tangible things

Питер красил ногти на левой руке, только на левой. Для каждого пальца – свой цвет, причем цвета всегда шли в определенном порядке. Когда ногти отрастали или если с них слезал лак, Питер добавлял новый слой, либо же стирал его вовсе и красил все заново. На большом пальце лак всегда был голубым. Лазурно-голубой цвет с золотыми блестками, мерцавшими на свету. Таким лаком детишки красят ногти своим куклам, но на Питере он выглядел… органично. Правильно. Этот цвет принадлежал ему, Питер словно бы владел им и не видел в нем ничего, кроме важной части самого себя. В мальчике было столько уверенности, но ему вместе с тем еще многому предстояло научиться. Указательный палец Питер всегда красил зеленым. Цвет трилистника, цвет травы; словно бы все деревья и кустарники, вся зелень планеты расплавилась и потоком обрушилась на мир, поглотила его, затопила. На этом пальце лак постоянно слезал или отслаивался, потому что Питер, занимаясь чем-то, умудрялся задевать им все подряд. Для среднего пальца мальчик выбрал розовый лак, милый и девчачий. Смесь розового, бежевого, оранжевого и кораллового, только посветлее – очень светлый, очень нежный и трогательный. Это выглядело иронично и мило одновременно, а еще очень, очень подходило Питеру. На безымянном пальце лак всегда был желтым. Бледный, пастельно-желтый цвет, словно нежный подсолнух, словно мед, тонким слоем намазанный на оконное стекло и сверкающий в лучах утреннего солнца. Цвет счастья, чистоты и невинности. Мизинец был темно-фиолетовым. Цвета бойзеновой ягоды и шелковицы, сангрии и виноградного варенья. Мизинец был темным и глубоким, маленьким и изящным. Как Питер. Бэк не может перестать видеть их. Он не может перестать видеть цвета. Цвета Питера. Лазурь и золото. Такого цвета океан на Мальте, когда Квентин приезжает туда по работе. Всю неделю он то и дело выпадает из реальности, неспособный оторвать взгляд от воды – чертовой сверкающей на солнце воды – но и не смеющий насладиться красотой зрелища. Лазурь воды напоминает ему о голубом лаке Питера. Порой, заскучав до безумия, они с Питером устраивали сражения на больших пальцах. Однажды Питер сломал палец, ударившись об дверь, и Бэку пришлось везти его в больницу. Когда ему наложили гипс, пацан больше расстраивался не из-за сломанного пальца, а из-за того, что свеженанесенный лак снова облупился. Лазурный цвет напоминает о том, как Питер опускал большой палец Квентину в рот, и мужчина облизывал и целовал его, показывая, на что способны его рот и язык, а мальчик краснел до корней волос, смотря на Квентина из-под полуопущенных век, и тяжело сглатывал. Зеленый. В один из дождливых дней Квентин оставляет машину под деревом. Когда он возвращается, на лобовом стекле мерцают капли дождя, и вся машина усыпана листьями. Зелень листьев напоминает ему указательный палец мальчика. То, как Питер, желая привлечь внимание, тыкал Квентина указательным пальцем в бок, прямо под ребра. То, как он, заметив на другой стороне улицы собаку, восторженно показывал ее Бэку. То, как он обводил указательными пальцами твердые розовые бутоны на груди, когда Бэк просил его подразнить себя немного. Розовый. Воздушный шарик бьется на ветру, и Квентин обращает внимание на вывеску супермаркета – розовую, как лак, которым Питер красил ноготь на среднем пальце. Розовый напоминает о том, как мальчик устало подпирал подбородок ладонью, рассеянно проводил рукой по лицу, потирая средним пальцем уголки глаз. Рассеянный, измученный, даже не осознающий, что Квентин постоянно наблюдает за ним, запоминает каждую мелочь. Розовый напоминает о тех моментах, когда Квентин велел ему подготовиться, раскрыться, дать ему полюбоваться на себя, и Питер растягивал себя средним пальцем, медленно проталкивая его внутрь. Этого, впрочем, ему никогда не хватало, и он сладко стонал, когда Бэк убирал его руку, заменяя ее своей. О том, как Питер показывал Квентину средний палец в ответ на любую безобидную шутку или неуместный намек в свой адрес. Желтый. Желтое платье проходящей мимо незнакомки напоминает Бэку безымянный палец Питера. Напоминает о том, как Питер слизывал с него капли сиропа. О том, как нервничая, Питер постоянно его дергал его и теребил. На этот палец Бэк когда-то надел простое блестящее золотое кольцо. Кольцо, насмешкой лежащее на кухонном столе. Кольцо, к которому Квентин не смел