Безумьем полон этот свет, Полна безумьем тьма.
Фиона который день ходила сама не своя. Бледнела, все поглядывала в сторону, ругала себя, что дошла до такого, а руки потели и дрожали. Ходила тенью вдоль стен Скайхолда, щурилась на яркий свет. Поговорила с Хоуком: встретила его в башне, на столь узкой винтовой лестнице, что трудно было разойтись, потому и заговорила. Бормотала, глаза отводила, комкала края пояса, чтобы чем-то занять руки: — Хорошо ли ты его знаешь, этого Серого Стража? — Мы пили вместе, — сообщил Хоук, — и сражались с порождениями тьмы, так, по мелочи. Фиона ходила неслышно, опустив голову. Ее перестали замечать, а она то и дело стояла на порогах комнат, не решаясь войти, потому что иначе пришлось бы заговорить. Как на дневной свет, смотрела на отблески каминного пламени на золотистых волосах. Ловила жесты: невеселую улыбку искоса, движение руки, которым он приглаживал волосы, поворот головы. Дергалась, слыша голос, и сердце, как с крутой горы, падало вниз. Терла взмокший белый лоб тыльной стороной негнущейся ватной ладони; ей на пятки наступало безумие. Иначе как сумасшествием, Фиона не могла объяснить, почему каждый раз, вздрогнув, оборачивается на голос и почему вообще постоянно оказывается рядом, как если бы ее тащила сила, сравнимая разве что с Зовом. Если бы кто вздумал внимательно понаблюдать за ней, решил бы, что это похоже на дурную влюбленность с первого взгляда; и Фиона отдавала себе отчет, что симптомы все совпадали. Это была бешеная, инстинктивная любовь, идущая не столько из крови, сколько из подсознания. Любовь к ребенку, которого она выносила в своем чреве, выкормила своей грудью и ночью принесла во дворец, чтобы навсегда оставить; так эту любовь Фиона за много лет успешно задавила, наступив себе на горло; ну и пусть, говорила она; но тут пришло это чувство, то ли старое, то ли новое, и Фиона бродила по Скайхолду, таращась, как юная влюбленная, на движения губ и рук. Она всегда знала, что Алистер где-то есть, то есть, что жив, но где-то там, далеко от нее. Она то почти забывала, как его зовут, то временами поддавалась тупой ноющей тоске не столько по сыну, которого не знала, сколько по хорошим и ушедшим временам, когда она была юна и всем сердцем любила молодого золотоволосого короля. Как-то быстро та влюбленность прошла: будто и не бывало. Но стоило ей увидеть Алистера здесь, в Скайхолде, как все всколыхнулось. Зов крови был сильнее ее. Она услышала имя раньше, чем его встретила, и когда спускалась по лестнице вниз, чтобы вместе с любопытными солдатами взглянуть на новоприбывшего, то ноги у нее подгибались в коленях, она чуть не упала. Так она и блуждала который день, то и дело поворачивая голову и глядя из-под приопущенных ресниц, изумляясь, как первозданной красоте. Ночами ей не спалось; она не могла заснуть, пока не представляла, как проводит ладонью по светлым волосам, и от этого так сердце раздирало, что Фиона подолгу не ложилась спать. Ей казалось, весь Скайхолд уже таращится на ее опущенные плечи и круги под глазами, что все шушукаются за спиной, подсмеиваются; но в то же время разумом она отдавала себе отчет, что слишком мнительна. Только один раз Тревельян спросил, не больна ли она, и Фиона, вспыхнув, ответила про бессонницу. Больше он не спрашивал. Алистер пережил Зов. Ложный Зов, конечно же; Фиона многое разузнала, не столько спрашивая напрямик, сколько слыша пересказанные разговоры. Что она знала о Зове?.. Что колокольчики звенят, напевает скверна, мелодично, как нежнейшая тонкая флейта. Что нужно идти на смерть, пока не станет хуже, чем смерть. Что она ни за что не согласилась бы обрекать своего сына на это. Ей хотелось подойти, обнять, утешить, но сейчас это было бы неразумно, это было бы совсем не к месту, даже, о демоны, неприлично, это было бы совсем не… Они ни разу не разговаривали, за исключением нескольких дежурных «добрый вечер» и «доброе утро»; взгляды их пересекались едва ли пару раз, и третьего Фионе хватило бы на то, чтобы сердце разорвалось. Впервые Фиона случайно встретилась взглядом с Алистером однажды за ужином, когда