Одна история на двоих

      Когда его подстригли, он не расстраивался своей потере, несмотря, что многим нравились его блондинистые непослушные пряди и стричь их было величайшим преступлением в истории. Тем не менее в армии законы для всех одинаковы, и парень терпеливо дождался своей очереди, равнодушно понаблюдав за падающими по плечам волосами. Хоть налысо не побрили, тогда бы его точно схватил инсульт.       Никогда еще Стэнли не думал, что так сильно обрадуется своей вновь обросшей шевелюре, ярко поблескивающей золотом при ясном дне. Как и не думал, что когда-нибудь ему придется ухаживать за ними. Не, причесывать их ежедневно — это одно, а вот маски наносить, да укладывать специальным гелем — уже совсем другая история. Он не понимал, как и когда ему пришла в голову эта бредовая идея. Ведь Ксено явно подобного не оценит, сославшись на пустую трату времени.       Но потом к нему пришло осознание, что побыть хоть один денек красивым, в элегантной военной форме, с плиткой горького шоколада и букетом белых азалий в руке, — не так уж страшно. И в решающий для себя миг он наконец-таки смог убрать падающую на глаза челку. С открытым лбом он выглядел свежо и юно, однако ощущения были непривычными: словно он обнажился перед людьми, являя все его тайны и страхи.       Ради Ксено не жаль. К тому же это продлится всего один день. Стэнли потерпит.       По уши влюбиться, а потом ждать, чтобы сказать родному человеку об этом… Чертов Снайдер, только ты мог до такого докатиться. А как же твое славное «сразу и проблем нет»? Видимо, с любовью так не работает. Если с ней вообще хоть что-то работает.       Ему двадцать лет. Ксено немного меньше — всего два года разницы. Наверняка не выросший, с прилизанными каким-то гелем волосами, высоким лбом, острыми чертами лицами и любимыми бездонными глазами, в которых зиял бесконечный космос. Стоит вспомнить лишь их, как все нутро сворачивается тугим клубком, и нечто теплое разливается по внутренностям сладкой густой патокой. На лице играет наиглупейшая улыбка, походка то напряженная, то расслабленная.       Казалось, он уйдет с таким же настроением, под ручку с маленьким ученым, который будет еще долго воспринимать влитую в него ненаучную информацию, и потом…       Все разбилось с треском, как стекло.              Стоя перед дверцами летнего кафе, расположенного прямо на берегу моря, чуть поодаль от городского пляжа, Снайдер сгорал от сомнений. Его грудь живьем сжирало необоснованное раздражение и нервозность, что хотелось развернуться и уехать на арендованном мотоцикле куда-нибудь. Не к себе домой, не к Ксено… Просто куда-нибудь.       Как будто он вернулся обратно. Только на нем уже не идеально выглаженная форма и у него нет цветов и шоколада: он в обычных черных джинсах и футболке, с закинутой на плечи широкой кожанке, а между пальцев была зажата дешевая сигарета из старого магазинчика миссис Колтер. Обычный его стиль в школьные годы. Крутой образ главного плохого парня на районе и похитителя девственных сердец. Теперь он старше, и больше похож на молодого байкера, как старик Гордон в восьмидесятые.       Сделав затяжку и с шумом выдохнув, Стэнли нахмурился, ежась от внезапно нахлынувшего холода. В нос ударил сильный соленый запах и слабый аромат жареных стейков. Приятно, ибо щекочет все его вкусовые рецепторы, ужасно, ибо от этого начинало тошнить.       Снайдер спустя минуты — долгие, как икс приближался к бесконечности (неужели он помнит школьную программу по алгебре?) — раздумий решился сделать шаг вперед. Потом другой, третий… Пока не обнаружил себя, единственного посетителя под конец рабочего дня, в просторном, без лишних изысков заведении. Слабый свет разноцветных ламп падал на пустующий круглый столик, что был по-простому сервирован. И стоял он в хорошем месте: из-за него можно было понаблюдать за танцующими волнами и послушать песни птиц, гоняющихся за рыбкой в мелководье. Но привлекал он внимание Снайдера не этим.       Гребаные звезды. Прямо на потолке умный арт-художник разрисовал космос, причем разные его уголки, и оттого работа вызывала искреннее восхищение и довольные отзывы. Но первое, о чем подумал Стэнли, когда заметил это, было «Блядь».       