О путях, путеводителях и перекрёстках

      Студенты считали Ир Шена тем ещё пидарасом — и это не имело никакого отношения к его (абсолютно гетеросексуальной) ориентации.       Деканат со студентами был полностью солидарен.       Он валил студентов, хамил студенткам, обливал дерьмом коллег — и был гением, за что его ещё и терпели в Институте. Три научных гранта за год — такого не смог бы больше никто.       Шенн с некоторых пор был с утверждением о том, что Шен — пидарас, не согласен. Особо со свои мнением, впрочем, не встревал — Шен обещал, если Шенн ляпнет кому-нибудь хоть полслова, выставить его из института, а потом, когда о студенте-неудачнике все забудут, убить, а труп утопить в институтском пруду — грязном и вонючем в любое время года, и вообще скорее похожем на большую лужу. (Шенн был уверен, что будет в этом пруду не первым не-жильцом.)       Шенн, впрочем, тоже не особо желал распространяться, что в середине первого курса наклюкался на новогодней студенческой гулянке, будучи пьяным в лоскуты на спор целовался с каким-то парнем, чьего ни имени, ни лица в упор не помнит (Хотя до того у него даже с девочками было только в щёчку!), завалился спать вповалку на одной кровати то ли с ним, то ли с кем-то ещё — а прибыв, будучи изрядно похмельным, домой, не успел и слова сказать — как получил в руку сумку с вещами и документами и пожелание «забыть грёбаному пидарасу дорогу к этому дому».       Идти Шенну было некуда, и он, сам не зная зачем, попёрся в институт. Институт утром в послепраздничный день, естественно, был закрыт — только калитка в университетский парк призывно скрипела ржавыми петлями; к шлянию по голому зимнему парку унылая слякотная погода не располагала — как, впрочем, сама сырая, мерзкая зима не располагала к уходу из дома; и Шенн, сев на скамейку перед входом, просто разрыдался.       Эти рыдания — как бы ни было постыдно это признавать, но Шенн признавал — пожалуй, что спасли Шенну жизнь. Потому что мимо сидящего на лавке спокойно студента Шен прошёл бы не оглянувшись — а на рыдающего взахлёб не только оглянулся, но и подошёл спросить, «какого ляда здесь происходит?» (Потом он признался, что рыдай на лавке кто-то другой, хрен бы он подошёл, но на отличника-однофамильца, почти-тёзку и того-вечно-радостного-типа в одном флаконе не мог не обратить более пристальное внимание.)       Шенну терять, как он тогда думал, было нечего, да и жесточайшее похмелье сказывалось, так что он отрывочно и путано вывалил на Шена всё произошедшее. Шен каким-то образом отделил в его бессвязном бормотании зёрна истины от плёвел пустых жалоб (Шенн сейчас не представлял, как у Шена только терпения хватило его выслушать? Шен ненавидел нытиков.) — и дал Шенну шанс. Просто подхватил Шеннову сумку одной рукой, самого Шена — другой, и потащил. Совершенно неадекватный к тому моменту Шенн послушно потащился, куда вели.       Так Шенн поселился у Шена. Квартира у Шена была большая и пустая, словно бы рассчитанная на не одного человека — но новых жильцов встретить так и не успевшая, правил проживания было ровно три: платить символическую аренду («Мне пофиг, откуда ты возьмёшь деньги, но учись кормить себя сам, мама-папа больше не помогут. Заработаешь — отдашь, пока живёшь в долг.»), не мешаться («Никакой музыки, порядок за собой наводишь сам, будешь слоняться без дела — вылетишь вон!») и главное — никому не говорить, где и с кем Шен живёт.       Оглядываясь назад, Шенн понимал, что поверить в то, что «правил проживания ровно три» мог только исключительный идиот: Шен оказался той ещё капризной принцессой. (Стоит отдать ему должное, о своих недостатках он знал — хотя и плевал на них с высокой башни.) На своих парах Шен кошмарил его так, как не кошмарил никого; Шен узнал его расписание и пообещал, что выгонит вон, «если хоть раз Шенн опозорит его» и придёт на лекции неподготовленным (на то, что никто не в курсе, что Шенн имеет к нему какое-то отношение, ему явно было пофиг); Шен оказался педантом, которого бесили даже положенная не на то место ручка и складочки на одежде; Шен был трудоголиком, который не понимал, по какой причине студент в выходные может не открывать учебник…       Конечно, со стороны это могло показаться настоящим адом — но сторонних наблюдателей у них, к счастью, не было. Шенн понимал, что стипендия — его единственное спасение, и потому учился, как проклятый. Также, благодаря проживанию с самым ядовитым человеком мира, Шенн виртуозно научился огрызаться, переводить тему и отшивать идиотов, не сказав, кажется, ничего такого.       