они одновременно потянулись за солонкой. Глаза у него, рассеянно отметила Фиона, такие светлые. Она вмиг так ослабела, что захотелось плакать; у нее был порыв подняться и уйти, потому что соседство с Алистером ей было одновременно восхитительно и тошно, но ужин был в самом разгаре, а значит, столько еще бесценных минут она могла бы провести, искоса наблюдая за подрагиванием ресниц, что ни на что бы не променяла эту муку. В горле у нее пересохло, руки упали. Силой она заставила себя уткнуться взглядом в тарелку. — Прошу-вас-передайте-пожалуйста-солонку, — пробормотала Фиона на одном дыхании, но Алистер ее не расслышал, будучи всецело поглощенным чудесным бараньим окороком в травах. Фиона мрачно подумала, даже в Антиве не придумывали столь извращенных пыток. Она откашлялась; стоит, пожалуй, завести разговор… например, о погоде. Но, пожалуй, не сейчас. И не сегодня. И… За незапертой дверью капитан Резерфорд, Алистер и Тревельян планировали штурм крепости Адамант, а Фиона, совершенно случайно проходя мимо, бледнела, слыша знакомый голос, и в этом голосе ей уже мерещился напевный звон колокольчиков. Так Стражи, навеки уходя под землю, описывали Зов, и иные, кто был постарше, отсылали рекрутов подальше: не пугайте, придет их час. Фиона призналась себе: она не умеет вести разговоры о погоде. Она не успокоится и даже вообще не сможет говорить, пока не выдаст Алистеру всю правду про то, что она — его мать. Глядишь — и выйдет из этого что-нибудь хорошее: растеряется, позволит себя обнять и запустить пальцы в светлые волосы. Но, наверное, еще рано. Нет, только бы не сейчас. Он занят планированием атаки: опять весь Тедас катится под откос, да еще паника Тревельяна и капитана Резерфорда подливает масла в огонь, нельзя забивать Алистеру голову ненужной чепухой, нельзя. Она наблюдала за ним, как затаившаяся лань — за охотником, еще не обнаружившим добычу. Он был похож на Мэрика, но Фиона видела в нем отнюдь не отца. Она запоминала жесты и привычки; она знала его едва ли три недели, но была готова убить за него или умереть самой. Эта любовь ее обжигала до самого горла, и даже днем, закрывая глаза в полудреме после бессонной ночи, Фиона слабо улыбалась, представляя, как мягко положит руку ему на плечо. Она решилась: заговорит с ним сразу после его возвращения из Адаманта. «Отчего же это я не имею права его любить? — спрашивала она себя. Скайхолд почти обезлюдел, но Фионе было плевать на глухую пустоту — главное, без Алистера ей кусок не лез в горло. — Наоборот, я должна его любить. И я люблю, а разве остальное важно?». А потом они отдали его на сожрание демонам просто потому, что долг Серых Стражей — гибнуть за других, а может быть, по какой-то другой причине, а может быть, вообще без причины, но так или иначе, все оборвалось. — …кстати, Фиона сегодня просила лириум, — сообщила Адаар, присев на краешек письменного стола и разглядывая в зеркале, хорошо ли висят новенькие янтарные бусы на рогах. — Я ей дала пару зелий, она сказала, что этого мало. Чего ей надо? — Понятия не имею, — устало отозвался Тревельян. Глава Инквизиции сидел в кресле, закинув ногу на ногу, потягивал глинтвейн и безучастно наблюдал, как твердолобая рогатая Вестница наводит беспорядок на его превосходно организованном столе. — Она у меня тоже просила, еще утром. Я спросил, зачем ей столько; никакого внятного ответа. Может, ей еще кровь девственниц прописать? Адаар хохотнула в кулак и поболтала ногами. Ценные документы и донесения полетели на пол и в разные стороны; Тревельян едва сдержался, чтоб не выругаться. — Кровь девственниц и хорошую оплеуху. — А ты, замечу, слишком весела для той, что чуть не погибла живьем в Тени, — отозвался Тревельян. Адаар хотела ответить, но Тревельяну почудился какой-то шум за дверью, то ли тяжелые шаги, то ли стук, и он вскинул руку: молчи. Адаар повернулась к двери; на рогах мягко забренчали бусы. Несколько секунд висело молчание; Тревельян двумя пальцами загасил свечу, в кабинете стало чуть темнее, и все предметы отливали рыжиной. Адаар глухо сказала: — Попробуй закрыть глаза и