Бесконечные отражения

Воздух в пещере был затхлым и влажным. Если долго дышать им, станешь типичным обитателем мрачных подземелий. Обычно, они имели блеклую окраску, их тела покрывала склизкая кожа, а глаза были подёрнуты пеленой, от чего казались абсолютно бесцветными. Можно сказать, что облик их трудно назвать привлекательным, но в сумрачном мире пещер привлекать внимание незачем, будь ты охотник или дичь. Некоторые животные, такие, как летучие мыши даже зрением не пользовались, оно было практически бесполезно в этом царстве мрака и сырости. Сегодня он вовсе не покидал своего убежища. Он стал все реже бывать во внешнем мире. Последний человек, оставшийся в этой вымерзшей земле — Эмутато Чен, позор и проклятье племени Кан. Там, снаружи, тоже было тихо. Изредка почти непроницаемую завесу звенящего безмолвия могли нарушить лишь капающая вода, вой ветра, или доносящийся издалека гул сходящей лавины. Людей Эмутато не видел уже очень давно, и ему даже казалось, что он почти забыл, как звучит человеческая речь. Самое непонятное, что уже полгода как он чувствовал себя словно в тумане, будто бы клочья непроницаемой белой завесы окутывали его сознание, как липкая паутина. Полгода? Так быстро? На самом деле он уже потерял счёт времени. Он думал, что в его теле и душе уже начался какой-то гадкий метаморфоз, а сам он уже давно перестал быть человеком, и недалёк тот день, когда, посмотрев на свои руки, он увидит, что кожа между пальцев превратилась во что-то похожее на перепонки. Может, он и вправду уже не человек? Не стал ли он уже скрюченным подземным жителем, скользким и бледным, с длинными конечностями и ошмётками немытых белёсых волос, наползающими на выцветшие глаза? Он потрогал лицо: тканевая повязка, закрывавшая его правую сторону, была на месте. Запахнув шерстяной плащ, от которого, как он считал, за версту разило псиной, он встал и зажёг видавший виды переносной светильник — напоминание о какой-то навсегда исчезнувшей реальности. Недавно к нему прибился волк, а может, даже и одичалая собака. Как-то само получилось: зверь стал ходить за ним следом тут и там, просто привязался. По всей видимости — такой же отщепенец, как и он сам: какой-то худой и облезлый, с понуро опущенной головой, полинявший, побитый жизнью. Эмутато заметил, что всё чаще начинает разговаривать с животным. Даже понимая, что зверь никогда не ответит ему. Он обращался к нему «Серый», «Пёс», «Бродяга», или, чаще всего — просто «Эй!» Эмутато ловил себя на мысли, что иногда ему становилось как-то страшновато, когда сквозь сон он чувствовал горячее дыхание плотоядного хищника у своего лица. Волк обнюхивал его, нависая над ним, спящим, будто всматриваясь. Эмутато считал, что его сосед из мира зверей оценивал ситуацию: проверял, жив ли двуногий. Конечно же, чтобы мясо не пропало даром. Лицо он обгложет в первую очередь: съест нос, уши, а затем распотрошит живот и выгрызет внутренности. Единственное, что мешало волку сделать это сейчас — это то, что он чувствовал силу: человеческую, превосходящую его, звериную, или проклятую силу хранителя Генбу, что превосходила человеческую. Хотя где-то в глубине души Эмутато хотелось верить, что животное инстинктивно искало новую «стаю», но почему-то осталось с человеком. Как-то раз он уставился на зверя в упор, сняв повязку с правого глаза. Это был весьма странный опыт. Сначала появилось странное желание почесать ухо ногой, но он вовремя понял, что в человеческом теле оно почти не осуществимо. Потом он увидел пещеру в каком-то диком ракурсе, после чего до него долетело эхо человеческого голоса, резкое, многократно усиленное. Скорее всего это был его же собственный голос, потому что кто ещё мог говорить этому чуду: «Эй!»? Потом, волк взвизгнул, и криво попятился, боком, как если бы его тянули на невидимом шнурке, отшатываясь от человека, как от огня. Очень долго серый сторонился его, прятался, время от времени с недоверием выглядывая из-за камня, как будто желая спросить: «И ты тоже?» Конечно, потом он забыл свою звериную обиду, и они зажили по-прежнему: тихо и почти без слов, и даже без обращений. Вообще-то Эмутато не любил встречаться взглядами с другими, особенно без повязки. Всё из-за силы. Его соплеменники называли её не иначе как «Сикёкан». Каждый раз, посмотрев ему в глаза, люди в ужасе убегали. Смотреть на то, как в его правом глазу, прямо на склере, у него появлялся знак хранителя Генбу, божества-покровителя Хокканского царства, было то ещё занятие. Однако вся суть кошмара заключалась в другом: при прямом зрительном контакте человек переживал какое-нибудь полузабытое воспоминание во всех мыслимых и немыслимых подробностях. Чаще всего всплывало то, что они старались забыть любой ценой. Разные непристойные тайны, гаденькие делишки, затаённая злость, предательство — вот что чаще всего представало взору Эмутато. Люди кричали, бесились, плакали, впадали в истерику. А он? Эмутато никто не спрашивал, хочет ли он сам переживать чьи-то эмоции или смотреть на худшие моменты жизни чужих людей. Необузданность этой дикой способности поначалу чуть не сводила его с ума, заставляя его чувствовать так, как будто в правую глазницу со всей дури загоняли раскалённый железный шип. Это мерзостное ощущение отдавалось внутри черепа, а потом расходилось волнами, сметая всё на своём пути. Он никогда не видел морей, но почему-то отчётливо представлял огромные волны, вздымающиеся до самого горизонта. Холодная пучина, из которой невозможно вынырнуть, затягивала его. Дико хотелось выплыть на поверхность, чтобы сделать хоть один глоток воздуха, но у стихии не было воли, и поэтому она была беспощадна. Сознание должно было по всем законам покидать его, но он чувствовал, что начинает ощущать звуки, цвета, а иногда даже запахи острее, чем в жизни. Только это были уже не его, а чужие ощущения. Правда, человек может приспособиться почти к любым условиям, привыкнуть можно ко всему, хотя и не сразу. Если стараться, то можно постепенно обуздать любую неведомую силу, это было трудно, но достижимо. Так же как капли воды могут выдолбить углубление в самом твёрдом камне. Сколько времени ушло у него на то, чтобы научиться хоть как-то, в первое время, полубессознательно прерывать связь с другим, закрывая правый глаз ладонью! Такое простое движение! Однако именно оно, словно спасительная трость, протянутая утопающему в болоте, помогала не потерять самого себя. Никто, правда, никогда не спрашивал, что чувствовал он. Часто на него набрасывались с