И — да, он научился поддерживать хотя бы видимость порядка на своей территории. Шен кривился, демонстративно отворачивался и грозился сжечь к демонам все вещи Шенна, которые «посмеют выползти из свинарника, в который ты превратил свою комнату в МОЕЙ квартире», но в саму комнату не лез. Спасибо ему и на этом. Сам Шенн считал, что у него вполне прибрано, как для комнаты одинокого студента — но Шену эти мысли не высказывал. Хотя бы потому, что по сравнению с остальной квартирой, которая выглядела стерильной безо всяких сравнений — у него действительно был бардак.       Ещё Шен оказался обладателем неплохого, хотя и мрачноватого чувства юмора, сладкоежкой и владельцем отличного набора вин — раньше этот бар пополнял какой-то друг-коллекционер, теперь Шен занимался этим сам. Куда делся друг, видя неуловимо помрачневшее лицо Шена, Шенн спрашивать не решился.       Шенн в принципе о многом спрашивать не решался.       Пресловутая слишком большая и пустая для одного квартира, периодически попадающиеся в ней милые мелочи — которые Шенн точно бы ни за что не купил самостоятельно, отвернутое к стене фото незнакомой девушки в гостиной — единственное фото в доме, демонстративное его не-общение (точнее, общение только по рабочим вопросам) с братом-деканом…       Собственно, примерно в таком ритме прошла вторая половина первого курса — учёба в режиме нон-стоп, никаких больше гулянок, куча вопросов, не имеющих ответа (кроме тех, что касались Шена был ещё один, очень важный — кто настучал на него родителям? В тот же вечер — везде успел, сука неизвестная…) — и периодические посиделки с Шеном за вином или чаем с пирожными в качестве отдушины.       Неизвестный стукач раскололся сам, уже почти перед каникулами. Удивительно даже, что всему институту не растрепал — хотя Шенн был к этому морально готов (на самом деле нет). Ер, старый не то что бы приятель, просто знакомый — они жили раньше в одном дворе. Поступил он в тот же институт (будто у них в городе был большой выбор), просто на другой факультет, и на гулянке присутствовал — просто почти не пил и в принципе предпочитал не отсвечивать, так что Шенн про него и вовсе забыл. Он подошёл к Шенну как-то после совместных экзаменов, и с крайне странным выражением лица поинтересовался, почему это Шенна давненько в родных пенатах не видали? Неужто переехал к любовнику? (За точность формулировки Шенн бы не поручился, он тот момент вообще смутно помнил, но смыл вопроса точно был именно таким.) Картинка сложилась на раз-два-три: возможность у него точно была, к тому же они друг другу никогда не нравились.       Оставался вопорос «Зачем»? Вряд ли из любви к искусству. Но этот вопрос Шенн решил задать как-нибудь потом — они в одном институте учатся, и переводиться никто явно не собирается — а пока просто набил дятлу клюв. Молча. От тихони-интеллигента, который и в детстве особой драчливостью не отличался, Ер такого явно не ожидал — но общение с Шеном Шенна действительно изменило.       На лето Шенн устроился репетитором к знакомому однокурсника — пацан хотел поступать к ним, но откровенно не тянул, а его отчим вполне готов был немного потратиться (но только немного, как раз на студента-репетитора и хватило), что бы пасынок получил стипендию, место в общаге и не маячил перед глазами. Мать-тихоня сына любила — но мужу перечить не осмеливалась, так что Шенн пацану сочувствовал.       Ал, не смотря на некоторую запущенность и зашоренность, парнем был умным и схватывал на лету, замученность подрабатывающего кроме репетиторства где и кем придётся учителя понимал и минус, в принципе, имел только один — назойливость. Он крайне настойчиво пытался напроситься заниматься к Шенну домой, выспрашивал, есть ли у него девушка и в принципе набивался в друзья. Шенн усердно держал дистанцию — только не хватало ещё этого пацана посвящать в тот дурдом, в который превратилась жизнь Шенна за последние полгода — и старался ограничиться отношениями репетитор-ученик. Держать дистанцию у Шенна получалось хреново: Ал, оправдываясь тем, что скоро будет жить один, и перед этим было бы неплохо подкопить деньжат, даже устроился разгружать фуры в тот же супермаркет, что и Шенн.       Но про Шена Шенн не сказал ни слова.