представить, что все вещи, которые сейчас на столах и полках, повисли в воздухе. — Вижу это как наяву и перед открытыми, — мрачно ответил Тревельян и поднялся из-за стола. Скрип отодвинутого стула, наверное, спугнул того, кто стоял у двери: шаги побежали, быстрые и отчетливо слышные. Частый стук каблуков по каменному полу — как просыпавшийся горох. Он вскоре затих. Тревельян застыл на мгновение. Глаза его бешено бегали. — Хиира, листовки!.. Я сожгу их сейчас же. Конечно, они не дадут лириум, думала Фиона, сбегая вниз по лестнице. Они хитры и подозрительны точно так же, как и жестоки. Сердце стучало в груди зло и часто, как по полу каблуки. Если закрыть глаза, можно и в самом деле отчетливо представить, что предметы парят в воздухе: стол над стулом, посуда над столом, еще выше — ни к чему не привязанный потолочный светильник, а вокруг всего этого — змейка из ложек, вилок, ферелденских монет и так далее. Наверное, это зрелище может свести с ума; но Адаар оставалась в своем рассудке, много смеялась, бусы себе новые присмотрела, Хоук тоже был весел, и Фиона задавалась вопросом: они как будто не… …позавчера она услышала о том, что Адаар на пару с Хоуком бросили Алистера на произвол судьбы в Тени, и с тех пор в ней как крючок сорвался. Руки безвольно повисли. Солдаты пировали и ликовали, празднуя очередную победу, а Фиона в далеком темном углу, сидя на полу, не пыталась сдержать себя и в три ручья рыдала в платок, бешено, до икоты, как если бы со всхлипами и хрипами легкие вышли наружу. Служба Серых Стражей опасна, но в этот раз все самое страшное произошло как-то мгновенно и ужасающим образом без участия Фионы: в один день она говорила себе: «Как только решат проблему со Стражами, я подойду и поговорю с Алистером», назавтра же узнала, что Алистер наверняка мертв. И от кого узнала!.. не от Тревельяна, не от Адаар, а из болтовни тех же солдат, стращавших друг друга сказками о недавней битве. Ее никто ни о чем не предупредил, она вообще не знала, что штурм Адаманта уже окончен, ее помощи никто не ждал, ее списали со счетов и выбросили на обочину, и вот теперь — отняли ее сына… Она спросила у Адаар, что произошло в Тени, та ответила, что Алистер пожертвовал жизнью ради нее и Хоука. Фиона напустила на себя спокойствие, хотя внутри все так горело, будто демоны уже овладели ей. Ей казалось, весь мир был против нее, что даже Адаар, простая, как медяк, васготка, вдруг научилась изящно и правдоподобно лгать, чтобы спрятать за маской сожаления бесстыдное злорадство. Конечно, Адаар не могла выдавить из себя никакого жалкого «Мне жаль»; она просто не знала, кому и кого следует жалеть. — Ах вот как, — только и выплюнула Фиона, гася этим выдохом пожар в груди. Она стояла перед Адаар — бледна, бела как молоко, — и даже непонятливая васготка спросила, все ли с ней хорошо. — Да. Да, все так хорошо… Адаар провожала ее подозрительным взглядом. На пороге комнаты Фиона остановилась: — Но, может быть, он еще жив. Так? — Может быть, — осторожно ответила Адаар. Она разбиралась в серьезной магии не больше, чем капитан Резерфорд — в генеалогии орлесианской знати, но все-таки обладала даром, а всякий порядочный маг приучен на вопрос «Возможно ли?» отвечать «Может быть». Особенно, нервно усмехнулась Фиона, после знакомства с временными дырами Алексиуса. Если Алистер и был еще жив, все вокруг говорили о нем как о мертвом. Фиона бесилась, кусала губы, хваталась за посох. Она хотела, чтобы он выжил; нет — она верила, что он выжил. «Я люблю его, — повторяла она, — пусть я никогда с ним не разговаривала, разве у меня нет права его любить?». Никто не мог спасти Алистера, но Фиона решила попробовать. «Тревельян, конечно, не одобрит, — бормотала она себе под нос, — но, может, получится его обхитрить? Мне нужен лириум. Только лириум…» …закрывая глаза, она видела, как в воздухе плавают предметы, озаренные мертвенным голубым светом подземных жил. За пять минут до того, как Тревельян вытряхнул все ящики стола в поисках лириумных листовок, Фиона вспомнила о них; умоляя Андрасте, чтобы Тревельян не угадал ее намерения, Фиона