кулаками, а ещё злились и впадали в ужас от осознания того, что кто-то на этом свете посмел вторгнуться в ту часть их самих, которую они так старательно скрывали. Как-то противно было понимать, что в их тайные помыслы заглянул кто-то другой, как и они, наделённый собственной волей, что кто-то может всегда сказать: «Да, я знаю, какой ты на самом деле и чего ты боишься! Я вижу тебя насквозь!» Сегодня зверь выглядел каким-то обеспокоенным весь день. Наверное, снаружи менялась погода. Так ему хотелось верить. Какое-то смутное предчувствие посетило его: «А что, если вернётся тот, кого он так долго ждёт, практически не сходя с места? Что, если он придёт сегодня?» Накинув капюшон, Эмутато уставился в темноту. Осветив переносным светильником окружавшее его пространство, он ничего не увидел, и не услышал. Летучая мышь, испугавшись постороннего шума, полетела прочь хлопая крыльями. Что он будет делать, когда окончится его бдение в горах? Почувствует ли он опустошение или горечь? Его душа уже казалась пустой. Ему некого было любить, не о ком заботиться. Но в глубине души он всё же ждал. Волк встрепенулся. Вдалеке гулким эхом отдавался звук шагов. Шаги! Неужели это всё-таки он… А кто же ещё? А вдруг это чужак? Люди давно уже не забредали так далеко. Здесь нечего было делать. Ещё он мог дойти до маленького селения, или до самой дальней станции на тракте, где уже давно не меняли лошадей, потому что никто туда не приезжал. Стужа выгнала людей из этих мест, каждый день ощущался холоднее предыдущего. Леденящее, мертвенное дыхание вечной зимы вытеснило всё живое на много ри вокруг. Пастбища оказывались скрыты под снегом. Бескормица ослабляла скот, животные умирали от болезней. Кочевать здесь, в округе, было невозможно. Раньше Эмутато приходилось делать вылазки в относительно дальнее селение, чтобы выменять какие-нибудь меховые шкурки, коренья или лекарственные растения на что-нибудь полезное. Раньше. Это слово было похоже последнюю горсть земли, брошенную на могильный холм прошлой жизни. Эмутато вгляделся в темноту, вдруг во мгле сверкнул незнакомый огонёк. Оставив зверя позади, он почти побежал навстречу источнику света. Он был полностью уверен, что в горы пришёл чужой человек. Но кем он мог быть? Впереди было небольшое озерцо, походившее на большую, глубокую лужу. Эмутато точно знал, где находился брод. На середине своего пути он заметил силуэт незнакомца. К озеру, с другой стороны, приближался человек, очень низкого роста. В руке пришелец держал факел, в свете которого можно было угадать молодое конопатое лицо незваного гостя. — Стой! Ты не пройдёшь! — крикнул он. Эмутато самому не понравилось, что он так заорал. Прозвучало это нелепо, и голос его отразился от сводов пещеры, создавая эффект аналогичный воспоминанию несчастного волка-компаньона, во время воздействия на него силы хранителя Генбу. Эмутато даже предположил, что он мог бы до сих пор находиться внутри головы животного. Забредший в пещеры путник стоял как вкопанный. «Вот обнаглел, коротышка» — подумал Эмутато. Чужаков ни в коем случае нельзя было пускать сюда, в эти горы. Лишь тот, кого он ждёт, а именно юноша, по имени Чамка Тан, может пересечь невидимую границу. Это был не Чамка Тан, и граница была бессовестно нарушена. Стало понятно: пора переходить к решительным действиям или хотя бы припугнуть этого незадачливого путника, чтобы не совался сюда больше. Надо было раз и навсегда заставить его забыть дорогу в эти пещеры. Эмутато знал, что Генбу одной рукой проклял его, а другой — вложил в его собственные руки орудие, много раз помогавшее выживать в нечеловеческих условиях. Внезапно в голове у него пронеслось: «Сколько рук у Генбу? Ведь он черепаха. Или змея? Есть ли у этого существа руки?» Сделав шаг вперёд, Эмутато простёр руку над гладью тёмных вод. Он сжал пальцы, и на стеклянистой поверхности появилась лёгкая рябь, после чего вода взвилась, словно длинная хлёсткая лента. Ощутив прохладу и влагу кожей ладони, он заставил текучую субстанцию принять форму длинного, гибкого хлыста. Поток подчинялся его воле, извиваясь, как если бы он был заключён в гибкую, похожую на змеиную кожу, оболочку. Змея, тело которой было образовано струящейся водой, окружила чужака. Можно было ускорить движение потока, добавить ещё воды из озера — тогда можно будет снести голову горному чудовищу, не то, что человеку. Но враг ли это? Послышался крик больше напоминавший писк. Нарушитель был молод, совсем мальчишка. Может, он просто заблудился, замёрз и решил переночевать в тёплой пещере? Какой же тонкий, почти девчачий голос! Определённо, это мешало ему сконцентрироваться, напоминая о самом большом горе в его жизни. — Зачем пришёл? — решил спросить Эмутато. Ему долго не приходилось разговаривать с людьми, но слова сами собой слетели с его губ. Незнакомец что-то прокричал в ответ. И тут одно слово просто вырвало его из мутного омута собственных мыслей. К тому же, всё внимание Эмутато было сосредоточено на форме, которую он мысленно придавал воде. Вдруг его будто приподняло над землёй и резко отпустило. Всего одно слово, и слово это было — его имя. Незнакомец назвал Эмутато по имени, значит, он откуда-то знал его. Но кто он и откуда явился? Как давно его не называли по имени! Оно будто исчезло навсегда, как вскоре исчезнет и он сам. Он резко взмахнул рукой, водные змеи упали на камни, возвращаясь в исходную форму, растекаясь лужами у ног чужака. «Интересно, это только вода из озера?» — подумал он, глядя на испуганное, почти детское, лицо, усеянное веснушками. Тем временем пришлый сорвал с головы шапку, и по плечам его разметались длинные медного оттенка волосы, а лицо его приобрело абсолютно девичьи черты. — Аюна? — ошарашенно вымолвил Эмутато. «Не ошибся ли?» — засомневался он. «Тэн Аюна» — всплыло в его памяти. Вроде бы так. Он помнил, что у Тэнов была только одна дочь. Но кто знает? Всё-таки ту, о ком он подумал, трудно было с кем-либо перепутать, это было практически невозможно. Её выдавал как раз этот самый бронзовый оттенок волос, не встречавшийся ни у кого, кроме неё, во всём племени Кан. Сам Эмутато не мог понять, чего же особенного в волосах рыжего цвета. Однако в их деревне, где каждый знал всех своих соседей, народ очень плохо воспринимал тех, кто чем-то отличался от большинства. Видимо, непохожесть на других определила отношение рыжей девочки к нему. Эмутато вспомнил, что дочка Тэнов никогда не издевалась над ним. Они даже разговаривали и прогуливались по безлюдным местам