Можешь посмотреть на меня?

Весна. Хорошее все же время. Особенно середина, когда не жарко и не холодно. Пожалуй, именно так рассуждал Совет, сидя за темным, буквально пару дней назад покрытым лаком, столом. Пальцы мелодично отбивали какой-то причудливый ритм, а на лице находилась мирная, спокойная улыбка. Можно сказать, что русский был вполне себе счастлив. Можно было бы, если бы не одно но. Мимика тут же изменилась, брови сползли к переносице, а губы исказились в отвращении. С конца войны прошло три года. Страна уже достаточно сильно отстроилась, но, кажется, в полную норму придет еще не скоро. То же самое можно было сказать об оставшейся по всем бумагам без собственной администрации Германия. Старик США, Великобритания и Франция, вместе с СССР, конечно, контролировали происходящее, но в последнее время без особого рвения. Герману пришлось слишком туго. Практически отсутствовала гражданская экономика, была разрушена инфраструктура.. И это далеко не все проблемы, которые мальчонке пришлось переносить на своих плечах из-за собственного отца. Третий Рейх. Что же насчет его, то он тоже для всех был мёртв, начиная с 23 мая и по сей день. И о Боги, лучше бы этого действительно было так. Союз резко поднялся с места и направился к выходу из временного кабинета. Суровая реальность такова, что держать нациста в подвале сие здания больше нельзя. Коммунист возвращается обратно домой. Конечно, не на другой конец страны, но тоже не близко. В голове мелькнула мысль оставить немца на месте и забыть о нем, как о страшном сне. Ну вот сколько он протянет? Дня три, если не меньше. До ужаса истощен и неоднократно избит, не говоря уже о других издевательствах. В последний раз русский в порыве злости с силой полоснул по лицу Третьего тупым ножом, а затем просто залил ранение спиртом, чтобы тот не скончался от заражения крови. Кажется, с того момента прошло два дня. Советы только вчера заходил на так называемый «нулевой этаж» и насильно накормил почти не сопротивляющегося Рейха. Если не ошибаться, то он ни разу не открывал глаз. Нужно будет посмотреть, что с ним случилось. Возможно, даже прямо сейчас. Взгляд метнулся в конец комнаты, где покоился собранный вещевой мешок. Сегодня приедет машина и уже завтра можно будет насладиться родным домом.. Хотя нет, не родным. Место тоже самое, фундамент тоже. Но вот само строение новое, как и остальные в том селе. Старые были сожжены вместе с оставшимися жителями. Русский взял со стола раскладной ножичек и невесть зачем поправив свитер, вышел из кабинета, направляясь сперва прямо по коридору, затем в сторону и, наконец, вниз. Сюда было строго запрещено спускаться кому-то из посторонних. Да и, собственно, особо интересоваться тем, что скрывает подземная комната было некому. Все должны были заниматься своей работой. Союз распахнул дверь. По открытым участкам тела ударил легкий холодок, пахнуло чем-то металлическим. В дальнем углу «кто-то» спешно отполз в сторону, это можно было различить по шаркающему звуку и все же видному благодаря скудному свету силуэту. Красный беззлобно фыркнул и подошёл к полу-лежачему телу. Голова немца была поднята вверх, но глаза, что странно, все еще закрыты. Рана, пересекающая наискось все лицо выглядела скверно. Мелькнула мысль, что нацист благо если временно, но лишился зрения. – Можешь посмотреть на меня? – почти не имеющий в себе эмоций голос прозвучал слишком громко в напряженной тишине. Третий без раздумий отрицательно мотнул головой. Видимо и сам пытался что-то сделать, пока находился в одиночестве. – Понял. Чтож, весьма плачевно. Пожалуй, если будешь хорошо себя вести, я попробую тебе помочь. Нацист был готов рассмеяться. Громко и с чувством. Помешало лишь саднящее горло и обострившееся в последние годы чувство самосохранения. Ему не нужно было выводить из себя русского, чтобы получить очередной удар, пинок или несколько дней голодовки. Все это происходило само собой, но справедливости ради, нельзя было сказать, что для этого не было причины. Она была. Одна, но масштабная, ее хватило бы на несколько жизней вперед. – «У тебя нет права на существование. Ты должен быть благодарен мне, что я не убил тебя. Благодарен, что не пытаю каждый день. Благодарен, что не даю сдохнуть от голода или инфекции», словно мантру любил повторять коммунист первое время. А потом, видимо, надоело. А фрицу надоело слушать. Через несколько дней он понял, на сколько все же плохи его дела. Через месяц – в одну ночь пытался разбить голову об стенку. Тогда его впервые связали и оставили в полном одиночестве на три дня. По истечению года пришло понимание, что психика стала действительно нарушаться. И делать это стремительно. Следующий год прошёл то ли в апатии, то ли в депрессии. Рейх того времени почти не помнил, да и не рвался рыться в памяти. Ему оно не нужно. Этот год германец в тайне надеялся на то, что его все же убьют. В тайне – потому что не смотря ни на что хотелось жить. Жить, а не существовать. Но это все осталось мечтами. Третий, возможно, и был сломлен морально и физически, но по крайней мере оставалась надежда, что если дать ему вздохнуть полной грудью, он через время придет хотя бы в частичную норму. По крайней мере перестанет шугаться малейшего изменения со стороны входа в подвал, ведь обычно это означало одно из двух, либо русский пришел без слов запихать в глотку «пленного» немного еды, либо сперва будет долго и с отвращением смотреть на него, а затем изобьет. К слову, плакал немец