перешла на бег и юркнула в соседний коридор: кратчайшим путем — к магам. Возможно, листовки еще хранятся у кого-то; нужно действовать быстро, потому что Тревельян может заставить весь Скайхолд вывернуть карманы. Лириумные листовки появились давно. Они постоянно мелькали в руках магов в Редклиффе — до того, как замок заняли венатори, — затем удивительным образом перекочевали в Убежище, а впоследствии и в Скайхолд. Выглядели они просто: четвертинка бумаги с трафаретными буквами: ЕСЛИ ВЫ ПОЖЕЛАЕТЕ КУПИТЬ ЛИРИУМ Внизу следовало описание места, где можно встретить посыльного с товаром. Посыльный и место каждый раз были новыми. — Это Хартия, — объяснил однажды Варрик. — Лириум контрабандный, прямиком из Орзаммара. Отловить их невозможно, это налаженная схема. Глянь-ка, работают почти в открытую… Раз в несколько дней приходили новые листовки. Тревельян наложил запрет на их чтение и передачу, но толку от этого было мало. Листовки давили количеством. Раз в несколько дней Тревельян проходил по крепости с пляшущим на пальцах огненным шаром и сжигал все листовки, что попадались на глаза, но тех, что не попадалось, было несравнимо больше. Их использовали как черновую писчую бумагу, как упаковку или как материал для срамных нужд, а также как вечный предмет для хохмы, и неизвестно, использовал ли их кто-то по назначению. Капитан Резерфорд два раза пытался устроить облаву на контрабандистов, но потерпел две катастрофические неудачи. — Знакомый почерк, не так ли, Хоук? — разговорился Варрик как-то раз за ужином. Хоук пригляделся к листовке: — Верно. Этими буквами написана добрая половина объявлений в Ферелдене. — Ха! Да нет же, я говорю о манере проворачивать дело. Откровенная провокация, массированная атака, мастерское уклонение. Напоминает мне одну знакомую… принцессу. Которую ты, кстати, наверняка встречал в Киркволле. — Принцессу? — переспросил Тревельян. — Принцессу-изгнанницу Орзаммара, — Варрик развел руками, как будто речь шла о чем-то совсем обыденном и в Орзаммаре принцессы-изгнанницы попадаются на каждом шагу. — Она из рода Эдукан, но ее выгнали на поверхность в давней политической интрижке. Вот она и мстит. Неплохое местечко себе устроила наверху. Не прозвали ли ее часом королевой Хартии?.. — Какая-то безумная история, — Тревельян поежился. — Ты мне не веришь? Ай-ай-ай. Спроси про нее у Соловушки. Или у сбежавшего ферелденского принца-консорта, если он еще появится в этих краях. Или, на худой конец, у того Серого Стража… Алистер обедал за дальним краем стола, но, услышав о себе, прислушался и поднялся с места: — Разговоры о бешеной гномке за едой? Может, еще желчные трупы обсудим? …однако, о чем бы он ни говорил, от звука его голоса у Фионы все переворачивалось в груди. Лириумные листовки, свежие, как хлеб в Скайхолде, у магов отыскались. Фиона нашла верного ей ученика, смышленого, но не слишком, и незаметно, отвлекая солдат, вывела за ворота крепости. Путь до ближайшей деревни долог, а с грузом лириума будет дольше, но никто не заметит отсутствия мальчика, если только небо на землю не упадет. Весь день Фиона ходила как шелковая, улыбалась Тревельяну, читала книги о целительстве, танцевала с Дорианом. Было так хорошо, ничего не случилось. Ученик вернулся на следующее утро, в тот час после рассвета, когда утренний караул еще не заступает на пост, а ночной, выдохнув с облегчением после самой опасной части суток, становится весел и рассеян. У мальчика была корзина с целебными травами, слишком тяжелая, чтобы быть корзиной с травами. Стражники провожали ленивыми взглядами Фиону, выходящую ученику навстречу. Мальчик пыхтел, таща корзину с грубо обработанным лириумом, наспех присыпанным эльфийским корнем, и Фиона приняла ношу у него из рук; она недооценила ее вес, и в тот момент, когда корзина ухнула на землю и выдала тяжелым стуком, что в ней не травы, в голове Фионы пронеслось, что жизнь ее кончена. Обошлось: стража ничего не заметила. Впредь надо быть осторожнее, подумала Фиона, хоть и не была уверена, будет ли у нее «впредь». Лириума оказалось еще больше, чем она ожидала: недаром