вместе, неподалёку от их поселения. Из жителей деревни, не считая его маленькой сестрёнки, которая мало ещё понимала суть жизни, лишь Аюна без отвращения и страха смотрела на то, как он управляет водой. Потом жители деревни ушли, оставив его с сестрой замерзать в горах. Аюна тоже ушла. Она ещё считалась ребёнком, и права голоса у неё не было. Её семья ушла, и забрала её с собой. Он подумал о том, как бы сам поступил, будучи главой семьи, если бы считал, что его домочадцам угрожает опасность. Но могла ли таиться смертельная опасность в непохожем на других соплеменнике? О чём думал он сам, когда решил остаться вместе с ребёнком в заснеженных горах? Но разве он это решил? В то время их соседи, племя Ха, всё ещё обитали неподалёку, и долина не была заброшенным местом. Мог бы он сказать сестре отправляться к соседям, если с ним что-то случится? Он считал, что с ним уж точно не случится непоправимого. Так и оказалось. Он был жив, чего нельзя было сказать об Айре, его сестре. Беда пришла оттуда, откуда Эмутато её совсем не ждал. Теперь тело девочки было заключено в гигантскую ледяную глыбу, извлечь из которой Эмутато его не мог, по крайней мере, в одиночку. Если бы только Чамка Тан вернулся. Но вернулся не он. Пришла Аюна Тэн. Сейчас она стояла перед ним, и без жалости смотреть на неё было нельзя. Словно мокрый птенец, она глядела на него во все свои огромные глаза, похожие на блюдца, и непрерывно что-то говорила. Да, он не ждал её, но бросать её в пещере одну было бы подло. Вдруг именно сегодня сюда наведается медведь, или ещё какое-нибудь плотоядное чудище… То ли девичий голос поднял со дна его сердца воспоминания о голосе сестры, то ли ещё что. Взял же он себе драного волка в спутники, почему бы не пустить в своё укрытие девчонку? Эмутато посмотрел на гостью, нахмурив бровь. Он хотел сказать что-то приглашающее, но лишь сделал какой-то неуместный кивок в сторону. Она всё поняла. Эмутато повёл девушку в своё жилище. Целиком погрузившись в свои раздумья, он зашагал по дну озера. Дойдя до берега, он обернулся. Рядом никого не было, и бросив взгляд назад, он увидел её всё ещё стоящую на противоположном берегу. Она, похоже, не пошла за ним. Развернувшись, он крикнул: «Здесь мелко, иди за мной» и махнул рукой. Аюна неуверенно, но всё же последовала за ним, вода доходила ей до щиколоток. Он посмотрел на её насквозь промокшую обувь, и сделав скупой жест, приказал воде расступиться — обнажилось каменистое дно. Пройдя по образовавшейся тропе девушка оказалась на другой стороне озера рядом с ним. «Мохнатый, уже убежал, оно и к лучшему» — подумалось ему. Он решил, что пугать её диким зверем — так себе занятие, хотя он не ждал гостей, совсем не ждал. Аюна выглядела так, словно она не только обмочила ноги, а даже успела искупаться в горном озере прямо в одежде, после чего пересекла его вплавь. Эмутато предположил, также что она промокла из-за того, что снаружи, вероятно, прошла снежная буря. Хотя, он не исключал, что промокшие вещи — это последствия его атаки. Правда, по его мнению, сложно было назвать то, что он предпринял «атакой»: ведь он же не пронзил её тело насквозь водяной струёй, словно копьём. Так, баловство, да и только. Эмутато оглядел своё одинокое обиталище. Пещера выглядела уныло и неприветливо. Его спальное место, на котором валялись скомканные предметы одежды и накидка, напоминало логово зверя. Он добавил хвороста в костёр, свет разогнал полумрак и пространство потихоньку начало приобретать вид человеческого жилища. Последнее время его мало заботил домашний уют. Все дни протекали, словно в полудрёме. Что ж говорить — иногда он просто не выходил наружу, а здесь, под каменными сводами не всегда можно точно различить, когда наступает день, а когда — ночь. Эмутато очень тщательно маскировал вход, настолько тщательно, что даже сам не видел лучей света, или же не хотел их замечать вовсе. Тем временем его гостья снимала свои одеяния слой за слоем. Ростом она была чуть выше Айры, и теперь стремительно уменьшалась, словно таяла. Когда был скинут последний кафтан и жилетка на вате, она сняла какую-то непонятного вида сумку. В одних штанах и рубашке она казалась такой хрупкой и беззащитной, что невозможно было представить её, шагающей сквозь снега посреди бури. При этом рот у неё просто не закрывался. Она начала рассказывать обо всех страшных событиях, которые происходили снаружи, про реку Ханун и мертвецов, валявшихся на её берегах. Конечно, Эмутато, слышал, что где-то есть такая река, но по рассказам, расстояние, отделявшее этот природный объект от его деревни, было огромным, просто невообразимым. Река Ханун была настолько далека от его родной деревни, что казалась мифической границей, разделяющей миры живых и мертвых. Недаром же берега её усеяны трупами. Определённо, Ханун, была рекой из другого измерения, хотя нет, она находилась в Хоккане. Аюна Тэн, такая маленькая и хрупкая не могла дойти сюда оттуда. Скорее всего, она жила в каком-то другом Хоккане. Эмутато кивнул, когда она попросила разрешения, чтобы просушить обмотки ног у огня. Если бы его легко было рассмешить, он обязательно бы посмеялся над её идеей замаскироваться при помощи многослойного наряда под толстого мальчика. Может, от холода, этот наряд и спасёт, но уж точно — не от похотливых извращенцев. Эти самые извращенцы как раз не пройдут мимо пухлого мальчишки. Как только злодеи догадаются, что под личиной милого увальня скрывается юная и свежая девушка с гибким станом, с теми самыми «передами» и «задами», о которых она обмолвилась, то все они точно набросятся на несчастную, как стая голодных зверей. Надо ж было так сказануть: «Бывают девушки, у которых нет ни переда, ни зада»? Вот шутница — ведь настоящим аморальным типам на самом деле всё равно кто перед ними: мальчишка или девчонка. Эмутато понял, что, по всей вероятности, в большом мире во всю лютуют мор и глад вместе с войной. Ведь прочирикала же девушка что-то про Куто, восточного соседа, которому постоянно больше всех надо. Аюна сидела у огня, и блики от костра играли по всей поверхности её длинных распущенных волос. Как будто в комнате было два пламени. К счастью, она не испугалась его волка, наверное, потому что уже очень устала. Всё-таки, Эмутато показалось, что она посмотрела на животное с опаской. Порывшись в мешке, он нашёл старые запасы — несколько пахнущих землёй и сыростью корнеплодов. Собрав в своих руках конденсат, скопившийся на каменных сводах и влагу окружающего воздуха, он закрутил полученную