теперь и прикоснуться. Желтый цвет напоминает о пальце, который должен был хранить обещание, данное Питером Бэку – такое же, как Бэк дал Питеру. Фиолетовый. Ох, фиолетовый. В темной гостиной вино кажется фиолетовым – иронично, но Квентину кажется неправильным страдать при свете дня. На свету бокал с вином отбрасывает слабые темно-красные блики на синий свитер Бэка (любимый свитер Питера, мальчик постоянно забирал его, говоря, что он дольше всего хранит запах Квентина), напоминая ему о мизинце Питера. О том, как Питер всякий раз театрально отставлял мизинец, когда пил из хрупких фарфоровых чашек шоколадное молоко или яблочный сок. О том, что он любил хрустеть костяшками на всех пальцах, кроме мизинцев, потому что ими это делать было скорее больно, чем приятно. О том, как Питер переплетал свой мизинец с мизинцем Бэка, глядя ему в глаза; так близко, что Квентин чувствовал его дыхание. Обещая, давая обещания, которые Бэк был не в силах принять, на которые не мог ответить собственными обещаниями. Квентин не справляется. Он не может отпустить, не может двигаться дальше. Он не может притворяться. Все, что попадется ему на глаза, напоминает о Питере, любой другой человек по сравнению с ним абсолютно ничего не значит. Куда бы он ни пошел, без Питера любое место кажется бесконечно менее красивым, бесконечно менее интересным, без Питера все его существование начало терять смысл, стало абсолютно бессмысленным. Он не может делать вид, что это не так. Он не может сделать вид, что цвета не напоминает ему о каждой связанной с Питером мелочи, обо всем, что он любит, обо всем, что он ненавидит в единственном человеке на всей гребаной планете, который имеет для него значение. Нарезая груши, Квентин задевает ладонь ножом, и все, о чем он может думать, – рана на щеке Питера, оставшаяся там, где кольцо Бэка – это блядское золотое кольцо – распороло фарфоровую кожу. Когда Бэк его ударил, голова Питера резко повернулась в сторону, широко распахнутые блестящие глаза застыли на кофейном столике, кровь, собравшаяся в середине раны, медленно потекла по лицу. Квентин бьет по кофейному столику коленом. Позже на нем появляется уродливый зеленовато-фиолетовый синяк, и он даже не пытается лгать самому себе. Не пытается отрицать, что при взгляде на этот синяк он видит уродливые темные синяки, усеявшие живот Питера, его ребра и бедра. На нежном, податливом, чудесном теле Питера остались отметины цвета баклажанов и изюма, оливок и мерло, вишни, дижонской горчицы и гранолы. Потому что тот жесткий, полный ненависти секс должен был стать катарсисом для них обоих, они должны были остановиться, понять, насколько важны друг другу, и плакать, и обнимать друг друга, и извиняться, и заняться любовью, исправив все, что натворили, и – – и… нет. Питер взял рюкзак и спортивную сумку, собрал в них вещи, бесспорно принадлежавшие ему и только ему одному, и ушел. Ушел, не попрощавшись, и Бэк, сидя за столом с полупустой бутылкой джина, не попрощался с Питером тоже, даже не поднял на него глаза. Он просто смотрел на стол, а потом дверь закрылась – без усилия, без грохота, даже не нарочито безразлично, но тихо, осторожно и до безумия нежно – и Квентин заплакал. Всхлипнул неожиданно для себя самого, а потом из глаз медленно, неумолимо потекли слезы. Бэк кинул в стену бутылку джина и схватил непочатый бренди, не потрудившись даже взять стакан. Он теперь пьет пиво только в темноте – так бутылочное стекло не напоминает ему цвет глаз Питера в солнечные дни. Когда солнце освещало его лицо, карие глаза мальчика сияли, становясь похожими на горшки с золотом. Напившись, он бьется о стену лицом, а потом, уже трезвым, делает это еще раз. А потом еще раз. Боль эта приносит удовлетворение, ощущается правильно – словно заслуженное, честно заработанное наказание. Но не так правильно, как боль, которую он испытал, когда Питер ударил его в челюсть кулаком, весь дрожа от адреналина, от гнева, боли и страха. От страха. От ненависти. Бэк завтракает и обедает только потому, что коллеги зовут его поесть вместе с ними, и он играет свою роль, дурачит всех вокруг. О, в этом он хорош. Зато вместо ужина у него сколько угодно вина и самый дешевый виски, какой только можно найти, ведь если вовремя приводить в порядок бороду и щетину и ездить на работу на велосипеде, то никто в его офисе или в винном магазине и не догадается