отдала на него все свои накопления да вдобавок заняла у Адаар, якобы на зелья. Как долго нужно было ждать до заката! Днем она пела, наигрывая себе на лютне, затем читала, но прочитанное не оставалось в памяти. Как бесконечно тянулся день! Тревельян снова устроил облаву на листовки, Фиона прятала лириум в платяном шкафу, между плащами и мантиями. Варрик травил байки. За обеденным столом Фиона села рядом с ним, и торговый принц с большим удовольствием подливал ей вино. — Пейте, пейте, чародейка, — говорил Варрик, — пейте, веселитесь и всякое такое, потому что не нравится мне происходящее. Появился Тревельян, сжимая в кулаке веер мятых листовок. Вид его был мрачен. — Он так сильно раздражен, что не может поймать контрабандистов, — заметила Фиона, думая о том, что порошкообразный лириум завернут в столько слоев листовок, что отнюдь не заметен и вовсе не поет. Варрик ответил, поливая фаршированную утку сладким соусом, один запах которого ласкал воображение бывалых гурманов: — Понимаете ли, чародейка, в мире всегда все сложнее, чем кажется. Будто невзначай он отвлекся от пищи и взглянул туда, где за противоположным краем стола с разведчиками шепталась Лелиана. Фиона отказалась от дальнейшего обеда, встала и ушла. Каким ужасным был этот мирный день! Фиона заранее подыскала уединенную комнату в одной из башен. Верхние помещения почти не использовались и служили складом ненужных вещей. Под самой крышей — спицы-балки расходились из центра колеса-потолка — Фиона нашла комнату, дверь которой запиралась на замок снаружи и на толстый засов изнутри. Она долго расчищала круг свободного пространства, подметала, расставляла предметы по местам. Очень долго темнело этим вечером, бесконечно бурлил наполненный жизнью замок, и вся кипучая жизнь пролетала мимо, пока Фиона методично раскладывала свертки с лириумом в круг. Она спустилась вниз, чтобы отдать несколько указаний ученикам; масляные синие сумерки заливали небо, как будто замок погружался на дно. Дышалось глубоко и бурно. Во дворе замка Адаар учила рассевшихся в круг солдат васготской карточной игре и, завидев Фиону, отсалютовала посохом. — Наверху, в башне, есть комната, — объяснила Фиона ученику. — Там я храню кое-какие зелья, в том числе лириумные, и не хочу, чтобы об этом все знали. Вот ключ. Когда пробьет полночь, поднимись в башню и запри комнату на замок. Откроешь, когда пробьет полдень. Наконец все затихло. Караул первой половины ночи заступил на пост час назад и успел расслабиться. Фиона шла пустыми коридорами; где-то в отдалении мужской голос заунывно пел. Вверх по винтовой лестнице Фиона поднималась почти бегом, но быстро выбивалась из сил, останавливалась и тяжело дышала, опираясь о посох и устало привалившись к стене. Со стороны могло показаться, что она плачет. Однако голова ее была трезва и чиста; собрав в кулак все свое хладнокровие, Фиона медленными шагами покрыла последние ступени восхождения, вошла в комнату, зажгла несколько свеч. Затем она заперла дверь за собой. Рыжий свет от свечек и голубой от лириума создавали омерзительную цветовую какофонию. Тени были очень длинными, и казалось, полчища пыльных предметов поднимаются в воздух пчелиными тучами. За спиной щелкнул замок. Фиона помнила заклинание наизусть, но прочла, напрягая зрение, по книге. У нее начали слезиться глаза, и она благоразумно медленно опустилась на пол, чтобы не пришлось падать с высоты своего роста. Жаркий дух заполнил комнату, и сквозь дыры настоящего мира устремился призрачный свет. Фиона моргнула — и перед ней разостлалась Тень. Это, впрочем, был странный участок Тени — не первозданность, отличавшаяся зеленым небом и силуэтами Черного города со всех краев. Россыпь жемчужных звезд по чернильному небу казалась бумажным конфетти, наклеенным на свод, чтобы подчернуть высоту. Очевидно, это была ночь, но, несмотря на это, было светло как днем. Пожухшая трава укрывала шершавую землю, на которой сидела, сгорбившись, Фиона, и посох лежал у ее ног. С первого мгновения в Тени она была не одна. Перед Фионой возвышался трон из сплетенных, нет, сплетавшихся