воду вихрем, омыв овощи, заодно порезал их. Ломтики посыпались прямо в котелок. Он проделывал это уже почти не думая, потому что часто использовал свои способности в повседневной жизни. Это было удобно. Аюна же отреагировала очень бурно, начала ахать и верещать. Наверное, подобное она видела нечасто. Уголок рта Эмутато чуть заметно дрогнул. Помешивая похлёбку, он вспоминал давние вечера, когда они с сестрой были вместе. Ему будто привиделось, как девочка суетилась, бегала вокруг, помогала. Конечно, он мог сделать всё быстрее сам, но он понимал, что сестре надо было обязательно дать поучаствовать, почувствовать себя нужной. Эмутато почти не думал о будущем, он благодарил каждый день за то, что они с Айрой выжили. Иногда всё-таки его посещали мысли о том, что настанет время, и Айра вырастет, и что тогда будет. В такие моменты он думал, что ему жаль, что с помощью своего «Сикёкана» он может видеть лишь прошлое, а грядущее остаётся для него невидимым. Когда же после ужина она всё-таки спросила о судьбе его сестры, Айры, ему пришлось ответить, что её больше нет. Он сказал правду. Он не верил в чудеса: всё было очевидно. Лёд полностью покрыл её тело, и она уже не могла дышать, просто никак. Эмутато не уточнил, как погибла его сестрёнка. Ему не надо было реконструировать в памяти тот роковой миг, но говорить об этом он просто не мог. Говорить. Уже то, что он мог беседовать с гостьей было чудом. Лицо Аюны сразу стало грустным, и ему показалось, что она вот-вот разревётся. Она начала просить прощения за всё племя Кан, которое так несправедливо обошлось с двумя детьми. Эмутато понимал, что всему виной суеверия и предрассудки, ведь он был воином, отмеченным созвездием Генбу. Звучало всё это очень пафосно, сложно и непонятно, хотя сама формулировка походила на изощрённое проклятье. Каждый раз, глядя в чернильную бесконечность ночного неба, утыканного блеклыми точками, Эмутато тщетно пытался разглядеть божеств в ледяной пустоте. Того же Генбу, о котором так много говорили все вокруг. Рассказывали, что это суровое божество — змея, и одновременно черепаха. Эмутато никак не мог понять, как такое возможно. Ему представлялось, как змея обвивает панцирь черепахи — смех, да и только. Генбу — бог-воин, облачённый в прочнейшую броню. Семь созвездий окружают его. Рядом с несокрушимым бойцом-змеечерепахой в воображении Эмутато возникали поочерёдно его доблестные соратники, и имена им были: «Ковш», «Бык», «Женщина», «Пустота», «Комната», «Крыша» и «Стена». Согласно одной из легенд, семеро героических спутников грозного воинственного божества должны будут охранять жрицу, которая явится из другого мира, чтобы спасти Хоккан от гибели. Людям Хоккана совсем не хотелось, чтобы их спасали, ведь спасать нужно от чего-то, то есть от какой-то катастрофы вселенского масштаба. А если в мир приходят хранители, то самое страшное уже на пороге, и причина этому — явление меченых, ведь каждый из них имеет знак на своём теле. У Эмутато он тоже был. До пяти лет он жил совершенно спокойно. А потом — нахлынуло. Он вдруг оказался хранителем «Хикицу», укрощающим водную стихию. В его правом глазу появлялась отметина, напоминающая первый иероглиф созвездия «Ковша». Самое страшное выяснилось после того, как стало известно какое воздействие оказывает этот знак на каждого, в чьё поле зрения он попадал. Так сам Эмутато познакомился с «Сикёканом», зеркальным оком, от которого нельзя было ничего утаить. Он и сам не был рад. Он не хотел лицезреть закоулки чужих душ, такую судьбу он не выбирал. Человеческое отношение односельчан к необычному мальчику исчезло раз и навсегда. Так кончилась его прошлая жизнь. В детстве Эмутато думал, что для того, чтобы вызвать Генбу, его хранители должны пролить свою кровь на алтарь сего свирепого божества. А иначе как суровый бог воплотится в их мире, после того как внемлет зову жрицы и покинет свой небесный дворец? После того как жрица прочтёт последнее слово в свитке призыва, те, кто был отмечен знаком созвездий северного квадрата, испустят дух, небесная твердь треснет, и, сквозь сияющий портал, откуда дохнёт хладом первозданного хаоса, явится Генбу в полной боевой выкладке, с рёвом, от которого должна была содрогнуться вся земля. Картина вероятного будущего получалась какой-то мрачноватой и даже безрадостной, но при этом, по его собственному мнению, весьма правдоподобной. Практически как река, на берегах которой в беспорядке разбросаны человеческие останки. Это было лишь предположение. Потом, конечно, он откуда-то узнал, что во время вызова хранители должны отдать жрице свою силу ситисэйси, а не жизнь. Это выглядело слишком хорошо, чтобы быть правдой: пусть бы забирала, даже навсегда, жить стало бы легче. Уставшая с дороги гостья устроилась на ночлег, завернувшись в дорожный плащ, по привычке положив под голову дорожную сумку. Она уснула почти сразу. Эмутато осторожно, чтобы не разбудить, подошёл к спящей девушке и взглянул на неё. Всё-таки какая она, маленькая, и впрямь похожа на Айру. Он присел на корточки и стал разглядывать её рыжие волосы, укрывавшие её, словно огненная накидка. Аюна спала крепко, и в этот момент казалась совсем ещё ребёнком. Эмутато захотел даже погладить её по голове, потрогать её медного цвета волосы. Однако он удержал себя от этого шага. Волк начал скулить, видя, что человек долго не уделяет ему внимание. Эмутато повернул голову и приложил палец к губам. — Только не выть, — прошептал он, — она убежит. Он вдруг явственно представил, как Аюна очертя голову убегает в белое безмолвие морозной ночи. Он бы не смог простить себя, если бы она замёрзла насмерть, как ему казалось, по его вине. Продолжая разглядывать её, он подумал, что она могла пережить, если и впрямь шла издалека. Обидеть такую маленькую женщину может каждый. Растоптать этот нежный цветок было под силу любому. Почему она покинула свою семью? И главное — зачем? Что за причина заставила её пуститься в столь долгое и опасное путешествие? Сколько злых людей она могла встретить на этом пути? Эмутато тронул рукой повязку, закрывавшую его правый глаз. Что если взглянуть на неё через «Сикёкан». Эмутато покачал головой, будто бы запрещая себе даже думать об этом. Почему-то идея испытать свою проклятую силу на Аюне, пока она спит показалось ему мерзостью. Даже не потому, что она может проснуться, и тогда, когда их глаза встретятся, эффект будет сокрушительным, а просто потому, что копаться в воспоминаниях уставшего, обессиленного человека, было как-то