***
Ефим просыпается, тянется, хмурится, вдыхает, шарит руками по подушке, и только после этого открывает глаза. На кровати свободно, потому что он лежит один. В голове свободно, как будто он вчера не напился до потери самоощущения. На сердце свободно, несмотря на то, что стрекоза улетела, дерево отцвело, медузу вынесло на берег и обветрило, оставив скользкую оболочку. Лес не шумит, дом не шумит тоже, и кажется - ещё рано, Ефим поднимается, смотрит на часы, смотрит в зеркало - случайно - видит на плече коричневый ожог. Медленно рисует в голове картину. Он открывает дверь и смотрит на дверь лесниковой спальни - та приоткрыта, но внутрь ничего не видно. Он открывает дверь шире и выходит, на кухонном столе сидит кошка, небо в окнах снова хмурое, но хмурое по-утреннему, не настоящее, не гнетущее. В отличие от деревянных стен. Ефим думает сказать так много, прежде чем сказать до свидания, прежде чем сказать до побачення, потому что собирается его пригласить, пообещать, сделать что-то неимоверно красивое, имея в руках палитру целого города. Эдик стоит у остатков вчерашнего костра, и Ефим вдруг обнаруживает, что не может сказать ничего.***
Эдик откашливается, напоминая себе ещё раз - тут его пространства нет, и установка сделай-сам не сработает, но Валик выглядит виноватым. Валик выходит с балкона, краснеет, бледнеет, и говорит, что ничего не трогал, только хотел узнать, в порядке ли он. Эдик кивает, проходит в кухню, моет руки, достает овощи из пакета. - Я Саше говорил, тебе скажу ещё раз, потому что вы, видимо, через рот говорить не умеете. Валик хочет провалиться под землю, но смотрит на потолок. - Я собираюсь найти что-нибудь тут. В городе. Сегодня собеседовался, но там требуется скорее пекарь, а ты знаешь, я не пекарь. Ну, по крайней мере, если не найду чего-нибудь получше. Валик начинает понимать, но понимание слишком двузначное, расходящееся, как оси координат, и он уточняет: - Работу собираешься найти? Эдик оборачивается, останавливая свой методичный разбор болгарского перца на компоненты и говорит: - Может жену ещё, но пока планировал работу искать. Работу, или миллион, если кто-то случайно на улице потеряет. Валик хмыкает скептически. - У тебя же была работа. Иногда он забывает, что от него до Эдика - практически десять лет. Эдик говорит загадками, Эдик говорит кроссвордами, Эдик говорит туповатыми анекдотами, но если слушать - он всегда говорит прямо. Но каждый направляющий его вопрос - поворот не туда. - Я уволился. "Как будто можно уволиться из леса", думает Валик. "Кто тебя нанимал, куры твои?" - А куры? - Куры на максимуме. Петухи тоже. Кошка хотела пойти со мной, но её словили в шапку и насильно заставили остаться. Эдик такой сезонный, удивительно августовский в своих серых штанах и растянутой футболке с длинными рукавами, не разменивается на выпить кофе и сразу приступает к обеду. Берет огромный кухонный нож (Валик иногда боится за Сашу, когда видит этот нож в его длинной худой руке) и начинает полосками нарезать перец, кажется, потеряв весь интерес к разговору. Как если бы он у него был, интерес. - А кем ты хочешь работать? - Валик садится за стол, и Эдик бросает ему баклажан. Он счищает тонкую фиолетовую кожицу и начинает, как ему кажется, понимать смысл. - В идеале - президентом. Для начала каким-нибудь шаурмэном. За корни возьмут без вопросов. - За какие корни? - Армянские. Валик смеётся, и солнце поднимается над Киевской хмурой облачностью, Эдик улыбается тоже, его улыбка отражается в стенках кастрюли, в гладкой поверхности ножа, что-то заканчивается, но что-то начинается снова, и если это не круг, то Валик совсем ничего не понимает в геометрии. Он режет баклажан кубиками и отдает Эдику, смотрит, как тот высыпает всё в одну