Канкуро и сам не понимал, почему он так суетливо бросился к неподвижному телу, едва только разглядев знакомый оттенок. Небрежно сбросил с плеч ранец со свитками и опустился на колени около ее головы.
Что она забыла здесь в такое время? Без сопровождения даже шиноби в Суну не отправляли, уж слишком много жизней забирала пустыня. Далеко не всем ниндзя Песка было позволено путешествовать без пары или команды.
Кукловод ловко откинул в сторону изорванный платок и отодвинул от покрытой склизким потом шеи ворот ее безрукавки, касаясь пальцами сонной артерии. Пульс отозвался учащенно и слабо.
Живая.
Он скользнул пальцами вверх и коснулся ее раскрасневшихся щек. Коснулся и тут же отдернул руку — Сакура страшно горела. Ее губы были незаметны на серой коже, лишь щеки и лоб пылали ярко-красным. Под глазами залегли глубокие темные круги, зеленоватые у носа. На висках, покрытых грязью и кровавыми разводами, жемчужными бусинами блестел холодный пот. Дыхание ее было поверхностным и прерывистым,
сипящим.
Канкуро чертыхнулся сквозь зубы.
Перегрев.
Он действовал на автомате — в условиях пустыни даже гражданские наизусть знали, что делать при тепловом ударе. Вот только шиноби Песка были закалены, а эта девчонка — нет. Ее температура была слишком высокой, чтобы оставаться в пещере, но он не имел никакого права выдвигаться в разгар бури. Особенно с ней на руках. Он смахнул с ее лица прилипшие грязные пряди, расстегнул ворот ее запыленной одежды. Канкуро позвал ее несколько раз по имени, даже хлопнул по щекам, но Сакура не приходила в себя.
Жар ее тела ощущался даже на расстоянии, и это совершенно не нравилось кукловоду. В пещере не сыскать прохлады, даже в тени было душно. Он вытащил из своего ранца свиток с провизией и водой, а сам портфель подложил ей под ахиллы. Стараясь не тревожить лишний раз ее тело, аккуратно отцепил ее медицинскую сумку.
Амуниция ирьенинов имела свои стандарты, и Канкуро был страшно благодарен своим наставникам, которые заставили наизусть выучить их экипировку. Каждый медик постоянно носил при себе минимум три свитка: красный, синий и желтый. Синий умещал в себе флаконы с лекарствами и растворами, различными шприцами и иглами, а также таблетки и капсулы, желтый содержал в себе готовые медицинские печати, перевязочный материал и жгуты, а красный — инструменты для экстренной хирургии. Поскольку и ирьенины, увы, всегда подвержены огромным рискам на поле боя, свитки изготавливались таким образом, что для их вскрытия подходила любая чакра, так снаряжение любой категории (кроме красного свитка) мог распечатать любой шиноби — ведь потеря медика не должна влиять на ход миссии.
Канкуро раскатал свитки, сложил нужные печати, достал пузырек с нашатырным спиртом. Переместился чуть ближе, чтобы поддержать, аккуратно перевернул голову Сакуры на бок и поднес к ее носу краешек марлевой повязки, смоченный в аммиачной воде.
Куноичи слабо дернулась, сморщилась, а потом зашлась в тяжелом мокром кашле, не разжимая губ. Кукловод среагировал быстро — отставил склянку в сторону, обхватил руками ее обмотанный торс и помог наклониться. Сакура в его руках содрогнулась, и ее вновь вывернуло. Когда желчь и вода перестали выходить, она болезненно замычала, тяжело всхлипывая. Проклятая слизь, горькое жжение на языке и кровь в другом горле не давали нормально вдохнуть. Юноша притянул ее к себе, уложив на свои живот и колени и, бережно придерживая ей голову, смочил водой из фляги горящие виски.
Шиноби ухватил раствор хлорида натрия для инъекций, быстро прикинул в уме цифры, и опрокинул флакон в свою флягу с водой. Соль должна была естественным уменьшить образование мочи, чтобы организм экономил воду, но в здешних условиях он не смог бы ввести ей препарат внутривенно — не было стерильности, не было возможности возиться с капельницей (которую он все равно не умел ставить), не было времени. Ей придется пить, пока она в сознании. И много пить. Нужной концентрации, конечно, Канкуро не получил бы — он все прикидывал на глаз и ужасно спешил. При такой температуре отключиться вновь несложно. Он закрыл крышкой емкость и хорошенько взболтал.
