Можешь посмотреть на меня?

В рассуждениях о собственной биографии прошло достаточно времени. Жаль, что немец не мог посмотреть на часы, иначе бы он, как минимум, забеспокоился, что вскоре должна вернуться русская семья в своем не полном, но все равно счастливом составе. Дело было в том, что «Отто» совсем расслабился, осторожно расхаживая по комнате и напевая себе под нос какую-то мелодичную немецкую песню. –... Du tust mir so weh - dieser Schmerz ist ein Fluch* (Ты делаешь мне так больно - эта боль-проклятие), – голос хрипит, не попадает в ноты, звучит жалко и совсем некрасиво. Столько отличий между этим болезненным голосом и тем, что был всего пару лет назад. Горло продолжает остаточно саднить после попытки Союза придушить фрица. Кажется, со стороны входа послышались какие-то звуки, не то шаги, не то слабое шебуршание. Но Рейх не слышал. В этот момент он как раз падал на диван, закрывая лицо руками. Он не слышал как щелчка входной двери, так и того, что в дверном проеме гостиной уже несколько секунд стоял Советы. Его желание незаметно пробраться к временному сожителю и напугать пропало, как только послышалось чужое пение. Но и выдавать свое присутствие Союз не стал, только замер на месте, прислушиваясь. – Doch um Hilfe zu flehn da fehlt mir der Mut*(Но умолять о помощи у меня не хватает мужества), – И эта строчка прозвучала не так, как звучала в голове. В жестоких реалиях она была едва ли не воющей. Создалось впечатление, что ее исполнитель медленно, но верно впадает в истерику. Рейх на мгновение замер, прочищая горло, а затем продолжил. – Berühr meine Hand und alles wird gut* (Коснись моей руки, и всё будет хорошо), – В этот момент Союз уже делал осторожные шаги в сторону дивана. Он хотел сесть на самый его край, но вовремя понял, что таким способом только спугнет «певца». А еще русский очень надеялся, что дети не вернутся хотя бы в ближайшие пять минут. Он отправил их на другую улицу за творогом. В одном из тех домов жило две женщины. У обоих с войны не вернулись мужья и сыновья и, чтобы не сидеть в одиночестве, они переехали в дом, что побольше. Вот и живут теперь вместе. Сердобольные и... набожные. Но хорошие. У них корова славная есть, вот они всякие продукты и делают. И творог отменный, и простоквашу. Одним им столько не съесть, вот они другим и продают. – Doch du tust das nicht*(но ты этого не делаешь), – продолжил немец. Его плечи вдруг вздрогнули и сам он издал какой-то невнятный звук. Красный даже посмел предположить, что это всхлип, а потому, кажется, и не устоял перед соблазном допеть. – Rette mich...*(спаси меня...), – с жутким, почти непонятным, но таким знакомым акцентом закончил Советы. Рейх подскочил на месте и, не удержавшись на ногах, покачнулся, нелепо замахав руками в поисках возможного спасения, рухнул на пол, немедленно начав отползать в сторону. Он успел тысячу раз проклясть и себя, не услышавшего шагов, и коммуниста, в который раз нарушевшего личное пространство и так подло подслушающего чужое.. это не пение, нет. Это жалкое его подобие. В голове мелькнула мысль, что лучше бы Союз ударил. Лучше бы пнул в бок со всей силы, да так, чтобы захрустели ребра. Да, лучше. Лучше бы убил, избил до смерти, но не слышал всех этих строк и, тем более, не допевал последнюю в куплете. Такую, казалось бы, важную и нужную для самого фрица, – Ублюдок. – впервые за долгое время выплюнул он и готовый к удару начал подниматься с места. Прошло около десяти секунд, но единственное, что сделал Красный, так это сел на диван, закидывая ногу на ногу, – А ты плохо поешь. Это было просто отвратительно. Ах, что это.., – он затих, зачем-то поднося ладони к ушам, – Кажется, лопнули ушные перепонки. – Тогда зачем слушал?, – ядовито рыкнул в ответ бывший диктатор, обнажая острые зубы, и вдруг отвернулся в сторону, чтобы враг не заметил лёгкой, почти незаметной улыбки, которая появилась после осознания того, что тон Советов вовсе не сквозит агрессией. Дальше было какое-то другое, давно забытое, но приятное ощущение того, что хоть что-то в жизни начинает мало-помалу налаживаться. Со стороны входной двери вдруг раздалась приглушенная возня и спустя несколько мгновений в комнату залетела Беларусь, держа над головой миску свежего творога. Девушка едва ли не задыхалась от смеха, смотря на дверной проем, в котором вскоре показался запыхавшийся и, кажется, набегавшийся на всю жизнь вперёд, Сашка. Мальчик тут же рухнул на пол и жалостливо протянул имя сестры, не обращая внимания на отца, который от такого представления даже с места поднялся, удивлённо вскинув брови, – Что