Капля крови на твоём лице

Я не хотел, чтобы тебе было больно. Ты сама пожелала, чтобы я тебя приручил

      Уважение ко мне в глазах Елены умирает.       Я, старательно игнорируя Елену, с раздражением наблюдаю за каждым движением Ребекки. Быть связанной в пещере — это абсолютно не та благодарность, на которую я рассчитывала, рассказывая первородным о планах их матери, но у них было своё мнение на этот счёт.       — Хватит буровить меня взглядом, малышка Вайлет. — Ребекка, которая опиралась на каменную стену пещеры и листала что-то в телефоне Елены, отводит руку в сторону и с ухмылкой смотрит на меня, забавляясь той ситуацией, в которой я оказалась. — Уверена, вам с Еленой есть что обсудить.       Я непроизвольно смотрю на старую подругу, изучающую мой профиль; когда я поворачиваюсь, она неловко отводит взгляд. Я с шумом выдыхаю и в этом звуке выражаю все свои скрытые эмоции: сожаление, что я не стала для Елены достойным другом, ведь мы просто переросли эту близость; извинения — которых я даже не заслуживаю приносить — за то, что раскрыла их первородным; и раздражение из-за того, что мы вообще оказались в эпицентре всех событий. Мы должны были наслаждаться выпускным классом, планировать поездки в кампус на уик-энд, а вместо этого день за днём мы пытаемся выжить.       Ребекка, спрятав телефон в карман, поочерёдно смотрит на меня и на Елену в ничтожной попытке прочитать наши эмоции. Я зло поджимаю губы, остро ощущая, как Ребекка, сощурив глаза, пытается проникнуть в мою голову и посеять там ярость. Привкус эмоций, вложенный в мою голову, я буквально чувствую на языке: горьковатый, с примесью отчаяния и страха; и у меня плохо выходит сопротивляться первородной.       Поражая всё больше и больше участков моего мозга, Ребекка продолжает зарываться в мои мысли. Меняя мои воспоминания, очерняя их ненавистью к тем, кто когда-то был мне дорог, Майклсон старательно пытается превратить меня в озлобленную на весь мир суку, как она сама.       — Хватит!       Я не понимаю, что слышу свой собственный крик. Болезненный вопль, отражаясь от каменных стен пещеры, эхом звучит в моей голове — бесконечное напоминание моей слабости. Чтобы не сойти с ума, я закрываю уши руками. Ребекка весело смеётся, откинув голову назад, и теряет контроль, выпуская моё сознание из собственных тисков.       Облегчение.       Ощущение, будто мне в рот влили ацетон. Чувствовать, как дымка ненависти рассеивается, всё равно что отходить от анестезии у дантиста: неприятно и тошнит.       Елена подходит ближе, несмотря на презрение, которое вызывает лишь одно упоминание обо мне, и, обхватив мою голову руками, укладывает меня на свои колени. Я несмело, сомневаясь, имею ли на это право, ухватываюсь рукой за её ногу и радуюсь тому, что под холодными пальцами могу чувствовать человеческое тепло — подтверждение, что я не одна.       Но даже сейчас, сидя на холодной земле, я не сомневаюсь, что поступила правильно. Никто не заслуживает того, что Эстер, мать первородных, собирается сделать со своими детьми.       Откуда-то со стороны послышался шум. Я захотела привстать, но голова оказалась настолько тяжёлой, что я даже не смогла оторвать её от коленей Елены. Однако звуки грузных размеренных шагов становились всё отчетливее, и я больше не могла списывать их на галлюцинации или мою больную фантазию, готовую выдумать что угодно, лишь бы оказаться как можно дальше от давящей реальности.       Шаги стихли, и я, собрав в кулак оставшиеся силы, с трудом разлепила глаза. Теперь я отчётливо вижу возвышающегося надо мной Клауса Майклсона. Он смотрит на меня своим мрачным и внимательным взглядом; никогда не знаешь, что за ним скрывается. Наконец я своим помутневшим взором перехватываю его — и он отводит глаза в сторону, не дав мне ни шанса прочитать его эмоции.       — Эстер сбежала вместе с этим сосунком Финном.       