— Пей, — приставил он к белым и мокрым от слизи и крови губам горлышко фляги.
Знакомый голос прорезался в застланное пеленой лихорадки сознание. Она не могла узнать его. Пока.
— Пей! — повторил хрипловатый голос.
Сакура послушно сделала несколько мелких глотков, потом отстранилась, жадно вдохнула и всхлипнула от вспыхнувшей боли. Она лишь сейчас ощутила, что вся горела. Кровь оглушающе стучала в висках, и куноичи не могла понять, лежит она или сидит. И воздух был таким отвратительно горячим даже здесь, в тени, что собственный жар чувствовался еще острее. Секунду спустя ее вновь согнуло в мучительном кашле, и она отчаянно хватала окровавленным ртом воздух. Канкуро не отпускал ее ни на мгновение, позволил мертвой хваткой вцепиться в свою руку у нее под грудью и терпеливо ждал.
— Чшшш, дыши, дыши.
Когда же горло сжалилось над Сакурой и пропустило в себя еще немного жидкости, Канкуро заставил ее принять в себя около четверти наведенного раствора. Глотательные движения давались ей нелегко — голова была ужасно тяжелой и постоянно клонилась к земле. Харуно не могла сама удерживать вертикальное положение, а окутанное неясным бредом сознание твердило ей, что она лежит, из-за чего внутренности намеренно отвергали воду. Горло будто закупорили, и приходилось напрягаться, чтобы сразу не отрыгнуть жидкость. Кроме того, адская боль в груди — по всей груди — мешала сосредоточиться на чем-то одном, и беглянка, жалобно всхлипывая, не могла понять, как ей вообще дышать. С другой стороны, эта болезненная резь немного проясняла разум. И когда Сакура, хныча, пыталась отодвинуть от себя флягу с уже ненавистной водой, а Канкуро упрямо возвращал ее обратно к девичьим губам, она начала понимать, что к чему.
Она приняла помощь.
Пытка закончилась, и Канкуро, отложив емкость с жидкостью на потом, аккуратно промокнул рукавами пот на горящем девичьем лбу. Сакура в его руках обмякла и неосознанно запрокинула голову, найдя более-менее удобное положение, и сейчас жадно глотала воздух. Она дышала окровавленным и влажным ртом, дышала, и дышала, и не могла надышаться. Вода смыла слизь из горла и рта, и воздух проходил чуть свободнее. Но голова ее качалась из-за слабости, а тонкая шея не выдерживала такой тяжести.
Канкуро аккуратно уложил ее голову себе на грудь, скользнув пальцами по обжигающе горячей щеке. Ее грязные веки дрогнули, и глаза открылись.
Ее глаза были необычайно темными. Было ли это от недостатка света в такой сумраке тени, от ненормально расширенных зрачков, почти вытеснивших такой притягательный цвет радужки, от неприятно красных воспаленных глазных яблок, шиноби понять не мог. Но он знал, он чувствовал, что ее глаза потеряли свой свет из-за отчаяния. Оно до сих пор плескалось в ее неясном взгляде.
Светлые брови свелись к переносице, пленка высохшей крови на ее коже неприятно потрескалась, когда она нахмурилась, пытаясь сфокусироваться на возвышающимся над ней силуэте.
В ее глазах промелькнуло узнавание.
— К… Кан… куро? — без сил шевеля губами, хриплым шепотом спросила она.
Он вздохнул почти облегченно.
А потом произошло что-то странное. Кукловод заметил, как содрогнулось ее бледное горло — она тяжело сглотнула и рвано выдохнула. Его темные глаза проследили за тем, как дернулись уголки ее влажных губ, как часто она заморгала неожиданно заблестевшими глазами, а после зажмурилась и дернула головой вниз, будто пытаясь опустить ее.
Первый всхлип получился крайне задушенным и очень тихим, но недостаточно тихим, чтобы Канкуро ничего не услышал. Ее плечи вдруг задрожали, и Сакура резко прильнула к мужской груди, давя болезненное шипение от своих же метаний. Пальцы ее, все еще покоящиеся на его руке под ее грудью, сжались так сильно, что юноша вздрогнул.
Сакура прижималась к его груди левой щекой, горячей и влажной, и давилась беззвучными рыданиями. Задыхалась судорожными всхлипами. Она на миг раскрыла глаза, такие живые и яркие, и Канкуро был поражен количеством благодарности и облегчения в ее печально-радостном взгляде. Он рассеянно накрыл рукой ее правую часть лица, даже не пытаясь вытереть ее слезы, которые, смешиваясь с грязью и пылью, оставляли липкие разводы на серой коже.