у вас происходит? – тихо спросил старший, осторожно подходя к сыну, который тут же перекатился на спину, обиженно насупившись. – Она, – он наугад ткнул пальцем в сторону, где последний раз видел сестру, – Не дает творог. Взяла и убежала, ещё и дразнила. Тут уже не вытерпела белоруска. Она стукнула ножкой по полу и взяла миску поудобнее. – Потому что я до дома донести хотела. А ты бы половину съел по дороге, потому что только о себе и думаешь. – Истеричка. – фыркнул Саша и тут же справедливо получил от отца по голове. – Дурак. – Она же обошлась только угрожающим взглядом. – Тихо, – Союз приподнял руки и резко сжал ладони, – Ешьте, иначе зачем приносили. Только мне на потом оставьте, я сейчас в свою комнату пойду, отдохнуть хочу. – Хорошо, – разом воскликнули дети и широко заулыбались, глянув друг на друга. Саша поднялся с места и вдруг перевёл взгляд на немца, который по памяти дошёл до дивана и теперь сидел, не находя себе места. Это можно было понять по тому, что за несколько секунд он два раза сменил положение собственных рук. Беларусь тоже это заметила, и вдруг что-то вспомнив, сунула миску брату в руки, сама убегая на кухню. Тот лишь проводил ее удивлённым взглядом, но интересоваться ни чем не стал, просто прошёл по комнате и пристроился рядом с «гостем», – Здравствуй. А не скучно одному было? – он старался не смотреть в ёмкость, чтобы не искушать себя. Вместо этого он стал осматривать комнату в поисках головоломки. Почему-то была уверенность, что ее так и не решили. – Привык, – Немец сдержанно пожал плечами, – игрушка твоя где-то здесь. Прости уж, не знал, куда лучше положить. Саша тут же поднялся с места и правда, тут же заметил рядышком лежащие части одной «мозголомки». Он взял их в одну руку и удивлённо хлопнул глазами, выдыхая, – Надо же.. Он хотел сказать что-то еще, но в комнату зашла белоруска с тарелкой пирожков, о которых все благополучно забыли, – Вот, – она довольно заулыбалась, – Кушайте, а я отцу отнесу. Все равно вечер, ужинать пора, – она оставила пирожки на столе и взяв парочку вышла в коридор, направляясь к лестнице. Саша издал удивленно-восторженный звук и тут же взял в руки, пусть и холодный, но наверняка очень вкусный пирожок и откусил кусочек, быстро прожевывая и расслабленно откидываясь на спинку дивана, проглатывая. Правда почти тут же опомнился и сунул другую шанежку* немцу прямо в руки. Но тот в свою очередь только поджал губы и попытался вернуть ее Саше, – Я.. Мне нельзя, скорее всего. Парень этого сперва не понял, но потом догадался, что «Отто» побаивается его отца. Но и оставлять гостя голодным не хотелось. Хватит, столько изголодавших тел видел малец во время войны. Да и сейчас случается. – Вы ешьте, мы, если что, с отцом поговорим, он нас послушает, – важно изрёк будущий наследник и вновь положил пищу в чужие руки. Но Третий почему-то этим словам ни чуть не обрадовался. Напротив, он мелко затрясся, уже представляя то, что его будет ждать, когда чада Союза уедут. Наверняка русский захочет отыграться за все то время, пока его руки были частично «связаны» и он не мог делать с проигравшим диктатором все то, что ему заблагорассудится. Рейх снова отрицательно мотнул головой, продолжая не двигаться ровно до того момента, как в дверях показалась Беларусь, сопровождая это тихим, но как по ее мнению, логичным вопросом, – Почему он не ест? Немец же даже не посмотрел на нее, он немного дернулся, продолжая держать в руках злосчастный пирожок и надеяться, что его у него скоро заберут. Но его мечтам не суждено было сбыться, ведь девушка также села на диван и вдруг послышались тихие перешептывания. Саша даже привстал с места, но затем тяжело бухнулся обратно, шумно выдыхая, – А как вас по-настоящему зовут? – спросил он, кажется, на пол тона ниже, чем говорит обычно. Видимо тайно побаивался, что их услышит отец. Фриц недовольно поморщился и протянул в сторону голоса шанежку, – Отто. Называйте меня так, вам же Советы сказал. – Вы не беспокойтесь, мы ему рассказывать не станем, просто ради интереса. – вступила в разговор белоруска, сцепив вместе ладони и начала медленно перебирать пальцами, напряженно ожидая ответа. В прочем, бывший диктатор томить никого не собирался. Мысленно он уже пару раз убил себя, обдумывая данную затею, но затем решил, что в крайнем случае можно будет свалить все на не смешную шутку. К тому же дети Союза не обязаны верить каждому ему слову. Наверняка, они наоборот готовы с подозрением относиться к любой реплике, так почему бы не обмануть их, а сказать правду, прикрытую нервным смешком в конце? – Германский Рейх.