никогда, насколько он близок к смерти. Иногда в его снах Питер целует его в губы и в грудь, а он зарывается пальцами в растрепанные шоколадные волосы. Безупречная кожа в лунном свете кажется молочно-белой, плавные изгибы тела нежные и теплые на ощупь. Питер двигается с Квентином в одном ритме, грациозный, совершенный, несдержанный, живой и прекрасный. Иногда в его снах Питер снова плачет и кричит, называя Бэка лжецом, кричит, что ненавидит его. Его грудь быстро поднимается и опускается, он дрожит всем телом. Когда Квентин пытается подойти к нему, он поднимает руку – левую, с цветными ногтями – в защитном жесте. Иногда Бэк вообще не видит снов. Он не знает, какой из трех вариантов хуже. Квентин смотрит на бутылку водки на столе и прикусывает язык – хочется выпить ее залпом. Останавливает только понимание, что если он умрет от алкогольного отравления, Питер будет винить в этом себя. А он не может, он просто не может заставить пацана пройти через это, не может причинить ему еще большую боль. Но боже, как же ему хочется ее выпить. Ему хочется в ней утонуть. Он берет бутылку и делает глоток, а потом еще и еще – до тех пор, пока не натыкается взглядом на осколки стакана, лежащие в углу кухни еще с той ночи, когда ушел Питер. Ему больно, боль пронизывает все тело насквозь, и он падает на пол, а потом неуклюже роняет бутылку водки, уже не в состоянии схватить ее, удержать. Бутылка не разбивается, лишь откатывается в сторону, и Бэк наблюдает, как прозрачная жидкость медленно вытекает на пол. Она течет до тех пор, пока ее не становится так мало, что она уже не достает до горлышка бутылки. С пола ему видна дверь. Он смотрит на нее. И смотрит. И смотрит. И, наконец, теряет сознание. Когда Квентин приходит в себя, он слышит нежный шепот. Кто-то легонько прикасается к его щеке, прижимается губами к его виску, кладет ладонь ему на грудь. – Все в порядке, – произносит голос. – Я здесь. Теперь я рядом. Бэк улыбается, сам не понимая, какие эмоции испытывает – искреннюю, ничем не омраченную радость, или печаль, или злорадство, или ненависть, или вину, или облегчение. Он поднимает подбородок, смотрит вверх и встречается с взглядом карамельных глаз. Снова опустив голову, он смотрит на руку, сжимающую синий свитер в районе его груди. Рука эта – словно преграда между ними, и Бэк не знает, кого мальчик пытается сдержать – его или себя. Пальцы сжимают ткань свитера чуть повыше влажного пятна. От водки, наверное. Лазурь и золото на большом пальце, уже успевший облупиться лак цвета трилистника на указательном. Средний и безымянный пальцы, нежно-розовый и пастельно-желтый, острые и нежные, грубые и ласковые. Обещающий прощение мизинец с ногтем цвета бойзеновой ягоды. Бэк думает, что если бы мизинец Питера мог прожечь ткань, кожу и кости, то он прошел бы через самое сердце. – Я рядом, – повторяет голос. Наконец Бэк встает. Он принимает душ и кидает синий свитер в корзину для белья. Вернувшись на кухню, он без удивления обнаруживает, что Питер выставил на выброс мешки с пустыми бутылками – какие-то из них были пустыми до его прихода, какие-то он опустошил только что. Остатки водки вылиты в раковину, лужа на полу вытерта, а из угла кухни наконец пропали осколки стакана. – Ты сохранил мое кольцо, – говорит мальчик. Он аккуратно держит его между лазурью и трилистником, изучая, оценивая. Бэк словно бы слепнет и глохнет на мгновение. Не кольцо, не это кольцо, а мое кольцо, мое кольцо, потому что это все еще его кольцо. А потом: – Конечно, – хочет ответить Квентин. Прошло не так уж много времени. Я скучал по тебе. Я чертовски сильно скучал по тебе, малыш. Мне очень жаль. Мне чертовски жаль. Пожалуйста, поговори со мной. Пожалуйста, останься. Пожалуйста, давай разберемся с этим. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. Не уходи больше. Никогда больше не уходи. Пожалуйста, больше не уходи от меня, я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя я люблю тебя я люблю тебя я люблю тебя я лю– Питер смотрит на Бэка, и тот замечает, что на щеке у него уже нет шрама. Толстовку Квентин видит в первый раз, но она уже выглядит поношенной – шнурок кажется потертым, внизу торчит нитка. От Питера пахнет жимолостью, гранатом и шампунем, а еще немного джином и домом – Квентин чувствует это даже через всю комнату. Питер ждет, что он что-то ответит. – Я его сохранил.