не честно. Он встал, к радости зверя, прошёл в другой угол пещеры, уселся, прислонившись к стене, и стал вглядываться в мерцающий танец догорающего огня. Волк лёг рядом, даже не показывая своего отношения к незнакомке. Утром Эмутато обнаружил, что дрова закончились, и пещера начала остывать. Он вдруг понял, что запустил всё. Пребывая в полной прострации после осознания смерти сестры, впав в полное отчаяние от безысходности произошедшего, он лишь ждал возвращения Чамуки. Один лишь он мог извлечь тело его дорогой Айры из ледяной глыбы. Только так он мог отдать последний долг единственному на свете родному человеку. Взяв ведро, Эмутато отправился к роднику за водой. По дороге он погрузился в собственные тягостные мысли. Он не мог понять, почему его друг так и не вернулся. Да, в тот проклятый день Эмутато случайно задел Бораате, мать Чамки. Он не хотел ранить эту добрую женщину. Просто чудовища расположились так, что не оставляли ему выбора. Он бы всё объяснил товарищу, но тот просто рассвирепел. Чамка вошёл в такое состояние, в котором он был просто неспособен воспринимать какую-либо информацию. Гнев его был настолько велик, что в его мальчишеском теле проснулась сила хранителя, спавшая до этого. Час пробил. Ледяная сила Томитэ, созвездия «Пустоты», обрушилась на маленькую сестрёнку Эмутато, которая просто оказалась не в том месте, и не в то время. Она хотела спасти брата, который заменил ей родителей, и всегда был рядом в трудные минуты. Аира всегда была на его стороне. Ей удалось оттолкнуть его. Её крик до сих пор звенел в его памяти. Чамка сам не выдержал свалившейся на него мощи, и потерял сознание. Эмутато помнил, как относил друга и его мать поближе к селению. Люди Ха покинули это место почти сразу после происшествия, ведь, «Му», чудовища-людоеды разрушили всё. К тому же, кто-то пустил слух, что чудовищ привёл Эмутато. Однако всё равно, надежда на возвращение Чамки оставалась. Эмутато думал, что невозможно забыть того, что произошло в тот день. Он верил, что его друг не мог так долго держать обиду, к тому же, Айра пострадала. Она умерла. Неужели горячее сердце Томитэ окаменело или заледенело? Проходили дни, недели, месяцы. Эмутато уже потерял надежду на то, что Чамка когда-нибудь появится в этих заснеженных горах. Всё что угодно могло случиться с его матерью, и с ним самим. Либо Томитэ жаждет мщения, то ли вовсе сгинул. Волк первым вбежал в пещеру, и начал обнюхивать гостью. Она проснулась, и Эмутато, подойдя к ней, попытался пошутить. Аюна что-то пробурчала. Он поставил перед девушкой ведро с водой, и тут она расхохоталась. По её мнению, человеку, умеющему добывать воду из воздуха, не пристало ходить за водой. Он же подумал: «Вот глупая! Вода в пещере — это испарения, сырость и дыхание людей и зверей вместе с их потом. Разве сравнится эта вода с родниковой?» Он, конечно, никогда бы не сказал этого, но какой же смешной она ему показалась, эта Аюна Тэн. Он ответил, что вообще-то не прочь пожить жизнью нормального человека, без всех этих способностей. Эмутато не лукавил, он действительно мечтал быть обычным. Может, он играл бы музыку на праздниках, танцевал бы в хороводе, и, может, даже с Аюной. В реальной жизни он — отщепенец, хранитель призрачной несуществующей жрицы из другого измерения. Аюна умылась и согласилась пойти с ним за дровами. Вид бескрайнего ясного неба, сияющего глубокой синевой словно вырвал Эмутато из его угрюмого состояния, пусть и ненадолго. Взяв топор и верёвку, он направился к небольшой рощице, волк побежал за ним. Его спутница непрестанно щебетала, и речь её была похожа на журчание ручья. Эмутато подумалось, что сегодня, в этот спокойный денёк неплохо было бы заглянуть к Айре. Он подумал, что сегодня обязанности по приготовлению еды надо возложить на Аюну, и пока она будет возиться с обедом, можно будет сходить и посмотреть, как там его малышка-сестра, спящая вечным сном в хрустальном ледяном саркофаге. Конечно, он тщательно охранял место, где всё случилось. Он считал, что должен сохранить всё в нетронутом виде, пока не явится Чамука. Лишь ему под силу растопить этот лёд. Айра не должна быть запечатана навечно в прозрачном льду, чтобы каждый встречный-поперечный пялился на её останки. Чего только Эмутато не предпринимал. Он пытался растопить лёд, разведя у подножия ледяной стелы, внутри которой оказалась его сестра, огромный костёр. Он сконцентрировал все свои силы, чтобы дать отпор плотоядным «Му», если вдруг они оживут. Этим гадам и холод нипочём. Воистину — гады. Блестящая поверхность ледяного кристалла сияла в лучах солнца, а в ярких бликах плясало реющее пламя. Выглядело это впечатляюще, но, когда костёр догорел, стало ясно — на ледяной глыбе не образовалось ни трещинки. Эмутато овладел искусством создания объектов разных форм из воды, он мог выпаривать воду, и даже создавать туман, но превратившись в лёд, вода словно отказывалась подчиняться хранителю. Эмутато не отступал. Всему своё время. Он даже научился взрывать лёд, которым покрывались заполненные водой ямы и замёрзшие ручьи. Ледяная корка лопалась, и мелкие осколки разлетались в разные стороны. Однако, как только он пытался опробовать аналогичное умение на ледяной глыбе Айры, ничего не получалось. Чувствуя, что в его глазах темнеет, Эмутато уже начинал слышать потрескивание, но лёд был сильнее, он был как будто живой. Прозрачная стена поглощала всю энергию, направленную против неё. Начиная сначала, раз за разом хранитель «Хикицу» терпел поражение. Ледяная стена словно обладала собственной волей и зло смеялась над ним. Однажды, в полном отчаянии, Эмутато сорвал повязку с правого глаза, и вперив взгляд в одну точку, не отрываясь смотрел на несокрушимый лёд, как если бы он был его заклятым врагом. Тут он понял, что не был далёк от истины: лёд представлял собой сгусток гнева, и что самое страшное — он был готов пожрать всё живое. Эмутато заметил, что звери и птицы как бы сторонились заколдованной глыбы. Раньше казалось, что причина была в еле уловимом запахе «Му», отпугивающем животных. Но всё-таки бессловесные создания не были глупы. Сам Эмутато не желал прикасаться к зачарованному льду, опыт подсказывал ему, что всегда следует быть осторожным. Он не раз и не два смотрел на глыбу неприкрытым правым глазом, намеренно вызывая силу «Сикёкана», временами ему казалось, что он слышал крик Айры, звавшей его на помощь. Эмутато чувствовал, как кровь начинала стынуть в жилах, а голос сестры продолжал звучать в его голове, слабея и