Почему, блядь, это?       Матушка Судьба-Случайность-Жизнь хочет и дальше издеваться над ним, напоминая о нем буквально в каждой вещи? Разумеется, он не против, однако Стэн твердо решил для себя, что степень Ксено в его жизни сведется к среднему значению. Если она снова возрастется — ему будет намного хуже, как это было до. Стэнли яростно не желал этого.       Не желал. И потому еще больше злился.       Но на назначенную встречу пришел.       Он долго собирался, переосмысливал, строил тысячу вариантов исхода их встречи, по итогу, оставив все на «на месте разберемся». Как вышло, не разобрался, и ситуация сама по себе разбираться не хочет. А разруливать все равно ему. Или не ему? Его же Ксено пригласил.       И тут его тело поразило тысячами молний.       Ксено. Пригласил. Его. Ксено?       Почему он раньше не заметил в этом письме весьма очевидную вещь? Чтобы Ксено Хьюстон Уингфилд приглашал кого-либо… на встречу? Никогда. Само осознание этого вселяло страх и панику, но Стэнли стойко держался, хотя тень налегла на глаза. А потом он глупо улыбнулся непонятно чему. В голове метался рой мыслей, стучась друг о друга, как притягивались электроны с протонами, и он не мог связать одну с другой. Никакого смысла — лишь пустые фантазии на тему непонятного. И так просидел он за столиком, с некой мечтательностью уставившись в распахнутое настежь окно.              — Мы… еще встретимся?       — Обязательно.       Уверенности ему не занимать. Но его голос все равно дрогнул.       Провожать новобранца в далекий путь на долгое время оказалось нелегко. Это того стоит, ибо мечта брала вверх над всеми его другими мечтами. Даже отогнав на второй план кое-что сокровенное, разрастающееся подобно вечному огню. Обнимая Ксено так нежно и крепко, Снайдеру совсем не хотелось отпускать этого мальчишку, явно испугавшемуся от его решения. Как бы он не показывал свое безразличие, будущий офицер заметил дрожь на его губах, словно юной ученый хотел сказать что-то, но слова предательски застряли в горле. И потому он мог только долго обнимать его, пока за ним не приехал автобус. Жаль, что не его любимая оранжевая в черную полоску, которая забирала его в школу вместе с Ксено.       — Я буду писать, так что постарайся отвечать быстро, Снайдер.       — Как скажешь.              — Красивый вид, не правда ли? — вместо приветствия.       Ученый припозднился, но сел за свое место, как ни в чем не бывало. Вообще, он пришел вовремя, ни секундой позже, ни секундой раньше.       Обычные черные джинсы и такая же рубашка, великоватой по размеру, с парочкой расстегнутых пуговиц на шее. Стэнли посмотрел на открывшийся ему вид, и бесшумно сглотнул: острые ключицы выделялись на общем фоне, а ложбинка между ними просто… Ксено всегда был таким притягательным? Абсолютно. Только раньше он полностью закрывал свое тело, даже так Снайдер находил его манящим. Но сейчас Ксено будто раскрепостился, то ли желая немного открыться бренному миру, то ли просто ему захотелось сменить имидж.       И оба в черном. Как вечная тьма в необъятной галактике. И оба подобны двум маленьким звездам, что горели ярче всех звезд в космосе.       — Красиво, — тихо сказал Снайдер, имея ввиду отнюдь не раскинутую перед ними картину моря.       А потом они ужинали. Горячим стейком, с кусочками овощей, и запивая все это холодной колой. Рядом с офицером лежала пепельница, но ему не хотелось курить вовсе. Бывали удачные моменты, но что-то мешало протянуть руку к карману и выудить тонкую сигарету. Закурить. И успокоиться. Но зачем? Ведь он и так спокоен. До самой последней минуты, когда они доели все, а неважные разговоры о их днях на работе закончились.       Ксено встал первым, перед этим протерев руки и рот полотенцем, и Стэнли уж было подумал, что на этом все, и хотел уже сам уйти, попрощавшись с ученым, однако тот уходил не туда, куда он предполагал. К берегу. К уснувшим возле небольших скал чайкам. Стэнли пошел туда же, не совсем понимая, что же такого нашел Уингфилд.       