стволов и ветвей без листьев; сплетавшихся, потому что они беспрестанно текли, шевелились, и уже нельзя было отличить, где они врастали корнями в землю, а где тянулись вверх, откуда и куда росли эти живые веревки. Тот, кто сидел на троне, был ему под стать. Фиона не могла рассмотреть его лица — хотя было светло, она, точно как во сне, не могла различить черты. Они ускользали, и неясно было, молод ли он или стар; скорее немолод, потому что волосы его были белесыми в седину. Перламутровые глаза разглядывали Фиону с большим интересом. Замысловатый пестрый костюм блестел и переливался, будто был соткан из бриллиантов и паутин. У трона стоял пышно одетый человек с глухо застегнутым, ничего не выражающим и невыразительным лицом слуги. Кроме трона, ничего вокруг не было. Не только предметов с осязаемыми контурами, но и вовсе ничего. Фиона не могла сказать, что покрытое травой пространство, где стоит трон и сидит она сама, продолжается до горизонта — наоборот, оно казалось очень маленьким; как ни парадоксально, она также и не могла сказать, где оно в таком случае заканчивается или обрывается. Просто видеть горизонт стало вдруг ненужным; снова, как во сне, взгляд выхватывал только то, что запоминалось, а остального просто не было в картине. Но в отличие от сна, Фиона разумом могла понимать, что чего-то не хватает. Горизонта, например, нет. Не потому, что его не видно; его просто нет. — Какие отвратительные манеры у этих южан, — заговорил тот, кто сидел на троне. Алмазный дым клубился вокруг его волос. Он постучал носком ярко-фиолетовой туфли с загнутым носком по изножью трона, издавшему вдруг железный звук. — Фу! Как это только допустимо — сидеть на полу, когда вокруг столько стульев! Твоя мамочка плохо тебя воспитывала. Не оборачиваясь, Фиона уже знала, что точно за ее спиной выстроились в ряд множество стульев и что все они парят в воздухе. Она поднялась на негнущихся ногах, ощупью ощутила позади себя стул и с некоторым трудом взгромоздилась на него. Носки ее туфель не дотягивались до земли. — Вы — демон, — полуутвердительно сказала Фиона. Она знала, что демоны придут, и быстрее, чем все иные духи, но не думала, что это случится так сразу. Страха совсем не было. Отстраненное любопытство путешественника заставляло ее оглядываться по сторонам, но не более того. Тот, кто сидел на троне, замахал руками: — Фу! Фу! Не желаю даже слушать такие речи. За такие речи надо лишать права на речь. Южане так тупы, что совершенно не режут. Неужели так сложно различить демона и даэдра? Северяне додумались хотя бы до этого. — Тогда вы — даэдра, — легко произнесла Фиона. Тот, кто сидел на троне, поднял указательный палец: — Молодец. Ты уже научилась выбирать два варианта из двух. Может быть, из тебя выйдет толк, если только он не выйдет наружу. Минутку… Тот, кто сидел на троне, щелкнул пальцами, и слуга воспарил высоко в воздух на круглом стуле с пятью ножками, при этом не изменившись в лице. — Так мне нравится больше, — признался тот, кто сидел на троне, — по крайней мере сейчас, то есть, ровно до того момента, когда мне перестанет это нравиться, не больше и не меньше. Это Хаскилл, — он указал на слугу длинным писчим пером, возникшим из пустоты в его руке, — он бывает очень умен, когда не пытается стать умнее, чем он есть. И он мне нравится: он отлично сервирует сыр. — Рад приветствовать гостью, — стул, на котором сидел слуга, плавно подлетал вверх и опускался вниз. Фиона следила как завороженная, будто попала на ярмарку. С ней обращались как с несмышленой девчонкой, какой она давно не была, но законы сна все больше властвовали над ней: ничто не казалось ей неправильным. Ей было почти весело: она почувствовала, как сердце бьется. Давно она не ощущала себя такой живой. Маленькой, дурной и живой — совсем другой. — Могу ли я узнать имя того, с кем имею честь разговаривать? — вежливо осведомилась она. — Можешь ли ты? Откуда мне знать, можешь ты или нет? — раздраженно откликнулся тот, кто сидел на троне, нетерпеливо стуча каблуком. — Зачем задавать такие глупые вопросы? Зачем вообще их задавать? Вопросы здесь