Фаворитка

      — Ну, — спросил Лукашенко, вытирая рот салфеткой и жестом показывая прислуге убрать столовые приборы, — что нового пишут?       — Это тебе к Наталье Эйсмонт, — даже не взглянув на отца съязвил Николай. Ему всё ещё не нравилось решение отца касательно арестованного кандидата: этот инцидент навёл много ненужного шума в предвыборную кампанию.       — Коля, не затевай со мной игр, — Александру Григорьевичу всё меньше нравились дерзости сына: — Я и к Эйсмонт обращусь, не переживай.       Николай, поиграв желваками, уткнулся в экран смартфона. После продолжительного молчания он, отрывая взгляд от просмотра новостей, спокойно спросил:       — Ты восстановил отца Т/и в должности? — Этот вопрос вертелся у него на языке с самого утра, но он всё не решался задать его. — Т/и тоже волнуется за него.       Лукашенко-старший тихо хмыкнул:       — На это потребуется некоторое время. А сейчас, — он встал из-за стола, — собирайся: скоро выезжать.       Очередной выезд отца. Николай, не изменяя своей привычке и бдительности, внимательно оглядывался по сторонам, скользя чуть хмурым взглядом по лицам незнакомых ему людей. Впервые за долгое время он почувствовал неприятное напряжение, словно ожидая что-то столь такое же неприятное. Женщины и мужчины вокруг них улыбались, глаза их, казалось, светились, но что-то в их чертах, мимике и жестах отталкивало Николая. Пожимая руку его отца, говоря ему вежливые реплики, улыбаясь во все зубы, они выглядели слишком фальшиво. Николай, всегда старательно избегавший в мыслях момент признания сего факта, именно в этот вечер вдруг совершенно ясно увидел, что всё окружение отца умеет мастерски притворятся. От осознания этого молодого человека передёрнуло, лицо немного исказилось, но тут же вновь стало совершенно непроницательным; Николай лишь чуть нахмурился: в ликовании всех собравшихся людей — депутатов, министров, политических деятелей — угадывалось лицемерность. Молодой человек, не до конца понимая, что вызвало его волнение, сделал пару шагов к отцу, и, встав за его спиной, словно в неосознанном жесте защиты, продолжил наблюдать за окружением. С каждой минутой его недоверие к людям всё больше возрастало. Внимание одних, злоба других, любопытство всех без исключения, огорчения и потрясения заслуженные и незаслуженные, столь же незаслуженные изъявления любви и верности — все это продолжало давить и теснить Николая со всех сторон, и он ясно понимал: из этих рамок ему было не суждено вырваться.       Николай рос в атмосфере некой неопределённости: с одной стороны ходил в обычную сельскую, казалось бы, школу, выполнял какие-то домашние дела, ухаживал за животными — словом, ему внушали, что он соверешенно обычный ребёнок, ничем не отличающийся от своих сверстников; а с другой стороны к нему была приставлена круглосуточная охрана, следовавшая за ним даже на прогулках, за ним с младенчества присматривали люди, которых он вовсе даже мог не знать. Мальчик долго не мог понять, что же от него хотят: чтобы он был «обычным» или продолжил дело своего отца. Со временем на Николая всё больше давила его громкая фамилия, и тогда он стал понимать, что обычной жизнью жить у него не получится.       — Коля! — Звонкий голос матери тут же отвлёк его внимание. Взглянув поверх голов, Николай заметил светлые, переливающиеся золотом волосы и яркие, практически прозрачные глаза, которые всегда восхищали его своей голубизной. Женщина манила его к себе рукой, суетливо оглядываясь по сторонам, словно боясь быть замеченной. Не заставляя её ждать, Коля, шепнув напоследок своему телохранителю, двинулся к ней: — Как ты?       Её голос звучал мягко и взволнованно.       — Сложно сказать, — уклончиво и неожиданно резко для самого себя ответил молодой человек, нарочно избегая пытливого взгляда женщины и пожимая плечами, — пройдём дальше?       — Да-да, конечно, — Ирина Степановна, немного покраснев, наспех попрощалась с кем-то из своих коллег и, стараясь не отставать от широкого шага сына, пошла с ним вдоль коридора.       Коля чувствовал её взгляды на себе, она робко искоса поглядывала на него и была смущена от непривычно резкого тона сына, и Николай, почувствовав вину и смягчившись, спросил:       — Как дела на работе?       Лицо матери просветлело и она, тепло улыбнувшись, немного рассказала о своём новом назначении. «Кажется, — думал Николай, — ей нравится новая должность».       Встречи с матерью были редкостью для молодого человека, но из-за невозможности видеться чаще Николай с самого детства ценил эти моменты. Мама порой была строга с ним, ребёнком, порой неумолима, недоступна. В детстве, будучи волевым мальчиком, Николаю часто не нравилось, когда мама что-либо ему запрещала, «С папой, — говорил он ей, — мне всё можно!». Но с возрастом Николай понял, что она поступала так не по сухости своей души, вовсе нет, а от внутренней требовательности как к себе самой так и к нему. Для Николая мама была всеобщим впечатлением чего-то красивого, изящного, легко двигающегося и хорошо пахнущего. Это было неосознанное впечатление детства, просто так чувствовалась её атмосфера, её натура.       Теперь, слушая её, Николай взглянул на неё повнимательнее. Конечно, время брало своё, появились морщинки, немного осунилось лицо: постоянные нервы, напряжённая жизнь, работа, но, тем не менее, мать оставалась всё такой же — лучезарной и яркой.       Когда зал конференций остался далеко позади, а голоса десяток гостей стихли, они остановились. Николай видел, как мать любовно оглядывает коридор, вспоминая те моменты, когда могла беспрепятственно присутствовать здесь.       — Ты, наверное, слышала, — нерешительно начал Николай, — как поступил папа с тем кандидатом… Он посадил в тюрьму.       — Слышала. — Сухо ответила Ирина Степановна. Она всегда наотрез отказывалась лезть в политические дела, но, чувствуя, как эта тема волнует сына, она мягко накрыла его большую ладонь своей. — Тебя, Коль, это ни коем образом не коснётся. Ты не должен переживать из-за этих проблем, для этого есть другие люди и большой штаб у… — она немного осеклась, чуть было не назвав Александра Григорьевича «Сашей», но тут же исправилась, — у твоего отца. Ты меня слышишь?.. Я не говорю тебе не интересоваться политикой, но, прошу тебя, не погружайся в неё с головой, ради Бога. Ты же знаешь, что от тебя такая обширная сфера гос.деятельности не зависит.       Николай, с трудом отвернувшись от пронизывающего взгляда матери, нахмурился и с силой сжал челюсти. Он понимал, что оставшись в политике, он подписал себе приговор и не имел права делить политику на свою сферу, и — нет; всё это было одно, едино и неделимо, и, так или иначе, он был связан со своим отцом. Встреча, произошедшая сегодня, и красноречивые изречения на просторах интернета только лишний раз подтверждали эту связь. Хотел он того, или нет — общественность и политический строй это совершенно не волновало. Поэтому, упрямо замолчав, он лишь слабо кивнул матери головой и пожал в ответ её руку. Ирина Степановна, тяжело вздохнув извечной привычке сына стоять на своём, с нежностью и грустью провела пальцами по его мягким, светлым волосам. Она знала: спорить с ним было бесполезно.       — Расскажи мне о Т/и, — неожиданно попросила она, стараясь скрыть улыбку, — мы совсем немного успели поговорить с ней тогда на матче, но, кажется, она хорошая.       Николай, совершенно не ожидав этого вопроса и не обсуждавший Т/и ни с кем, кроме своего внутреннего голоса (и то, зачастую гоня его прочь), невольно зарделся. Проклиная эту специфическую особенность, доставшееся ему от матери, молодой человек отвернулся, чтобы та не заметила его секундного замешательства. Где-то в животе появилось странное, но приятное, всепоглощающее трепещущее чувство, как тогда на фейерверке или тогда… Когда он осмелился поцеловать Т/и.        — Да, она в самом деле очень приятная. — Согласился Николай и, как бы он ни старался держать лицо серьёзным, уголок его губ дёрнулся, показывая подобие улыбки. — Но я очень озобочен положением её отца. Он депутат, — пояснил он, — и был обманом уволен с поста. Т/и переживает, я знаю, но не хочет этого показывать. Я надеюсь, что отец скоро с этим разберётся… — Он замолчал, понимая, что его заботит не столько судьба отца Т/и, сколько её собственные чувства насчёт всего происходящего. Николай совершенно не хотел, чтобы она волновалась. И признание, говорившее матери намного больше, чем просто слова, сорвались с его уст: — Мне с ней хорошо.       Коля, привыкший скрывать свои личные чувства, долго таил их сам от себя. Вспоминая тот напряжённый вечер, когда новости об аресте кандидата свалились на него тяжёлой ношей, и припоминая поцелуй, он долго не мог понять, почему решился на такой шаг. «Может, — размышлял он в минуты слабости, — она и не оттолкнула меня. Но хотела ли она этого?». А затем он вспоминал, как быстро Т/и приехала к нему после звонка, как долго была с ним, с каким неподдельным участием сияли её глаза, а в каждом её слове слышалась нежность. И стены скептицизма Николая тотчас же рушились. «Да, — радостно думал он тогда, — она чувствует то же, что и я». Но пусть поцелуй и имел место быть, занятые своими делами они больше не виделись и не говорили об этом. Признаваясь матери, что «с ней ему хорошо», он вдруг твёрдо решил: им было необходимо поговорить.       — Тебе пора, — поджав губы сказала ему мама, кивнув головой на телохранителя, пришедшего, по всей видимости, за Николаем. Молодой человек нагнулся, позволяя матери заключить себя в недолгие, но крепкие объятия. Она мягко похлопала его по спине, а затем позволив себе улыбку и взяв его за руки, серьёзно сказала: — Всё будет в порядке.       — Хорошо. До встречи, — улыбнулся Николай, оставляя на покрасневшей щеке матери поцелуй.       Ирина Абельская долго не могла сойти с места и отвести взгляда от удаляющейся стройной фигуры сына. И Николай чувствовал этот взгляд на себе, сердце его ныло в точности как в детстве: хотелось развернуться, покорно подойти к матери и пробыть с нею ещё хотя бы несколько минут. Но, кивнув телохранителю, он поспешил к другому своему родителю — отцу.

***

      Николай прислушивался к разговору за закрытыми дверьми: не во всех помещениях ему было дозволено быть. Сжимая кулаки, он сетовал на это, пытался задержать дыхание, стараясь разобрать слова глухого и гулкого голоса в другой комнате.       Неожиданное появление помощника отца средь бела дня, когда казалось, новостные форумы застыли и в обществе повисло некое подобие «затишья», вызвало настороженность у Николая. Его ощущения не подвели его: миновав всех и вся, помощник, попросив нетерпеливым голосом доложить о себе, довольно нервно проскочил в кабинет Александра Григорьевича. Двери, многозначительно хлопнув, закрылись перед озадаченным лицом Николая. Тишина коридора и гудение голоса в кабинете медленно направляли молодого человека на негативные мысли. Неизвестность его пугала и раздражала одновременно, Николаю хотелось распахнуть двери: в конце концов, почему он не имеет права слушать то, что докладывают отцу? На какой-то момент он в самом деле протянул руку к ручке, но рука так и повисла в воздухе, когда по ту сторону отчётливо прозвучала знакомая фамилия. Николай слышал, как гукнуло собственное сердце. Мотнув головой, он стремительно пошёл прочь от кабинета, на ходу непослушными, как назло, пальцами доставая из кармана телефон.       «Т/и, всё в порядке?»       Сообщение отправлено.       