твои тайны станут достоянием общественности. — Прошептал Итачи, и исчез. Данзо должен прекрасно осознавать, что если не явится, то Итачи расскажет правду Хирузену. Если этого будет недостаточно, он пригрозит раскрыть Акацуки секреты Конохи. Данзо осознавал, потому вполне спокойно заявился на территорию леса смерти. Правда, его спокойствие слегка пошатнулось, когда четверо его телохранителей упали замертво.       — Я вроде не просил тебя приводить дружков. — Учиха не спешив выходить из тени, сверля шаринганом недруга.       — Итачи, ты совершаешь большую ошибку. — Размеренно начал Данзо, глядя в горящие алым глаза Учихи. — У нас был уговор. Мне казалось, что мы друг друга поняли. Ты и сам знаешь, что делать меня врагом — очень опасно.       — Я не для разговоров тебя вызывал, — произнес Итачи, доставая катану из-за пазухи.       Данзо досадливо поморщился, когда его уговоры не сработали. Он собирался серьезно проучить сопляка.       — Хорошо! Коли ты не понимаешь человеческого языка, силы наказать мелкого гаденыша у меня найдутся!       Старик распечатал боевой свиток, и в следующий момент Итачи пронзили десятки сюрикенов. Тот, хрипя от боли, осел на землю.       — И все? — Усмехнулся Данзо.       — И в кого ты целился? — Итачи возник за спиной противника.       Клон Учихи разлетелся стайкой ворон. Старик, с необычайной для его возраста прытью, с разворота зарядил ногой, но Итачи успел блокировать удар и отскочить.       «Если так хочешь, давай потанцуем, последнее желание — это святое», — сыронизировал про себя Учиха, затем бросился на противника, замахиваясь рукой. Данзо с легкостью увернулся от летящего кулака, но контратаковать не успел, и Итачи отскочил в сторону, чтобы в следующий момент хлестко ударить старика в корпус. Данзо отлетел, но на ногах устоял.       Старик начал быстро складывать печати, а Учиха, прочитавший шаринганом технику противника, сложил те же.       — Катон: Гокакью, но Джуцу!       Они одновременно выкрикнули название техники, и огненные шары столкнулись. Поначалу, они шли на равных, но шар Итачи стремительно увеличивался в объемах, когда Данзо уже начал выдыхаться. Старик, отскочив, исчез во вспышке пламени. Спустя минуту Итачи прекратил огненный залп, но противник был невредим, что неудивительно. Учиха видел, что Данзо успел использовать водяную технику.        Не давая противнику передышки, Итачи пригнулся и стремительной тенью проскочил за спину старика, и повалив того.       — Я не хотел использовать эту технику, так как она незакончена, но ты не оставляешь мне иного выхода. — Флегматично промолвил Данзо, освобождая от бинтов правую руку.       Итачи, уже занесший над противником катану, недоуменно наблюдал за действиями старика. А потом в ужасе отскочил от Данзо, но было слишком поздно: тот сложил ладони в печать, и древесные балки обвили тело Учихи. В какой-то момент давление стало невыносимым, и послышался хруст костей.       — То-то же. — Самодовольно хмыкнул Данзо, подойдя к бездыханному телу поверженного врага. — Этот не похож на клона, еще теплый…       Данзо отозвал древесную технику, и тело Итачи рухнуло наземь. Старик неторопливо забинтовал правую руку и направился к выходу из леса, но ему не было суждено покинуть тренировочный полигон. Бинты распутались сами собой, а из правой руки прорвались древесные ветки. Они затянулись петлей вокруг шеи владельца. Данзо завопил, и, не мешкая долго, рубанул по неконтролируемой конечности. Мало того, что он смог отрубить себе руку, ветви лишь плотнее обвили его шею, ломая позвонки.       В следующее мгновение небеса треснули, а затем разверзлись, осыпаясь грудой осколков. За фальшивым жизнерадостным июльским небом скрывалось второе, черно-красное. Еще только был ясный день, и солнце освещало опушку, но в этом мире сияла одна только кровавая Луна. Данзо не мог поверить в то, что видел: заместо Луны на него взирал лик Итачи.       — Ты проиграл еще в самом начале, когда посмотрел в мой шаринган. Отныне, ты принадлежишь моему миру.       