Ничего. Ученый попросту хотел поглядеть на море, как в последний раз. В его бесшумной и темной глади отражался весь небосвод: звезды маленькими точками расплывались в воде, а яркий полумесяц словно танцевал с приходом небольших волн. Шум, что издавало море, темень, опутавшая все кругом, едва слышное сердцебиение и небывалый прилив тепла, что согревал каждую клеточку тела, — все это казалось нереальным, и при этом самым правильным. По крайней мере так он считал, стоя по колено в ледяной воде, совершенно не чувствуя, как острые лезвия впивались в его ноги. Так и заболеть недалеко. Но Ксено не волновался. Наоборот, прохлада была его спасением — он чувствовал мягкое касание ветра к его коже.       — Когда мы были здесь в последний раз, ты пытался покормить рыбу мороженым, — сказал ученый, не смотря на человека позади, что стоял на влажном песке, не решаясь сделать шага в его сторону. — Ты хотел поймать ее, а подходящей наживки не было. Потом ты оттяпал мой рожок и бросил в воду.       — А рыбка клюнула, — издал слабый смешок Снайдер, вспоминая тот день.       Один из жарких дней, когда Ксено все же удалось украсть из дома и погулять с ним в парке, часами поедая вкусное мороженое. А когда совсем стало скучно, Стэн уволок его в это место и случайно заметил рыбу. Вспоминая свою глупую выходку, но вполне удачную рыбалку, Снайдер сам того не замечая заулыбался шире. И как ему пришло в голову покормить рыбу мороженым?       Но… к чему это все? Почему вдруг Уингфилд вспомнил об этом?       — Ксено.       — Не понимаю, что пошло не так. Ведь у нас все было хорошо, — ох, как же он не любил эту слабину в голосе ученого. Так неприятно щемило в груди, что хотелось просто рухнуть и скулить, как избитая и покусанная собака. — Мы были как… как…       — … как одно целое?       — Именно! Самое элегантное существование! — наверное, так он хотел описать гармонию, что жила в них. — Самое невероятное, что только могло случиться. Словно столкнулись две планеты, взорвались и слились между собой, и… и…       — Ксено? — Снайдер вошел в воду, почувствовав жжение на ногах, и приблизился к ученому. Рука замерла в нескольких сантиметрах от его плеча, но даже так он заметил, как Ксено дрожал. Вовсе не от холода.       — Что пошло не так? — ученый обернулся и Стэнли обомлел, разбился на тысячи и миллионы осколков. Слезы в темных глазах блестели, подобно белым бриллиантам, как холодный полумесяц, возвысившейся над ними.       Действительно, все было прекрасно, однако пришло время расстаться, разойтись по разным путям. Во взрослую, черт, жизнь, чтобы идти дальше и осуществить мечты. Порознь. Независимо друг от друга.       Они повзрослели, мать его. А еще Стэнли полюбил.       Так сильно, что ночами не мог спать, с каждым выстрелом в сизом дыму видя юное лицо друга, храня их общую фотографию, приклеенной к древесной плите над его кроватью. Стэнли однажды купил любимый одеколон Уингфилда, и каждую ночь опрыскивал им свою подушку, потом часами напролет обнимал ее, представляя на ее месте объект своего главного желания. И перед тем, как заснуть, он обязательно шептал «Ксено», как молитву. Вот так он любил его.       И любит до сих пор.       — Не знаю, — сказал Стэнли. Ему казалось, Уингфилд не ожидал ответа, не хотел услышать причину. У них обоих тысяча догадок, и неизвестно, какая из них окажется точной на сто процентов. Но его ответ был более подходящим.       А Ксено поверил.       — Я не знал, что это, не осознавал, насколько из-за этого человеку может быть хорошо, как может быть и плохо. А если бы знал, то предпочел бы никогда с этим не сталкиваться. Никогда не чувствовать ее, — с каждой секундой Ксено задыхался. — Но тогда… мы бы не встретились. Мы бы не встретились, и я остался бы навеки один, не прочувствовав все то, что пережил с тобой.       — Все произошло по моей вине.       — Прошу, молчи, — сквозь слезы прошипел ученый, и содрогнулся, увидев те же слезы на лице его офицера. — Иначе не смогу.       — Не сможешь что?       Ученый молчал, сильно сжимая кулаки, его губы дрожали, словно он пытался вырвать из себя слова. Но что-то сдерживало его. Его самолюбие? Эгоизм? Или что-то другое?       Ох. Вот оно что. Неужто и вправду?       