отдаляясь. Он считал, коварный лёд заманивал его в свои цепкие, холодные объятья таким изощрённым образом. От злости и отчаяния ему даже хотелось заплакать. Ни одна живая душа не должна была даже знать об этом. Посреди безжизненных, скованных льдом, гор никто не увидел бы его позора. Но глаза его были сухи. Ни одной капли не скатилось по его щеке. Он не смог заплакать. Нутро его сердца вымерзло или выгорело. Способность хранителя Генбу давала ему возможность добыть воду из воздуха, но его же собственные слёзы, как и лёд были вне его власти. Какая-то птица с криком взметнулась, разворошив сугроб. Эмутато было подумал пристрелить её при помощи водного заклятья, но пронзительный девичий крик отвлёк его. Звук доносился из того самого места, где Аюны не должно было быть, ни в коем случае. Эмутато стремглав сорвался с места и не замечая ничего помчался туда, дорогу куда нашёл бы даже с завязанными глазами. Он успел мысленно отчитать себя за то, что позволил себе потерять бдительность и отпустить любопытную девушку так далеко. Он всегда знал, что наихудшие опасения всегда оправдываются. Аюна стояла рядом с гигантским зловещим кристаллом, и почти вся ладонь её уже была покрыта ледяной коркой. Выругавшись, он швырнул дрова, и потрясая топором объявил, что руку придётся отрубить. Это была правая рука, но выхода не было. Или отсечённая ладонь, или вечный ледяной плен. Эмутато не мог бы простить себе двух смертей. Однако заглянув в полные ужаса глаза Аюны, он бессознательно изменил своё решение. Очередной раз он решил бросить вызов обнаглевшему льду, и лёд затрещал, или же затрещала черепная коробка Эмутато. В его глазах потемнело, мир исчез. Придя в себя от резкого запаха, Эмутато увидел перед собой Аюну. Рука девушки была цела, об инциденте с льдиной напоминал только вид забинтованного пальца. Как ни в чём не бывало рыжая будто бы нарочно вещала что-то про Тайцукуна, создателя Вселенной и его спутниц, способных исцелять все возможные раны, про секретные дурманящие эликсиры, заставляющие воинов империи Куто драться, как в последний раз. Эмутато не видел нижнего мира, небесных чертогов — тоже. Всё же, он спрашивал себя, почему же из всех живых существ лишь Аюна ощутила непреодолимую тягу, заставившую её потрогать лёд. Может, всё дело в особенности таинственной силы Томитэ, и его лёд привлекал только девушек? Потом Аюна заявила, что если бы Эмутато рубанул ей по руке, то должен был бы жениться. Он задумался о том, что же такое «брак». Он всегда считал, что люди женятся, чтобы вести общее хозяйство на взаимовыгодных условиях, а также получить легальную возможность продолжить род. На данный момент у него ничего не было за душой, кроме относительно сухой пещеры. Про продолжение рода он никогда не думал, хотя и привык заботиться о младшей сестре. Если бы он жил обычной жизнью, то у него наверняка была бы семья, и дети. Четверо или пятеро. Кто бы знал! Сегодня ему стало ясно лишь то, что сегодня они остались без обеда. Последние запасы были съедены ещё вчера, а сегодняшняя добыча убежала из-под носа. Мерзкий же запах просто не желал никуда уходить. Было тепло. Аюна успела-таки развести огонь. Лишь в этот момент Эмутато понял, что девушка тащила его самого и вязанку от ледяной глыбы до самой пещеры. Какая же она сильная! Сам же он чувствовал себя неважно. Голова его продолжала кружиться, а резкий запах был просто повсюду. Его осенило: «Нигихакари!» Это была та самая трава, которую лекари и обычные люди добавляли во все лекарственные сборы. Трава, которая растёт даже здесь, в горах, рядом со священным озером. Этот привязчивый запах не вывести ничем! Эмутато почувствовал, что его повело в сторону, но он попробовал сесть. Выпрямившись, он внимательно посмотрел на девушку, и спросил, пытаясь сохранять ледяное спокойствие: — Аюна, скажи, — встречаясь взглядом с собеседницей. — Зачем тебе понадобилось трогать ледяную глыбу? Конечно, она начала говорить что-то про Айру. Но разве не видно было, что тонким девичьим пальчиком эту ледяную махину не расковырять?! Аюна Тэн не переставала удивлять его. Он не чувствовал злобы по отношению к ней, хотя сегодня они вдвоём не без её участия рисковали остаться вмороженными на века внутри гигантского куска льда, вместе с бедной Айрой. Вокруг девушки как будто накапливалась энергия необъяснимого происхождения. Этот морок постепенно заволакивал весь привычный мир. Тут-то Эмутато захлестнуло негодование, после стольких месяцев молчания. Он сам себя не узнал. Он даже шлёпнул себя по коленке, высказывая всё, что накопилось у него на душе. Сначала, его охватила обида за всё. Разве он единственный хранитель Генбу? Почему только он должен отвечать за всё горе, которое происходит в Хоккане? Кто это решил? Какое право имели люди обвинять его во всех несчастьях? Затем он поведал ей свою тайну: да, вода в виде льда — это его слабая сторона. Лёд, в который заключена Айра — дело Томитэ, и что имя этого хранителя носит Чамка из соседней деревушки. Похоже, Аюна вновь оживилась. Она просто рассыпалась в благодарностях, за то, что Эмутато всё-таки попробовал высвободить её конечность из ледяного плена, а не взял и отрубил её. Она с трепетом поведала о своей вере в хранителей как спасителей вселенной. Она ждала прибытия жрицы и вызова Генбу, как чуда. Внезапно она спросила: –… Кстати, какое твое небесное имя? «Хацуи»? Выдержав короткую паузу, Эмтато ответил, стараясь звучать бесстрастно и максимально отстранённо: — Нет, «Хикицу» Эмутато прекрасно понимал всю глупость данной ситуации. На самом же деле, ему тоже было практически всё равно, как читался иероглиф его «небесного» имени, и как звучало название его созвездия. В принципе, все они звучали одинаково чужеродно и непонятно. Не по-хоккански. Аюна же, будто заучивая, ещё несколько раз повторила уже «правильный» вариант. — Аюна, прошу, не произноси больше этого проклятого имени! — настойчиво попросил Эмутато. Действительно, ему становилось не по себе, когда девушка обратилась к нему как к «Хикицу». Он не собирался отзываться на это имя, которое он не выбирал, и даже не получал при рождении. Это имя само выбрало его. А ещё… его выбрала Аюна. Он понял это сразу, и сначала не понял, как быть. Девушка не отрываясь смотрела на него с таким теплом, с каким никто уже много лет на него не смотрел. Она осторожно провела рукой по его волосам. Он почувствовал робкие, но нежные прикосновения её рук, а потом — тепло её тела, ведь она ухитрилась придвинуться к нему почти