Завернув за угол и тяжело выдохнув, Николай припал к стене около своей комнаты. Неужели он всё это время совершенно не дышал? Глаза молодого человека неотрывно следили за статусом «отправленно», в голове молотом била мысль: «пожалуйста, прочитай!» Подозрение противной змеёй сжимало в тиски его грудь: появление этого крайне взволнованного мужчины в их доме, потребовавшего немедленной встречи с отцом, торопливый разговор за дверьми, та самая фамилия… Николай чувствовал и знал: он не ошибся. И экран смартфона, с неизменно горящим «отправлено», напрягал его.       Он услышал, как щёлкнул замок на двери отца, торопливые шаги мужчины стали удаляться, по всей видимости, к выходу. Заблокировав телефон, Николай вышел, чтобы удостовериться в уходе помощника, но не успел того застать. В дверях кабинета стояла лишь одинокая грузная фигура его отца, он отирал со лба пот и качал головой, словно сопротивляясь собственным назойливым и неприятным мыслям. Почувствовав взгляд сына, он обернулся. Его глаза, как это всегда было, сказали Николаю больше, чем любые произнесённые слова. В руках завибрировал телефон. Помутневшими глазами, и с пульсирующей в висках тревогой, молодой человек посмотрел на экран, заранее зная, какое сообщение его там ожидает. «Если честно, — гласило оно, — всё просто более, чем паршиво…»       Не смотря больше на отца, Николай вошёл в свою комнату, слыша, как Александр Григорьевич окликнул его. Протяжные гудки в трубке телефона, по ту сторону провода — никакой реакции. Снедаемый тревогой, Николай начинал злиться, снова и снова набирая знакомый номер девушки, ожидая конца этих бесконечных гудков. Он винил себя в том, что до сих пор не нашёл времени позвонить ей, поговорить...       Вновь протяжный и неприятный гудок.       Николай поморщился, отбросил телефон в сторону, на кровать. Его глаза беспокойно бегали по комнате, цепляясь за каждую вещь, словно пытаясь найти в ней какое-нибудь спасение или ответ на то, что ему стоило делать дальше. Он вновь посмотрел на безмолвно лежащий телефон, быстро схватил его с кровати, стремясь пробежаться по последним новостям Беларуси. Пусто. Нигде не светится фамилия Т/и, кроме нескольких недовольных статей о власти и предстоящих выборах — ничего. И тем не менее, чутье подсказало Николаю, что никто кроме его отца и его помощника не знает о том, что произошло и почему та, что так ему дорога, молчит.       Впав в лихорадочные размышления, Николай подошёл к окну. Голова работала, мысль за мыслью проскальзывала в уме, и молодой человек стремился найти правильное решение. Он знал, что каждая минута, возможно, отдаляет его от чего бы там ни было, но, поддаваясь собственной натуре, Николай старался не рубить важное с плеча.       Наконец, взгляд его голубых глаз остановился, прояснился. Он стремглав вышел из комнаты, желая как можно скорее пересечь коридор и выйти на улицу.       — Николай!       От звука своего имени молодой человек четырёхнулся: этого ему сейчас только не хватало. Оклик вновь повторился, и Николаю пришлось послушно остановиться. Из кабинета всё так же выглядывал его отец, и Николай на мгновение увидел, как по лицу того скользнула тень волнения. Александр Григорьевич редко показывал свои истинные чувства (то же качество он передал и своему сыну), поэтому появление эмоции на его лице заставило Николая послушать то, что он ему скажет.       — Я знаю, куда ты собрался, — чётко проговорил отец, кивая головой, — но пока, Коля, рано, рано, не спеши. Не нужно. Всё будет в порядке.       «Всё будет в порядке». Слова матери воспоминанием всплыли у Николая в голове, он скрипнул зубами. Он знал: всё уже не в порядке и уже довольно продолжительное время. Но он не высказал это отцу, а лишь покосился на выход.       — Ты всё испортишь, — снова подал голос Александр Григорьевич, заметив колебания Николая. Голос его звучал по-командному грубо, — если ты сейчас поедешь, Коля, я тебе обещаю, что ты всё испортишь, — повторил он.       Реплике отца вторила вибрация телефона. Николай сжал его до побелевших костяшек пальцев.