только один раз. Когда у него просто сдали нервы. Сначала он долго кричал до хрипа, а потом, словно забывшись, попытался разбить череп о стену. Сейчас все почему-то было по-другому. Чувствовалось иначе, как бы это ни звучало. Агрессией или отвращением не веет, а кормежка была вчера. Кормежка. Как собаке или заключенному. В любом случае значит, что должно произойти что-то другое. И это что-то неосознанно пугало. Союз вдруг чуть наклонился и взял нациста подмышки, после чего совсем не напрягаясь, поднял. Сердце почему-то екнуло. И не потому, что было отвратительно прикасаться к врагу без намерений сделать ему больно. Не потому, что чувствовалось беспомощное напряжение. Просто потому, что веса в теле было совсем немного. Скорее всего только на самую малость больше, чем весит чистый скелет. Без жировой прослойки и плоти. Союз поджал губы и поставил немца на ноги, отходя на шаг, но все еще чуть придерживая его, теперь уже за руку. Немец слабо покачнулся, едва не рухнув обратно на пол. Не было ни сил, ни понимая, что сейчас происходит. Хотелось просто лечь обратно и остаться одному. К чему к чему, а к одиночеству он привык. Непонятными и чужими казались вовсе не грубые, в каком-то роде бережные прикосновения со стороны Красного, которые уже навязчиво тянул куда-то в сторону. И Третий не знал, куда. Потому что он действительно больше ничего не видел и в какой-то степени был этому рад. Один шаг. Второй, третий, четвертый. Нога вдруг уперлась в ступень и Рейх от неожиданности вскрикнул, но даже не попытался отпрянуть. Напротив, с надеждой попытался зашагнуть выше и.. Удалось. Его эмоции нельзя было передать ни словами, ни письмом. Что уж скрывать, он и сам не до конца понимал, что происходит. Они идут наверх. Он не был за пределами подвала три года. Три года не чувствовал солнечного света, ветра. Совсем забыл, какая на ощупь земля, трава. Хоть что-нибудь. Раз уж он не может видеть, то хотя бы почувствовать. Рука осторожно вытянулась в сторону и нащупала стенку. Ноги осторожно и медленно, но все же нетерпеливо пропускали степень за ступенью. Советы поддерживал немца и время от времени переводил взгляд на его лицо. Наверняка ненамеренная улыбка, рот чуть приоткрыт, а брови едва вздернуты вверх. Удивление смешанное с радостью. Почему-то захотелось все это разрушить. Оттолкнуть от себя фрица. Проследить за тем, как он кубарем слетит со ступеней вниз. Слышать его испуганный крик.. Как же хотелось.. Но не моглось. Совет чуть крепче сжал его предплечье и вывел в коридор. Дальше провел к своему кабинету. Все произошло неторопливо и без слов. Да слова были и не нужны. Красный завел «пленника» в комнату и оставил его у стены рядом со шкафом. Сам же отошел к столу, принявшись собирать какие-то бумаги. До прибытия машины оставалось всего ничего. В порядок приводить врага уже не было времени, зато было принято решение сделать это по прибытию домой. Подвала у него нет, как и желания вновь стабильно спускаться туда раз в два дня. Значит, придется выделить немчуге отдельную комнату. Коммунист пару раз хлопнул глазами, невинно вытянув губы в трубочку. Ну или запереть того в чулане. Нет, ну а что. Хорошая на первый взгляд идея. И мешать не будет и всегда рядом. Но лучше, конечно, все же отдельная комната. Как минимум из соображений того, что если вернуть германца обратно в такие же условия после того, как его вывели из них же, он сломается окончательно. А овощ, как ни суди, явно хуже хоть что-то соображающего человека. Третий тем временем ощупывал все возможное, до чего мог дотянуться и сейчас как нельзя напоминал любопытного ребёнка. Вот, ладони касаются стены. Дальше – шкаф. Непривычно трогать дерево. Но приятно. Затем происходят шаги и тело движется в сторону распахнутого окна. У русского в голове мелькает мысль, не вывалится ли новоиспеченный исследователь. Но нет. Он лишь немного высовывается. Видно, что начинает глубоко дышать и улыбнулся вдруг совсем широко. Но на этот раз уже как-то болезненно. Ноги подкосились и немец осел на пол, неожиданно для Советов, всхлипнув. – Я не хочу обратно, – еле слышно прошептал он и Союз вновь вернулся к бумагам, отворачиваясь. Утешать его не хотелось. Не хотелось и говорить, что «обратно» они не пойдут. По крайней мере не сейчас. Но и молчать он не мог. – Сейчас приедет машина, мы направимся в одно место. Надеюсь, ты всю дорогу будешь молчать. Нет – я заткну тебя тем, что вырву язык. Нацист кивнул и Красный, заметив это боковым зрением, спокойно выдохнул, сворачивая пару листов и пихая их в вещевой мешок. Затем подошел к шкафу и распахнул его, доставая пару шинелей. Возможно идти далеко не придётся, да и заботиться о том, чтобы временный компаньон не заболел, это излишне. Но нужно было хотя бы как-то скрыть его жалкий вид. Что же на счет лица.. Так его изуродованную рожу никто рассматривать не собирается. Ехать будут либо в тишине, либо под песни водителя. Ему только петь и можно. Все остальное – не его дело. Совсем скоро под окнами затормозил автомобиль. СССР заметил это через окно и быстро накинув на немца шинель, сам стал одеваться. Проблема того, что фриц босоногий была обнаружена только на выходе. Но он был даже не против ощутить голыми ступнями холодную землю. Дальше – это дальше. Они сели в машину и Союз, поздоровавшись с водителем за руку сказал, что пока ехать прямо. А дальше направит. Тот лишь добродушно улыбнулся, стараясь не обращать внимая на крутившегося на заднем сидении странного типа.