задаю я! — он наклонился ближе. — Ах, да. Если я задам вопрос, ты не будешь знать, что на него ответить. Это плохо. Потому что ты даже не знаешь, куда ты попала. — Я попала в Тень, — ответила Фиона, не зная даже, с уверенностью она говорит или наугад. Стулья вокруг нее танцевали в воздухе ремигольд. — Не такой уж и плохой ответ, если учесть, что ты не знаешь, что такое Тень. Впрочем, зачем забивать ненужной чепухой твою бедную натруженную голову, так печально хлопающую ушами? Ты попала ко мне, — и рот того, кто сидел на троне, несмотря на то, что Фиона так и не сумела рассмотреть его лицо, несомненно, растянулся в улыбке, — а я — это место. Я — Шеогорат. Принц даэдра. Принц Безумия. А Безумие — это я. Не все даэдра — я, но все Безумие — я, клянусь головой своего отца, которого у меня, конечно, никогда не было. — Но я-то в своем уме, — застенчиво сказала Фиона. Ответом ей послужил такой взрыв хохота, что, казалось, смеяться так оглушительно может только отряд пьяных гномов, но не создание из Тени. Даже Хаскилл, парящий на стуле, растянул губы в улыбке и проговорил: — Эта шутка была очень, очень смешна. — В своем уме! — сквозь смех выдал Принц Безумия. — Ха! Ха! Ха! Затем он вдруг перестал смеяться и замолк. Стал слышен мягкий свист, с которым особенно усердные стулья рассекали воздух. — Нет, — Шеогорат посерьезнел и сделался угрюм, и голос его был угрожающим, — заруби себе на носу, здесь ты не в своем, а в моем уме. Мой ум, мои правила. Мои вопросы. Все мое, кроме того, что не мое, а не мое оно тогда, когда мне хочется это выкинуть. Я давно не делал уборку. Пора повыкинуть ненужные вещи и ненужных людей. Или обменять. Ненужное на нужное, шило на мыло, товар на деньги. Чуешь? — Чую, — отозвалась Фиона. — Вы хотите заключить со мной сделку. — Сделку? — переспросил Шеогорат, болтая ногами. — Мы на рынке? Почему меня никто не предупредил? Подождите, подождите. Не надо сделку. Лучше попробуем свежий сыр. Возьми сыр. Тарелочка с нарезанным сыром — фарфоровая, с демонически зеленым ободком, с изображением ужасно ухмыляющегося лица, проглядывающего между кусочков сыра, — возникла перед Фионой и повисла в воздухе, будто стояла на твердой поверхности. «Берегитесь парящих предметов, — пронеслось в голове Фионы, — парящих предметов и Тени. Но это сон, и сыр — тоже сон…» — Возьми сыр, — прошипел Шеогорат, — иначе я за себя не отвечаю. Фиона попробовала один кусочек. На вкус был сыр как сыр. Она тоже поболтала ногами. — А теперь поговорим о деле, — как ни в чем не бывало продолжил Шеогорат, закинув ногу на ногу. — Ты пришла сюда… нет. Это невежливо. Точнее, с твоей стороны невежливо молчать. Но и говорить тоже невежливо, потому что здесь говорю я. Поэтому я буду задавать вопросы, а ты отвечать. Будут соблюдены все правила вежливости, а кроме того, я обожаю пользоваться своим правом задавать вопросы, потому что оно мое. Итак… — Итак?.. Молчание повисло, как стулья. — Зачем ты пришла в Тень? — Я хочу спасти своего сына, — ответила Фиона. — Гхм! Гхм, — Шеогорат почесал подбородок. — Не такой уж плохой ответ. Во всяком случае, ничуть не хуже прочих ответов, и уж точно лучше отсутствия ответа. Продолжаем парад. Зачем ты хочешь спасти своего сына? У Фионы был готов ответ, который она бросила на вражеские копья, как бросают войско в атаку: — Потому что я его люблю, — и она в это верила, как только может полководец верить в свое войско. Новый взрыв хохота, гулко раскатившийся по Нигде, был первым ответом. Фиона растерялась, прижала уши, прибилась к спинке стула. Шеогорат явно наслаждался и смеялся почти до слез. — Ой не могу, ой умора… Обожаю слово «люблю». Оно так хорошо рифмуется с «убью». — От такой любви, — подал голос Хаскилл, — обычно бегут. Далеко. — Слышала? Далеко, иногда — в объятья дядюшки Шеогората. Фиона, полностью опустошенная, сидела ни жива ни мертва. — К тому же, ты не ответила на мой вопрос, — серьезно добавил Шеогорат, — а ответила на вопрос, который я не задавал. Я задал вопрос «Зачем?», напоминаю. Теперь даю тебе еще одну попытку, и отвечай быстрее, пока не забыла вопрос. — ...