Упасть бы сейчас и утонуть в море, купаясь в звездах. Ведь потом он уже ничего не почувствует: ни постепенно возгорающегося костра, что сжирал его сердце, ни колющих лезвий, что вонзались ему в кожу, стоя в ледяном море, ни пронизывающего до самых костей поднявшегося ветра, ни мокрых дорожек слез — ничего. Упасть — значит оставить его одного.       Ксено не признается вслух, но его самый большой страх — это одиночество. Стэн понял это, когда они впервые праздновали его день рождения. И как бы ученый не пытался скрыть, в одну секунду он потерял самообладание, строгий контроль, и этой секунды хватило, чтобы блондину открылась простая истина. Играть холодного самоучку, не ведающего о чувствах и эмоциях, для Уингфилда не было проблемой. Но это все оставалось игрой, с какой стороны не погляди.       Ксено не признается. Даже самому себе. Стэнли знал, и потому не хотел оставлять его. Но был вынужден, ибо детская мечта пойти по стопам строгого отца горела в его душе. К счастью, новая эра позволила им сохранять видимость живого общения, и они хотя бы так могли сохранить их дружбу.       Вот только Стэнли полюбил. А любовь принесла за собой крах.       Точнее, Ксено попросту испугался.              — Я люблю тебя, Ксено.       Его лицо светилось от счастья, и возмужавший парень выглядел еще ярче, чем когда-либо был. Ксено подумал, что не прочь бы сгореть от этого света, его солнца, оставить все позади и броситься ему навстречу. Но тело словно жило своей жизнью, мозг — на другой планете, а язык так вообще в другой вселенной.       — Вразумись, иначе…       Слова остры, как хорошо выточенный нож, быстрее пули, и болезненнее любой заразы. И Ксено понимал, что ранил их обоих, а слова так просто не вернешь обратно. Они навечно въелись, выцарапались на их телах…       Он важнее. Его цели на первом месте. А любовь всего-то никчемное чувство, несущее за собой только боль и муки. Разрывает на части, сжирает, обгладывая кости, и сжигает их дотла. Уничтожает тебя, заставляет забыть себя… Ксено не мог отдать себя ей.       Хотя отдал-то давным-давно.              Их тела слишком близко, почти вплотную, лишь одежда сокращала незначительную дистанцию. Оба дрожали, как осиновый лист, содрогаясь от холода, но они чувствовали слабо исходящее тепло друг от друга. Очень слабое тепло. Нужно только подкинуть дров, чтобы разжегся огонь.       Ксено сделал еще шаг, касаясь влажным носом открытой шеи Стэнли, и рвано дышал, обжигая своим дыханием его кожу. Руки сами потянулись, смыкаясь кольцом за его спиной, и ученый сильно прижался к сильному и выносливому телу, чувствуя себя защищенным. Как в детстве, как в школе, как всегда. Он все еще плакал, хоть и был выжат. А потом его всхлипы прекратились, когда почувствовал на своей спине широкие ладони, что гладили его сквозь тонкую рубаху. Так намного теплее. Со Стэнли всегда было тепло.       Мысли улетучились, оставив его разум лишь с одной, которая не давала ему покоя никогда. Стэнли дышал своему любимому в макушку, невесомо целуя ее, и пытался собраться. Пусть это будет его последний шанс. Произнести будет очень нелегко, не вовремя и неправильно, но лучше сейчас, чем уже никогда. Возможно, он взорвет к чертям крепкий фундамент их зародившейся дружбы почти двадцать лет назад. Пусть. Пусть так и будет, но он соберется и выстроит новый.       — Я люблю тебя, — он сказал это, почти не дыша, чистым шелковым тембром, от которого многие были без ума. Ответа он не ждал и понимал, что не дождется. Но…       Но он потерял себя, когда почувствовал робкое прикосновение чужих губ на своих. Вместо тысячи глупых слов этот легкий, неразрываемый поцелуй значил намного больше, был весомее. Не отдавая отчета своим действиям, Стэнли углубил поцелуй, стиснув ученого сильнее в своих объятиях, и зарылся рукой в его растрепанные волосы. Мягкие, не уложенные гелем или спреем, но сногсшибательно пахнущие серым морем, как на котором они оба стояли. Губы Ксено потрескавшиеся, искусанные и сухие, но такие сладкие, подобно ванили с примесью горького шоколада.       Да. Он попал. Вновь оказался в полной власти его ученого.       Это было       

ЭЛЕГАНТНО.