Канкуро никогда не считал себя сердобольным человеком — он им не был. Конечно, он искренне сопереживал сестре и брату, болел за них душой, он был всегда расположен к дружбе и даже способен к симпатии, но… Эта часть его характера была едва ли известна ему самому. Это та часть, которая дремала все его ужасное детство, сокрытая страхом за свою жизнь, эта та часть, проснувшаяся в нем снова вместе с братскими чувствами. Но даже несмотря на то, что он сильно изменился (а он это знал!), очень редко что-то могло действительно тронуть его до глубины души. И сейчас, удерживая в руках Сакуру, которую он знал не так хорошо, как свою семью, он
почувствовал, как в его широкой груди что-то шевельнулось. Что-то действительно похожее на искреннее сострадание. Последний раз он чувствовал такое, когда эта же куноичи, плачущая у него на груди, вытащила его с того света — тогда он едва ли смог заглушить чувство вины перед Темари, которая от волнения повзрослела на несколько лет; к бабке Чие и Гааре, но… никогда не к чужим людям.
Он сам не заметил, как непроизвольно начал раскачиваться из стороны в сторону, крепко прижимая к себе рыдающую девушку — он не до конца осознавал, почему он так делал. Он действовал как-то
инстинктивно, даря успокоение. Сакура дрожала и всхлипывала, цепляясь за него, как за последнюю надежду.
Канкуро не посмел посчитать это слабостью.
***
Ее слезы высыхали быстро из-за жара, и вскоре Сакура начала ощущать страшную усталость. Ее веки вновь отяжелели, но Канкуро не позволил ей отключиться.
— Эй, — не слишком жестко приподнял ее подбородок, заставляя взглянуть себе в лицо. — Не спи, поможешь мне, давай.
Канкуро бережно уложил ее на спину и вновь вернулся к развернутым свиткам. Он видел ее туго замотанную грудь и мог примерно оценить серьезность ситуации. Он знал в теории, что при переломах назначалось введение местного анестетика в соответствующий нерв, но собственноручно провести блокаду межреберных нервов он ни за что бы не решился. Никакими навыками ирьениндзюцу он не располагал, и честно говоря, был встревожен тем, что куноичи до сих пор не исцелила себя. Впрочем, он легко связал это с ее истощением.
— Аспирин? — предложил он девушке, не зная, что можно сделать еще. Он снова критически осмотрел содержимое синего свитка и остался крайне недоволен явным недостатком болеутоляющих веществ. Было ли это связано с катастрофой, произошедшей в Конохагакуре? Скорее всего. — Сакура?
Куноичи слабо шевельнулась и, шумно втянув воздух носом, нахмурилась.
— Две можно, — с трудом вспомнив дозировку, сипло ответила она. Попытки мыслить отяжелялись жаром и оглушающей пульсацией — и она хотела заснуть, лишь бы не слышать собственного стука крови. — Можно снять, — тяжелый вдох, — или ослабить повязку… Но я не знаю… Я не могу идти… — хрипло проговорила она, затихая с каждым новым словом, а потом зашлась в очередном кашле.
Канкуро вновь оказался рядом с ней, и дал ей две таблетки, не надеясь даже, что они помогут облегчить боль. Сакура лежала с закрытыми глазами и глухо мучалась от температуры, готовая вернуться в забытье. Кукловод вновь коснулся ее горящей щеки.
— Сакура, что случилось?
Засыпающая резко дернулась и тут же открыла глаза, будто что-то вспомнив.
— Там свиток… В футляре… Мне нужен Гаара, очень нужен, пожалуйста…
— Сакура.
— Нет, скорее… — она чуть ли не подскочила, благо в ней не было сил, и зашипела от боли, — Он должен узнать… как можно скорее, прошу…
На последней фразе ее язык запнулся. Она закрыла глаза и, пробормотав что-то еще взволнованное и невнятное, забылась сном.
Канкуро вздохнул, так и не получив ясности. Что ж, сначала он должен что-то сделать с ее жаром, а потом можно и взглянуть на свиток.