Ребекка, сохранившая к матери тёплые чувства, несмотря на предательство той, поджимает губы. Не знаю, что она чувствует, но в одном я уверена точно: она рада, что её мать не убили.       — Мама…       Клаус издаёт утробное рычание, наглым образом прерывая свою сестру. Словно съехав с катушек, он прижимает её к противоположной стене, держа за шею, перекрывая ей приток воздуха. Ребекка широко распахивает глаза и хватает брата за руку, пытаясь ослабить его хватку, но — несмотря на ту силу, которой она владеет — этого, очевидно, мало для соперничества с гибридом.       — Она нам не мать, сестричка.       В глазах у Ребекки мелькнули слёзы, и на мгновение в них я увидела маленькую девочку Бекс, прячущуюся за юбку матери. Крохотное проявление слабости, которое она себе позволила, длилось всего секунду, но этого хватило, чтобы Клаус заметил.       Рыкнув что-то нечленораздельное, Клаус швыряет Ребекку на землю, словно тряпичную куклу. В этом жесте столько жестокости и презрения, что, несмотря на поведение Ребекки, мне стало её по-настоящему жаль.       — Ты такая жалкая, Ребекка.       Эти слова жёстче любого удара. Лёжа на земле, Ребекка смотрит на брата с ненавистью и явным желанием ответить чем-то колким, но её слова комом застревают в горле, мешая девушке не то что говорить — даже дышать.       Она резко поднимается на ноги и оказывается рядом с Клаусом, задрав голову, чтобы смотреть ему прямо в глаза. Этот обмен взглядами длится недолго. Я не знаю, что Бекка увидела в глазах брата, но внезапно она оставляет на щеке гибрида яркий отпечаток своей руки. Пощёчина сопровождается характерным вздохом, а после девушка буквально растворяется в воздухе, оставляя после себя лёгкий шлейф дорогих духов.       Клаус оборачивается на меня, и я пугаюсь, отчётливо замечая каждую эмоцию на его лице — он зол. Я хочу провалиться под землю, лишь бы спрятаться от него, но у меня не хватит сил даже убежать. Минутой позже я ощущаю, как он бережливо поднимает меня на руки, и я закрываю глаза, чтобы не смотреть на него.       Мы оставляем Елену одну, в ожидании спасения от кого-то из братьев Сальваторе, а сами направляемся в особняк. Дорога занимает достаточно времени, чтобы я могла хоть чуть-чуть восстановить силы и обрести способность шевелить конечностями.       — Пей.       Клаус протягивает мне пакет с донорской кровью, когда мы оказываемся в особняке, и садит меня на мягкий диван. Я не сопротивляюсь, без лишних слов беру пакет и тут же надрываю его, жадно глотая кровь. Каждый новый глоток наполняет меня энергией, оживляет мёртвые клетки и приводит тело в необходимый тонус.       Гибрид, наблюдая за мной, удовлетворённо кивает своим мыслям и садится в кресло напротив, держа в руке бокал виски. Только сейчас мне удаётся заметить, как сегодняшний вечер повлиял на него: уголки его губ опущены, а лицо выглядит таким тревожным, будто он постарел на пару лет.       — Я так и не поблагодарил тебя за то, что ты сделала.       Я удивлённо дёргаю бровью, пребывая в шоке от услышанного; улыбка сама собой появляется на моих покусанных губах.       — Я бы могла сказать, что это из-за связи, но нет…       — Ты разорвала связь, когда отключила чувства. Ты влюблена в меня.       Я тяну с ответом. Не знала, что мои чувства стали очевидны даже для гибрида. Ссылаясь на чёртову привычку, я старательно игнорировала такое понятие, как «влюблённость», не замечая, что от чувств окончательно потеряла голову.       — Я не стану оправдываться.       Клаус хмыкает, кидая короткое «ещё бы», и, отсалютовав бокалом, выпивает его до дна. Я внимательно наблюдаю за любым его действием, улавливая каждый его вздох и подъём грудной клетки. Мне хочется смотреть и смотреть, запоминая, сохраняя в памяти каждое мгновение, ведь совершенно точно я знаю лишь одно: я больше не могу оставаться ни в этом доме, ни в этом городе.       — Я знаю, что ты очарован Кэролайн. — Я поджимаю губы. Признавать это довольно непросто. — Я не стану преградой между вами.       Я прекрасно осознаю то, что ему не нужно моё одобрение, но чувствую, что обязана сказать эти слова; будто для мужчины они тоже несут хоть какую-то ценность, будто они должны быть услышаны.       Клаус целую минуту смотрит в мои глаза. Он анализирует озвученное, ищет в нём подвох. Мужчина не стал уподобляться сестре: он не лезет в мою голову против моей воли, заставляя меня думать, что он лучше, чем пытается казаться.       Гибрид кивает мне, выражая свою благодарность в этом простом жесте; а я чувствую, как последняя надежда оказаться ему нужной растворяется, не оставляя после себя ничего. Возможно, стоило понять раньше, что борьба за этого мужчину бессмысленна и ни к чему не приведёт.       — Я хочу уехать, Клаус. — Я озвучиваю своё решение быстро и едва членораздельно, осознавая, что он всё понял. — Ты обрёл семью, моя компания тебе больше не нужна.       Тот факт, что я была временным игроком, очевиден. Я лишь крохотная замена главных фигур в его жизни, не позволяющая одиночеству окончательно свести его с ума. Хоть он старался отрицать свою слабость, спрятать её ото всех — невозможно.       — С чего ты решила, дорогуша, что я тебя отпущу?       Мнимая уверенность в том, что я заслужила хоть что-то хорошее от Клауса, рушится. Я впадаю в оцепенение со своей подорванной идеей сбежать отсюда.       — Мне некого терять, Клаус. Ты не сможешь удерживать меня.       Я горделиво вздёргиваю подбородок. Сказанное мной — абсолютная правда. Предав Елену своим поступком, я показала, что мне абсолютно всё равно на них, а моего дядю едва ли можно назвать близким — Клаусу, конечно, это хорошо известно.       Майклсон отодвигает бокал и в одно мгновение оказывается рядом со мной, прижимая мои плечи к мягкому дивану, обездвижив. Я чувствую его дыхание, мятное и с привкусом виски, и мне хочется в нём раствориться.       Определённо, я нездорова.       Стокгольмский синдром в самом чистом его проявлении. Но о моём случае вряд ли можно рассказать психологу.       — Когда я с тобой закончу, ты сама не захочешь уходить.       Майклсон освобождает одну руку и пальцами скользит по моей щеке, задевая губы, а затем сцепляет их на подбородке так, что я не могу отвернуться. Он смотрит мне в глаза, холодно и жестоко, и, дёрнув за моё лицо, властно целует меня, проникая в мой рот языком.       Это не тот поцелуй, которого я желала. Он хочет унизить меня, демонстрируя свою власть надо мной, и я протестующе рычу ему в губы. Гибрид делает ещё пару уверенных движений, кусает мою губу и отрывается от меня. Не выдержав подобного унижения, я без раздумий плюю ему в лицо.       Клаус отшатывается, как от удара, и я успеваю пожалеть о своей выходке. Мне становится по-настоящему страшно, но Майклсон снова меня удивляет: он просто уходит.       Только звук хлопнувшей двери и саднящие губы доказывают, что это всё мне не померещилось.       Я поднимаюсь с дивана, ощущая, как каждая мышца ноет, требуя отдыха, но оставаться тут — выше моих сил. День был чертовски насыщен плохими событиями, здорово выбившими меня из колеи, так что всё, чего мне хочется — просто отдохнуть.       Ноги сами привели меня в место, где я была счастлива — в мой дом; но я не решаюсь в него зайти, разглядывая здание с приличного расстояния. Оно больше не вызывает у меня прежних тёплых чувств, всё стало чужим и незнакомым. Пейзаж кажется холодным и неживым: газон засох без полива; письма со счетами уже не влезают в почтовый ящик и уродливо торчат из него.       Позволить себе остаться здесь — значит осквернить это место своим чудовищным ликом. Впервые мне некуда идти. Впервые я чувствую себя одиноко, я чувствую себя Никлаусом Майклсоном