И в "Тэльме" танцевали ангелы...

Он привык за долгие три года Хоронить без имени и дат. Отпускать, вычёркивая коды, Не считать израненных солдат. Зубы сжать и делать то, что должен. День за днём. Спасая тех, кто жив. А ночами совесть злая гложет И кружит над памятью, кружит… Всё ли сделал? Всё ли смог исправить? Нет, конечно, далеко не всё. Каждый день тут кто-то умирает И кружит над «Тэльмой» вороньё Как та совесть… Страшно и крикливо… Два часа. Обход. Не счесть палат. Что сегодня? Сколько для могилы? Скольких накрывать, не пряча взгляд? Он устал. Он так устал. Проклятье! Только вряд ли сможет показать. Не дадут нашивки на халате. Клятва Гиппократа, вашу мать! Улыбаться, пряча безнадёжность. И дарить уверенность другим. Это всё себе позволить может Тот, кто умирает молодым. Каждый день. И с каждым новым кодом. Заменяя имена на шифр. — Что у нас? — Нелётная погода. Новым быть. — Да ладно, не блажи. Три часа. И где-то половина. Этажи, пролёты. Всё одно. Он устал. И серая равнина Завывает ветром за окном. Вновь палата. Как и все другие - Болью пропитавшийся нагар. У стены - лежанки. Рядовые И один военный комиссар. — Не жилец. Давайте, отправляйте. Здесь не место. Лучше в диспансер. Через час примерно забирайте. И на поезд. — Подождите, сэр! Не позволить. Просто не позволить. Да, порыв. Но сердце, вдруг, щемит Синевой, подёрнутою болью. Неужели, больше не горит? Не позволить. И забрать упрямо. Размотать багровые бинты. Весь дрожит… Плечо – сплошная рана Три – навылет. — Как живой-то ты? Безучастность – вот и всё ответом. Только страх чуть-чуть волнует взгляд. Не позволить. Щёлкнуть парапетом На кушетку опустив назад. — Я займусь. Поверьте, я сумею. — Это безнадёжно. — Я смогу! Он устал. Но только в Кастиэле Что-то подсказало – он в долгу Перед этим безучастным взглядом. Перед шрамом, рассекавшим грудь. Пусть устал. Теперь солдату надо Этот долг непринятый вернуть.