вплотную. Внезапно её пальцы коснулись матерчатой повязки. «Только не это! — подумал он. — Всё, что угодно, но не повязка!» Всё произошло так быстро, что Эмутато не заметил. Её мягкие губы встретились с его губами, и он почувствовал, тепло её рта и запах её волос. Он не успел никак среагировать, да и ему скорее, нравилось, хотя он едва мог осознать всё происходящее. Насколько далеко можно зайти в этой игре? Главное, чтобы она не сорвала повязку. Надо отвлечь её. К тому же въедливый запах нигихакари отступил, перебитый ароматом её волос. Ещё вчера Эмутато запретил себе трогать её волнистые локоны бронзового оттенка, но сейчас он тут же запустил пальцы прямо в самую их гущу. Оказалось, что они совсем не жгутся, хоть и похожи на пламя. Она снова поцеловала его, а он нежно провёл ладонью по её уху и шее. Аюна прижалась ещё сильнее, тогда он прошептал ей, что она самая красивая и смелая. Зачем он сказал ей это? Это было правдой. Аюна красива, и знает об этом, а смелости ей уж точно не занимать. Эмутато не хотел казаться дерзким. Было непохоже, что девушка, собирается оттолкнуть его. Они уже успели снять с себя почти всю одежду. Она не боялась его прикосновений. Это была опасная игра. Каждое её движение и действие сообщало: «Я не твоя сестра, и не жрица из другого мира, я — совсем другое… И я шла по всем этим заледенелым дорогам только к тебе». Может, всё-таки с ней что-то произошло на тракте? Вроде нет, тогда она бы даже не подумала приблизиться к нему. Её руки спускались всё ниже, всё дальше от запретной повязки. Эмутато почувствовал, что больше не может контролировать своё тело. Всё же он спросил… А потом сотворил всё, что требовали от него его инстинкты. Она позволила ему сделать то, что он хотел. Он взглянул на неё. Несмотря на браваду, предшествующую всему этому, в тот самый миг в её глазах вспыхнула едва заметная искорка ужаса, первобытного страха перед его бурным натиском. Может, он оказался грубым? Во всяком случае, он успел понять то, что ни на каком из хокканских трактов с ней никак не могло произойти того, о чём он смел думать всё это время. «Не сшибать голову, не пронзать насквозь…» — мелькнуло в его уплывающем сознании. После того, как всё закончилось, он успел спросить шёпотом: — Тебе было больно? В ответ послышалось: — Да нет, что ты! После её голос ещё долго звучал, словно мелодичный перезвон, или журчание прохладного ручейка. Аюна и была этим свежим, чистым ручейком, ворвавшимся в тихий омут его жизни. Он заснул. Даже призыв Генбу и голоса жрицы и всех остальных хранителей, окликающие его «небесным» именем, не смогли бы вырвать его из тишины и темноты. Утром ни он, ни она не решались заговорить первым. Повсюду была разбросана их одежда. «Что же за фигня была подмешана в эту настойку нигихакари?» — думал он, подбирая с пола вещи. Волк посмотрел на людей, наклонив голову вбок, как будто желая сказать: «Чего же вы стесняетесь, глупые? Всё же естественно!» Вскоре Аюна решилась нарушить неловкую тишину, попыталась даже пошутить на тему чистоты жрицы и вроде как намекнула на чересчур невоздержанного хранителя, ввергнувшего страну в пучину хаоса. — Так ты же не жрица, — ответил Эмутато. Он ведь был рад, что Аюна никакая не мико, и что никакой «Хикицу» как один из «ситисэйси», или просто одно из семи тел, необходимых для ритуала призыва, не был ей нужен. Аюне нужен был просто парень из племени Кан. Она уже сделала свой выбор. Судя по её сияющей улыбке, она ни о чём не сожалела. Обшаривая пещеру, она-таки нашла его потерявшуюся почти месяц назад обмотку из второго комплекта. Теперь надо найти её пару. Очередной раз он подумал, что следует прибраться в своем жилище. Весь день они провели вместе. Они бродили по окрестностям, подбирая хворост. Он почти поверил в то, что смог бы прожить жизнь обычного человека. Болтовня Аюны за эти два дня стала неотъемлемой частью бытия. О чем ещё говорить после ночи близости? О расстановке политических сил в Торанском дворце, о музыке. Эмутато думал, что уже напрочь забыл, как держать смычок. Голова просто раскалывалась. Затем он было подумал, а что, если жрица всё-таки появится, и ему придётся исполнить своё предназначение, но он начал отгонять от себя эти мысли. В лесу она обнимала и целовала его. Вокруг в морозном воздухе разливалась тишина. Крики пролетающих птиц, шум ветра в деревьях — и они посреди всего этого белого гобелена, изображающего кристально-чистый мир. Потом откуда не возьмись появился тощий заяц. Это было большой удачей, ведь Эмутато не расставлял ловушек накануне, да и окрестности после недавней бури совсем опустели. Зверёк пробегал на приличном расстоянии, поэтому он решил воспользоваться силой, он часто использовал воду в качестве дальнобойного оружия. Сегодня им повезло. Однако, Аюна, видимо не оценила его стараний. После охоты она заметно помрачнела. На какой-то миг ему даже показалось, что ей было жаль этого замёрзшего зверька. На живом лице девушки все эмоции читались, как следы зверей на белом снегу. Эмутато подумал, что, скорее всего, она просто устала. Они в тишине освежевали добычу, разделали добытую тушку, развели огонь, приготовили ужин. Он задумался, что могло тяготить её. Он пытался понять, почему она так переменилась, но ответов на свои вопросы не находил. В конце концов он решил списать всё на перемену погоды. Вечером Аюна подняла тему, на которую Эмутато никогда не хотелось говорить. Она почему-то начала расспрашивать о его знаке хранителя. Затем девушка сказала, что хотела бы заглянуть в его правый глаз. Он не хотел юлить, а просто объяснил, что делать этого не стоит. Он действительно не хотел, чтобы она видела его без повязки. Он знал, что скорее всего проявится знак хранителя, и она не сможет отвести взгляд от него несколько мгновений. Это означало, что в очередной раз Эмутато не сможет совладать с силой, которую всё ещё плохо контролировал. Он понимал, что Аюна хотела бы узнать его тайны, не зная, что, столкнувшись с силой «всевидящего ока», она увидит всего лишь отражение своих собственных сокрытых страхов, желаний и помыслов. Может быть, перед ней возникнут те события, которые она жаждала забыть всей душой, а может — уже забыла. Немногие могут спокойно пережить подобное. Кроме того, она сразу же, в тот самый проклятый момент встречи взглядов, поймёт, что не только она, но и он переживает те же воспоминания. Воспоминания, которыми она не хотела бы делиться, быть может ни с кем на свете. Этой ночью Эмутато увидел сон. Ему приснилось, что