сковороду и щедро поливает кетчупом. "Сашина мама", думает Валик, "была бы в восторге". Саша приходит после обеда, когда все тарелки уже вымыты и расставлены по местам, чайник накрыт полотенцем, чтобы не терять тепло, голубь устраивает гнездо в цветочном горшке, а Эдик стоит в большой комнате и смотрит на рисунки Валика издалека. Саша говорит: - Мам, пап, я дома. Эдик поворачивается, Валик поворачивается тоже, случайно роняя папку с работами, и листы разлетаются по комнате. Саша в голове воспроизводит страничку блокнота "не делать - не говорить", где первый и единственный пункт обозначен ярко розовым маркером. Сейчас этот розовый маркер лежит на полу, глядя на Эдика окнами его - уже бывшего - дома. - Это эскизы, - начинает Валик, - не мои. - Это, - обрывает его Саша, - надо срочно собрать, а то примета плохая, раскладывать рисунки по полу до просмотра. Валик смотрит на него странно, но кивает. Эдик не спрашивает про "просмотр", кивает тоже. Наклоняется, и начинает собирать рассыпавшиеся листы в стопку, не глядя. Саша выдыхает. Позже они пьют чай из Эдиковых трав, из Эдикового заколдованного леса, из августовских звёзд и летней печали. В окна кухни стучится вечер, тени становятся глубже, смазывая углы и расправляя складки на скатерти. Саша рассказывает про то, как проходит практика, рассказывает, как зайцем проехал в трамвае, рассказывает ещё миллион повседневных мелочей, и ни слова не говорит про Ефима. Но ярко розовый маркер подчеркивает каждую недосказанную мысль, и между тремя - всё ещё чужими - людьми прокладывается длинное шоссе ПОЗЖЕ. Позже ночью, Валик, решив, что говорить ртом - не такая плохая идея, спрашивает: - Ты Фиме сказал, что он приехал? Саша отвечает не сразу, долго рассматривая жёлтую лампочку ночника. - Он.. Попросил не говорить. Сказал, что найдет работу, жилье найдет, устроит себя внутри себя, всё такое. - Словами попросил? Саша поворачивается, смешно морщит нос и закатывает глаза. - Эдик вообще просить умеет? Я сам понял. "Нихрена ты не понял", думает Валик, но решает не лезть. Квартира медленно погружается в сон, Эдик на балконе погружается в сон быстро, ощущая объятия раскладушки объятьями призрака, ночевавшего на ней до него. Ему снится июль.***
Ефим хочет подойти, но его опережает кто-то огромный, закрывает Эдика спиной, и он на секунду пугается, но вспоминает - дядя Женя приезжал сюда с неделю назад. Рассказывал лесничьи истории, пил странную жидкость из пластиковой походной бутылки, дымил скутером и громко ругался, когда Василий клюнул его в подставленную руку. Ефим наполнен светлым и густым как мёд до краёв, он останавливается, садится на порог дома, оставаясь в его безопасной тишине, жмурится, как кошка, севшая рядом с ним. Слушает. - Нормально я вчера тоже со своими девочками посидел. Маленькая у меня, конечно, не пьет, большая открыла свою новую без сахара, знаешь, худеют все сейчас, - Эдик пожимает плечами "знаю", - ходили в лес цветы собирать, я рассказывал ей уже, а она попросила снова, и она теперь хочет тебе руку пожать. За то, что цветок нашел. - Пожми ей сам за меня что-нибудь. Вон мальву сорви, принеси, скажи "дядя Эдик в этом году и тебе папоротник нашел". - Не поверит, - Женя смеётся, и его смех звучит как разлетающиеся по гудящему полю одуванчиковый пух, - тут важно что? Увидеть. Так, я зачем приехал? Ефим с порога, наконец, замечает стоящий у дома скутер, из багажника которого торчит удочка. - На рыбалку пойдем? Ещё рано, дети твои спят. Кстати, дети тоже могут пойти. - Не могут, - отмахивается Эдик, - они сегодня уезжают. "Сегодня" кажется Ефиму удивительно чужим и незнакомым. - Чего так рано? Могли бы с нами тут посидеть-поработать, они, кажется, толковые, уже пару лет как ездят. Ну, кроме