затем, чтобы он был жив, — тихо ответила Фиона, шаря в сонме ответов вслепую. Шеогорат захлопал в ладоши: — Браво! Ты быстро учишься. Возьми еще кусочек сыру. А теперь мне надоело рассуждать. Устроим базар! Уберите сыр. Допустим, ты решила вытащить своего дорогого сыночка из Тени. Вытащить и дух, и тело! Гениальная мысль. Брависсимо! Не забывай, случай уникальный в своей простоте и безумии. Можно вытащить дух из Тени, если есть тело, это факт, но если тело в Тени, не совсем понятно, что делать, потому что никто никогда и не пробовал. Давай поиграем в угадайку. Каковы шансы? Фиона покачала головой. — Ноль? — она откашлялась, чтобы скрыть хрипоту в голосе. Шеогорат отмахнулся: — Это было бы совсем неинтересно. Ноль — он все обнуляет. Заметь, уникальный случай. Его надо занести в хроники, чтобы никто не повторил. Этот смертный с гадкой кровью мне нравится. Умен как баран. Я прибрал его к рукам и теперь ума не приложу, что с ним делать. Он выбивается из моей коллекции безумцев. Он даже не в пятнышко. Я мог бы его выкинуть, но не настолько богат, чтобы транжирить подданных. Пожалуй, я бы предпочел его обменять. — У меня никого нет, — ответила Фиона, — кроме меня самой. Я могу предложить себя, но сомневаюсь, что я вам интересна. — Умничка! — гаркнул Шеогорат. Хаскилл поморщился. — Просто умничка! Ужасно, ужасно интересно! Конечно, я не буду менять королевского бастарда с оскверненной драконьей кровью на какую-то скучную эльфийку. Даже если тебя покрасить, ты будешь такой же скучной. Я хочу обменять его на что-нибудь приятное. Или забавное. Или и то, и другое… Шеогорат щелкнул пальцами, и в клубе серого дыма с мраморными прожилками у него на коленях возник магический посох, тонкий, фиолетово-черный, увенчанный фигурой, напоминающей искаженное лицо. — Например, вот такое, — добавил Шеогорат. — Но во всей твоей стране не найдется мало-мальски забавной штучки. Пожалуй, не найдется даже во всем настоящем мире. Потому что забавные штучки делаю только я, я же их и собираю. Но ты тоже кое-что можешь, иначе я бы тебя не позвал. Меняю бастарда на зрелище! — Зрелище? — переспросила сконфуженная Фиона, не отрывая взгляда от посоха. — У меня есть кое-какие планы на выходные, — деловито сообщил Шеогорат, побренчав пальцами по посоху. Раздался звук лютни. — Но для этого мне нужен смертный. Разумный, нормальный смертный, который поможет мне с парой организационных моментов. Ну? Ты мне — пару услуг, я тебе — твоего бастарда. По мне, вполне честно. — Как я могу вам верить? — Да будет тебе известно, смертная, — промурлыкал Шеогорат, откинувшись на спинку трона, — что племена эшлендеров обращаются ко мне за помощью против таких же племен эшлендеров. Как правило, я их не предаю. Примерно в пятидесяти процентов случаев. Так о чем это я?.. Ах, да. Твой сын у меня в руках, потому что таких безумцев нельзя бросать расставаться с телом. Говоря более простым и понятным для тебя языком, я его спас. Попробуй отними. Предлагаю один раз. Откажешься — забудь про своего драгоценного. Могу прислать тебе его портретик на фоне баливогов. — Я… я подумаю, — пролепетала Фиона. Как можно верить богу Безумия? Как можно верить ему, даже если он говорит правду?.. Ей стало душно; не хватало ветра. Как по приказу, ветер подул, разметал пустые стулья и тарелку с сыром. Фиону закачало на волнах. Может быть, это особо изощренная ловушка демона? Фиона потерла виски. Комната, в центре которой сейчас лежит ее тело, погруженное в подобие дурного сна, заперта изнутри, но главное — снаружи. Впрочем, одержимый маг может и выбить дверь. О Андрасте! Если что-то пойдет не так, солдаты Скайхолда справятся с одним одержимым, но будет, пожалуй, грустно расходовать свою жизнь просто так. Андрасте! Андрасте!.. — Ты думаешь или делаешь вид, что думаешь? — Шеогорат зевнул, или же притворился, что зевает. — Скучно. Танцуем! И под пиликанье скрипки вокруг затанцевали неживые предметы: щиты и шляпы, плошки и ложки, свечи, кинжалы, монеты, модели марчанских кораблей: страшный сон Адаар, едва не погибшей в Тени…Листочки
27 июля 2020 г. в 19:02