Аюна стала жрицей Генбу. Он догадался, что это просто осколок воспоминания об их с ней утреннем разговоре. Она стояла посреди ночной, занесённой снегом, степи, как он понял, в церемониальном наряде, в руках она держала свиток. — Хочешь, — спросила она, глядя на Эмутато, — я сделаю, чтобы Айра ожила? В жаровне трепетали языки пламени. Вокруг алтаря стояли другие хранители. Эмутато ничего не ответил Аюне. Он знал, что Генбу не может воскрешать мёртвых. Он лишь посмотрел на бледного и растерянного Чамку. Лиц остальных участников обряда он не увидел, они были похожи на тени, окутанные густым дымом. Медлить было нельзя, скоро должна была начаться буря. Аюна развернула свиток, поднялся ветер. Она прочла призывную формулу и бросила столбец в огонь. Бумага мгновенно вспыхнула. Сразу же поднялся ветер. Эмутато почувствовал, как что-то вонзилось в его спину, и он рухнул на землю. Когда же он приподнялся, то увидел со стороны своё собственное безжизненное тело, под ним же лежало ещё что-то, похожее на труп. Эмутато не стал вглядываться. Встав на ноги, он заметил, что снег под ним был обагрён кровью. В нос ударил металлический запах. Всё, как он представлял в детстве: их принесли в жертву. Генбу же, явился не с небес, как было написано в свитке, а вылез из-под земли. Высотой с обычного размера юрту, он шёл, громыхая доспехами, а земля сотрясалась под его ногами. Подойдя к алтарю божество подняло обе головы: черепашью и змеиную. Божественный зверь приблизился к жрице. Аюна кивнула, и змеиная голова скрылась у неё под юбкой. Змея казалась непомерно длинной, она всё ползла и ползла, исчезая под подолом наряда жрицы. Её лицо исказилось от боли, она пошатнулась, но она как-то смогла устоять, держась за край небольшого столика, который, как оказалось, стоял за жаровней. Эмутато хотел закричать, но почувствовал, что совсем не может пользоваться своим голосом, он даже понимал, что способность говорить была навсегда утеряна. — Кай-дзин, — прохрипела девушка, по телу её прошла волна дрожи, горлом пошла кровь, но она всё ещё продолжала стоять. На лице в левом глазу Аюны блеснул серебристый иероглиф «то». Эмутато подумал, что если знак перешёл к жрице во время церемонии вызова, то отображаться он должен в правом глазу. Ему вдруг стало безумно холодно. Откуда-то послышался заунывный, протяжный вой. Это был Генбу, ветер или волк? Эмутато объял хтонический ужас, дико заболела голова, ярчайшая вспышка ослепила его, глаза его пронзила боль, как если бы по ним полоснули бритвой. На мгновение он потерял сознание или зажмурился, но разлепив веки, он понял, что находится в доме у Тэнов. Он узнал их всех: отца Аюны, её братьев и даже мать, которая стояла, белая как снег, с заплаканными глазами. В комнате было приготовлено всё для поминальной трапезы. Затем вошла Аюна с ничего не выражающем лицом, в руках её был небольшой поднос… Он видел всё как будто со стороны, и в то же время ощутил, какой страх и стыд объял девушку, когда она, споткнувшись, уронила поднос. Раздался грохот и звон раскалывающегося кувшина. Послышался поток ругательств и проклятий, и Эмутато почувствовал ужас Аюны, когда та осознала своё полное одиночество и полную власть этих чванливых мужчин, её отца и братьев над собой. Тогда он чуть ли не прыгнул ей навстречу. Присев рядом и попытался обнять её, приготовился сказать, что никакая она не «паршивая овца», и раз все так хотят, то он не против, он заберёт её — пусть живет с ним, ведь это во много раз лучше, чем жить в семье, где её не любят и не ценят. Ничего не вышло. Он не мог повлиять на ход событий, ведь он был просто зрителем. Однако девушка смогла оттолкнуть его. Он попытался осмотреться. Вокруг всё как будто бы вертелось, но теперь они с Аюной переместились: они оказались в пещере. Морок ещё не успел рассеяться, Эмутато только начал понимать, что на самом деле произошло. Ощупав лицо, он не нашёл повязки. Он вскочил, словно ужаленный, и начал искать её. Аюна не могла угомониться, она не переставая кричала, а потом — швырнула в него куском ткани. Что она сотворила? Зачем? Он предупреждал её, но она, как всегда, поступила по-своему. Он снова подошел к ней, но она ударила его, упала на плащ, сотрясаясь в рыданиях. Говорить с ней было невозможно, а голова у него и так раскалывалась, он решил выйти, оставив её ненадолго одну. Эмутато думал, что она успокоится, и тогда с ней можно будет поговорить. Приближался буран. В здравом уме никто не уйдёт в такую погоду. Словно в полудрёме он бродил туда-сюда по пещерам, а волк угрюмо плёлся за ним следом. Когда Эмутато вернулся, то нашёл только письмо и маленький камушек. Она всё-таки ушла в неизвестном направлении, ночью, когда в любой момент может разразиться буран. Он решил, что её ещё можно было догнать. Постоялый двор, где можно было менять лошадей, был довольно далеко отсюда. Он считался конечным пунктом тракта. Эмутато шёл, не оглядываясь, до самой дороги. Что-то мелькнуло вдали. Это была повозка. В это было невозможно поверить. Кто же мог в такой час заехать в такую глушь? Однако повозка удалялась, а стука копыт слышно не было, значит, экипаж был на том расстоянии, когда догнать его было уже нельзя. Всё это было похоже на какой-то неправдоподобный бред.

***

Хозяин постоялого двора, находящегося на последней станции Торанского тракта, поехал в дальние необитаемые земли за льдом. Внезапно старик заплутал, и очень долго искал дорогу. Всё-таки, на его счастье, когда уже стемнело и пошёл снег, когда последняя надежда была потеряна, он увидел тракт. Лёд был ходовым товаром. Торговцы, которые заезжали всё реже, охотно брали ледяные глыбы для хозяйственных нужд, а некоторые дельцы даже растапливали их и продавали в империю Сайро жителям пустынных областей. Это же надо же им тащиться в такую даль! Однако возможностью заработать в эти непростые времена нельзя было пренебречь, да к тому же, в его-то почтенном возрасте. Он заполнил телегу ледяными глыбами и снегом. Нужно было успеть вернуться, потому что буран мог начаться в любой момент. Была глухая ночь. Трактирщик ехал в полной тишине. Вокруг не было видно ни зги. В этих местах не было человеческого жилья. Люди давно покинули эти места. Внезапно он увидел: человек. Он бежал, размахивая руками. Старик остановил лошадь. — Откуда ты взялся? — недоумённо спросил испуганный возница. — Пожалуйста, увезите меня отсюда! — дрожащим, по-девичьи тонким, голосом взмолился путник. — Пожалуйста, пожалуйста! — Садись, — ошарашенно сказал старик.