третьего. - Да, третий такой себе. Надоел уже. "Надоел" светло-коричневое, противное, прилипчивое, как старая жвачка. Не про жертвы, а про уважение личных границ. Порыв ветра захлопывает дверь у Ефима перед носом, и он с ним полностью солидарен. - - Ты всё не так понял, - говорит Саша. Он сидит на кровати в позе лотоса, и пытается говорить шепотом, чтобы не разбудить Валика. - Это ты не так понял. Ты же сказал, его бесят люди. Люди - фактор агрессии. Я человек? Я ходячая установка на раздражение. Ефим даже не выглядит, как обиженный ребенок. Он выглядит злым, и Сашу это, откровенно говоря, пугает. - Есть автобус пораньше? Мы можем раньше уехать? Не мы, я могу? У меня остались ключи от твоей квартиры. Ефим шагает в кладовку, не заботясь о шуме, и начинает яростно бросать всё без разбору в рюкзак. Он не слышит, как открывается входная дверь, но прекрасно слышит Сашу, говорящего кому-то "какого-Эдик-хрена". Ему всё равно. Он подбирает с подоконника оранжевую шапку и бросает её к себе тоже, назло. Садится на кровать, сбрасывая на пол одеяло, забирается на неё с ногами, пытаясь стать как можно меньше, раствориться и успокоиться, залить ужасный коричневый фиолетовым, но получается только грязь и бумага берётся катышками от избытка краски. Он ждёт, что в дверь постучат, но никто не стучит.***
Эдик просыпается, но не может проиграть в голове ночной видеоряд, звуки смываются барабанящим по козырьку балкона дождём. Он достаёт телефон, отмечая ещё одну вредную городскую привычку, крутит его в руках, раздумывая. Крутится мысль, которая скорее про ребячество и ускоренный пульс, чем про него: ни одной, ни одной, ни одной фотографии. Он с раздражением бросает телефон на пол и поворачивается на бок. Смотрит на кактус, темный на фоне оранжевого дождливого неба. Августовских звёзд не видно, но ему кажется, что они всё равно светятся, нужно только проехать несколько улиц, сделать несколько поворотов, поговорить с комендантом и подняться по лестнице, не подскользнувшись на разлитой мыльной воде. Постучаться в комнату. Постучаться и сказать: "ты мне настолько, что я принёс себя". Он засыпает, и просыпается снова - утром того же дня, и Саша на кухне с абсолютно серьезным лицом говорит: - Идти над холодной водой - плохая примета. "Ещё одна плохая примета", думает Валик, "и я стреляю". На улице ярко светит солнце, но у них под подъездом разлилась огромная лужа, и Саша отказывается выходить из дома, пока она не высохнет. Валик предлагает перенести его на руках, на что Эдик не может сдержать улыбки. Солнце отражается в балконных стёклах и иголки кактуса наполняются светом, медовым и тёплым, и осень, кажется, не наступит никогда. Саше звонит мама, и он ставит её на громкую связь, пока колотит в миске тесто для будущих абрикосовых кексов. Эдик контролирует процесс, Валик мешает процессу, то и дело задавая вопросы. - Са - шенька - у неё всегда получается это ласковое отдельное "шенька", от которого Валик чувствует себя неуместно. - Как у тебя дела с практикой? Тебе не мешают эти лентяи? - (творческие натуры, которых я не принимаю рядом с тобой) - Ай, я забыла, один же уехал на прошлой неделе. Саша взбивает яично-абрикосовую массу так интенсивно, что она разлетается по всей кухне, заляпывая шкафчики и белые футболки. - Никто не мешает, я ухожу утром и прихожу после обеда. - Так тот мальчик, Эфим, - снова слух режет случайное "э", - он теперь в общаге живёт? Валик неотрывно смотрит на Эдика, Эдик неотрывно смотрит на телефон, лежащий на столе. - В общаге, мам, - говорит Саша, отставляя миску и выключая громкую связь. - Я не знаю, как у него дела, потому что он уехал всего неделю назад. "Мы разминулись всего на неделю", думает Эдик, "а кажется - его тут никогда и не было".