Итачи, только что бывший Луной, теперь стоял перед противником, занося катану. Сначала он полоснул по глазам старика, и тот завопил от страшной боли. Итачи это не удовлетворило, и он, рассек брюхо противника. Трава запачкалась кровью и внутренним содержимым старика. Ослепленный, Данзо мог только кричать в агонии, но скоро он лишился и этой возможности, потому что Учиха отрезал ему язык. Когда Данзо почувствовал, что лезвие вот-вот перережет горло и положит конец страшным мукам, он выдохнул с облегчением. Резким движением Учиха отрубил голову своего противника, и она, немного прокатившись, остановилась у ног Итачи. Тот лениво ее пнул.       Почему-то Данзо продолжает это видеть. «Я же умер!» — воскликнул Шимура про себя.       — Это мой мир и мои правила. Ты умрешь окончательно только когда я тебе это разрешу. — Пояснил Учиха цинично, а Данзо в ужасе осознал, что снова цел-здоров и готов к новой боли.       — Пощади, умоляю! Просто смерти моей тебе мало будет?       — Если бы я знал, что будет так приятно тебя убивать, то сделал бы это еще раньше. — Задумчиво протянул Итачи и продолжил экзекуцию. Смерть Саске была не такой. Она тоже была эмоциональной, но по-другому. Приятного там не было ничего. Итачи ненавидел себя, и продолжал душить беззащитного братика со слезами на глазах. Смерть Кисаме… Была скорее пресной, но от того, что Итачи старался о ней не думать слишком долго. А все те многочисленные наемники, которых он убивал по заданию, были для него никем. Просто цель, которую надо устранить, и ничего личного. Только миссия. Только задание.       Но вот смерть Данзо приносила удовольствие, и Итачи это отвращало. Неправильное то было удовольствие. С кривой усмешкой Учиха вспомнил младшего брата — видимо, все удовольствия в его жизни были неправильными. Запретными.        Итачи мог быть жесток, мог быть садистом, но никогда не думал, что убьет ради удовольствия. Быть может, просто решил немного пожить для себя? — на последнем издыхании, в последние минуты жизни сделать то, что хочется, а не то, что надо. Он же всегда жил не для себя, лишь ради кого-то: сначала для отца и клана, потом для Саске и только ради него, но потом Саске не стало, и тогда Итачи жил ради деревни; стал отбросом, потому что такова была миссия. Но все те долгие года страданий не окупились. Он не видел улучшений для своей Страны. Бесконечная усталость, бесполезный (и даже отчасти вредный) труд, отсутствие хоть какой-то радости и надежды — вот и все, чем наполнено было его унылое существование. Откровенно говоря, он всегда ценил Саске выше деревни. Так как могла подняться рука на него, как? Итачи хотел сделать его навсегда своим, чтобы он принадлежал только старшему брату и никому другому… Но почему Итачи так трусливо убил Саске, не открыв ему правды? Даже не попытался восстать против всего мира лишь ради того, чтобы защитить то единственное ценное, что было в его жизни? Он больше ненавидел себя даже не за то, что убил брата, а за то, что предал его. Но сожаления теперь ничего не изменят.       Сначала в нем зародилась невыразимая печаль и тоска по брату, потом грызущая изнутри вина, после все остатки чувств в душе Итачи выгорели, оставив после себя лишь пустоту. Но на каком этапе эта пустота переросла в разрушительную ненависть, он не понимал. Итачи вырывал Данзо ногти, и одна его часть искренне наслаждалась воплями старика, а другая искренне ужасалась второй своей половине и даже сочувствовала бедолаге.       Но телесные пытки быстро наскучили Итачи, и он дал старику небольшую передышку. Данзо не верил своему счастью: ему не выжигали глаза, не вырывали ногти и даже не отрубали конечности. Для него то было сродни чуду. Однако, радость быстро сменилась настороженностью. Данзо не чувствовал боли, но он не чувствовал вообще ничего: холод, тепло, ощущение тела — все это пропало. Старик попытался закричать, но ничего не вышло. Он попытался встать, пойти куда-то, но не мог: не было тела. Вокруг ничего не было видно, нет, это была не темнота; это было Ничто. И оно сводило с ума своей пустотой. Свободный разум Данзо метался, не ограниченный ничем, но нужна ли человеку такая свобода? Это выходило за все рамки восприятия. Даже Ибики не применял настолько жестоких пыток. Старик не знал, сколько времени провел в пустоте. Может, час, а, может, год? Но когда Данзо был на грани помешательства, он обнаружил себя на поляне в лесу.       Сначала он не мог поверить, что видит, осязает — это ощущение холодного ветра, треплющего волосы, твердой земли под ногами; оно почти свело его с ума.       — Мы окружены. Нужен доброволец, который их отвлечет. — Раздался голос Второго Хокаге. — Понятно, что он не выживет.       На поляне повисла гробовая тишина. Данзо Шимура, еще молодой и полный сил шиноби, вернулся на фронт первой мировой войны. Он хотел поднять руку, хотел вызваться, но ледяное сомнение пробрало его до костей. Пожертвовать собой ради других — о такой смерти мечтает каждый достойный шиноби, но в горле засопели комья сомнений, не позволяя издать хотя бы пик. Вот же, сейчас он поднимет руку, сейчас, только страх немного отпустит, и тогда он…       — Я пойду. — Уверенно произнес Хирузен Сарутоби.       — Вообще-то пойду я! — Гневно воскликнул Шимура Данзо. — Тоже мне, нашелся самовыдвиженец.       — Отставить! — Рявкнул Второй. —Очевидно, что, как командир отряда, пойду я.       — Но… Вы же Хокаге! Вы не можете… — Робко возразил Данзо.       — Еще как могу. Сарутоби, с завтрашнего дня к тебе переходят мои полномочия. Ты станешь Хокаге.       Хирузен почтительно склонил голову перед Вторым.       Внутри Данзо клокотала ярость, но более нее чувство отвращения к себе. Жалкий. Никчемный. Позволил чувствам взять верх, позволил страху поглотить себя, позволил Хирузену обойти себя.       — Ну, как тебе музыкальная пауза? — Хмыкнул Итачи, и Данзо, совершенно погрузившийся в собственные переживания, вздрогнул и поднял округлившиеся от ужаса глаза на Учиху. — Я тут подумал, что соскучился по твоим крикам, так что продолжим.       Итачи чувствовал, что его засекли, и что лес постепенно наполняется АНБУ, Корнем и просто рядовыми шиноби. Он чувствовал их присутствие, даже родственников — матери и отца. Но было так плевать на них всех. Вообще, он планировал держать Данзо Шимуру в гендзюцу, пока сам не истощится, но, видимо, веселье скоро прервут.       Итачи видел краем глаза, как шиноби родной деревни условными знаками говорят атаковать его, и как они же мешкают.       — Он держит его в гендзюцу! — Воскликнул кто-то.       — Итачи Учиха. — Знакомый голос, кажется, это Какаши Хатаке. Человек, некогда возомнивший себя другом и наставником Учихи. — Отпусти его, и ты не пострадаешь.       Итачи на него даже не взглянул. «Знаем мы ваши обещания. Никто из здесь присутствующих не хочет видеть меня живым», — отстраненно думал Итачи. Отбиться от них? Можно попробовать, конечно, чакры еще хватит, чтобы пустить кровь десятке-двум ниндзя, а зачем? Итачи не испытывал ненависти к этим людям. Ему, ровным счетом, было все равно, даже если они его сейчас убьют.       — Последнее предупреждение, Учиха, отпусти его. Пока не поздно! — Воскликнул кто-то.       В следующее мгновение в Итачи полетели десятки, если не сотни сюрикенов и кунаев, плевать. Кто-то даже техники применил. А он, что даже смешно отчасти, не предпринял и малейшей попытки увернуться, покорно принимая все удары.       «Эти люди не знают и сотой доли правды, а уже считают меня бездушным злодеем, — с горечью размышлял Итачи. — Впрочем, они не так далеки от правды. Не мне винить их за то, что они предпочитают жить в иллюзии».       Учиха бессильно упал на землю, гендзюцу он прекратил еще за несколько минут до того, как с ним заговорил Какаши. Да только Данзо от того не стало легче.       Ирьенины подбежали к старику, подхватили на руки, и принялись безуспешно колдовать над ним.       — Просто убей меня, пожалуйста, я так больше не могу… — Бормотал Данзо. Учиха его и пальцем не тронул, так что физически старик был абсолютно здоров, чего нельзя было сказать о его психическом состоянии. Пожалуй, оставить жизнь противнику было наивысшим актом жестокости со стороны Итачи.       Учиха беззвучно лежал, истекая кровью. Боль была, но такая притупленная и бесконечно далекая, что почти не ощущалась. Итачи видел осуждение в строгих глазах отца, непонимание и печаль на уставшем лице матери… Но почему-то в последний миг, Итачи большую часть своего внимания сосредоточил на ярко-синих глазах светловолосого мальчишки, который на вид был одного с Саске возраста, точнее, Саске был бы одного возраста с мальчишкой, если бы выжил.       «Это же друг Саске, как его там… Мы с Кисаме должны были его поймать…» — Итачи сам поразился тому, насколько абсурдны были его последние мысли. Вскоре его уставшие глаза навсегда закрылись. Итачи Учиха был, определенно, мертв.