Он использовал какую-то из простейших техник суитона, чтобы призвать воду в пустую флягу Сакуры — единственную пустую емкость с более-менее достаточным объемом. Приготовив марлевые повязки, он сложил все около ее ног и принялся стаскивать с нее сапоги. Колени ее были сбиты в кровь, судя по всему, совсем недавно, а раны были плотно забиты царапающим песком. Возвращая ее ноги на ранец, Канкуро вдруг нащупал какие-то странные шрамы на ее ахиллах. Они едва ощущались под пальцами, но кукловод был готов поспорить, что они были почти одинаковые. А кожа вокруг них была особенно горячая и пульсировала. Необычная мысль неприятной догадкой возникла в его голове, и он, вмиг напрягшись, потянулся к ее руке и перевернул ее ладонной стороной вверх.
— Какого…
Черные линии, складывающиеся в незамысловатую печать, он узнал сразу. Они темными пятнами выступали на бледной коже запястья, окруженные красными и розовыми цветами раздражения. Кожа вокруг пульсировала так сильно, что не надо было даже искать лучевую артерию — достаточно было просто слегка коснуться области вокруг печати.
Канкуро пребывал в недоумении, а вопрос «как?» вертелся у него на языке. По своду указаний соглашения между деревнями он должен был тут же доставить ее к Казекаге, который, в свою очередь, обязан был вернуть преступницу в Коноху, но почему-то юноша был уверен, что все не так просто. То ли его разум был все еще затянут дымкой долга, то ли отчаянные метания куноичи поселили в нем определенные сомнения. Впрочем, не ему ее судить.
Он пропитывал куски марли водой и укладывал их на сгорающее тело: на взмокший лоб, на сероватую шею, на низ живота, на грязные бедра. Потом он достал кунай и резким движением распорол повязку на ее груди.
Сакура вдохнула чуть свободнее, но тут же скривилась от неисчезающей боли.
Зрелище было не из самых приятных. Яркие сине-фиолетовые с багровым оттенком кровоподтеки затягивали почти весь ее правый бок, иногда, казалось, совсем черные. Здесь все было настолько вспухшим, что ребер с ее хрупковатой комплекцией не было даже заметно. Там, где кровавых и рыхлых пятен было меньше, цвели не менее красочные синяки. Он мог лишь предполагать, какой хаос творился на правой части спины — было ясно, что удар пришелся на правый бок, но ни он, ни сама Сакура не знали, какие ребра сломаны, как и где. Он не был медиком, а она не могла воспользоваться своими целительскими способностями.
Канкуро пробормотал очередное ругательство, аккуратно обложил такими же «компрессами» ее еле вздымающуюся грудь, и нервно взглянул на выход из пещеры. Шторм бушевал и не думал кончаться. Ветер, яростно сметающий песок, стоял непреодолимой стеной. Сакура была отрезана от нормальной помощи, а Канкуро, несколько раз перебрав в голове свои знания, понял, что толком
не знает, что ему делать дальше. Оставалось лишь надеяться, что ее жар чуть спадет, и продолжать поить.
***
Канкуро не отходил от Сакуры ни на шаг. Менял охлаждающие повязки, будил и поил ее через силу, вслушивался в неровное дыхание и считал пульс. Он даже нашел какую-то успокаивающую мазь и рискнул нанести ее ей на грудную клетку. Он почти не касался ее кожи, но Сакура все равно дергалась и шипела от боли. К концу шторма, когда ветер начал стихать, и шелест песков перестал быть ревущим, температура куноичи оставила критические отметки. Но она все еще оставалась горячей и не выглядела лучше. Она не просыпалась более сама, ее до сих пор периодически тошнило, и цвет упрямо не возвращался на ее мертвенно-бледные губы.
Канкуро понимал, что Сакура не сможет идти самостоятельно, а с такой травмой он не мог нести ее на руках. Он также осознавал, что пребывание куноичи должно сохраниться в секрете — хотя бы до беседы с его братом.
Потому он распечатал Куроари. Раскрыв брюхо своей марионетки, он проверил ее на чистоту и относительную безопасность (он также саркастически хмыкнул — кто же знал, что однажды он не будет использовать свое оружие по назначению).
Сакура по-прежнему спала, изредка вздрагивая. Стараясь не причинить ей еще больше боли, он, используя нити чакры, аккуратно перенес ее тельце внутрь своей марионетки. Здесь не было идеально жесткой поверхности, но с помощью техник кукловода он мог поддерживать ее тело в недвижимом положении весь путь до Суны. Куроари же скроет ее от солнца и ветра, а также от лишних глаз. Собрав ее вещи и окинув еще раз Сакуру внимательным взглядом, он захлопнул створки живота марионетки и выдвинулся в Суну.
Было слишком много вопросов и проблем, а на носу — Собрание.
