Потерянный во тьме

      На Йокогаму медленно опускались сумерки. Улицы мелькали перед глазами яркими огнями, вдалеке виднелись знакомые, привычные башни портовой мафии, за последние месяцы успевшие превратиться в стальные клетки.       Мир стремительно катился в бездну.       Акутагава много думал о словах лидера агентства. Выслушав Фукудзаву он, разумеется, послал его и его «замечательные» идеи к черту, но чем больше проходило времени, тем чаще он вспоминал услышанное от него. Тот ведь, зараза, понимал, что так будет. Он сразу сказал ему — «у нас пока еще есть время». Дал ему это самое время, чтобы подумать. Решить для себя, преданность кому в нем сильнее — Дазаю или мафии.       Теперь казалось, что это время стремительно подходило к концу.       Даже идиоту было понятно, что Президент, как его звали те самые идиоты из агентства, был прав. Дазай был разрушительной силой хаоса, грядущим штормом, самой стихией во плоти, которая могла разрушить привычный мир до основания. Его нужно было остановить. И хотя способ, предложенный Фукудзавой, был несколько безумным, он вполне мог сработать. Только…       Акутагава смотрел в глаза Дазая каждый божий день и видел в них такую бездну отчаяния, в которую тот был готов утянуть за собой вслед весь мир, что хотелось выть.       Мимо прошла, хохоча, толпа девчонок, на вид не старше Гин. На душе у Рюноске было так паршиво, что ему хотелось наорать на них прямо посреди улицы, хоть как-то обратить их внимание на бурю, в центре которой оказалась Йокогама и он сам.       Свернув с шумного проспекта в переулок, он сразу почуял, что не один, хотя вокруг никого не было. Край его пальто шелохнулся, и карман резко стал легче…       — Расёмон!       Темные щупальца схватили паршивца за ворот прежде, чем тот успел убежать. О том, что это был именно ворот, могла сказать только пустота, образовавшаяся посреди темноты его способности. Расёмон удерживал на весу воздух, из которого смутно проступали очертания мальчишки лет восьми.       — Простите пожалуйста, я больше так не буду, отпустите! — захныкал детский голосок. Его обладатель обреченно протягивал Акутагаве украденный кошелек.       У ребенка были отчаявшиеся, голодные глаза. Потертая и испачканная в осенней слякоти одежда явно говорила о том, что дома у мальчика нет. Каштановые волосы чуть выше плеч свисали спутанными клоками. Сирота, точно, каких в этом городе немало. Необычный сирота.       Необычный в том же смысле, в каком и сам Рюноске.       Вздохнув, Акутагава опустил его на землю, продолжая удерживать малолетнего вора за край одежды.       — Оставь, — махнул он на протянутый кошелек, чем заслужил удивленный и почти восхищенный взгляд мальчишки. — Близкие есть? Сестры, братья?       — Нет, — нехотя отозвался тот, помолчав некоторое время. — Неделю назад сбежал из приюта. Сдадите полиции?       — К твоему счастью, моей персоне в участке едва ли будут рады, — пожал плечами Акутагава, решая, что ему делать с ним. — Значит, умеешь становиться невидимым?       — Ненадолго, — шаркнул ножкой мальчик. — Но я учусь! И когда-нибудь я всем им покажу!       — Может быть, — протянул Рюноске, делая тяжелый вздох. О, он точно пожалеет об этом. — Если хочешь, могу поспособствовать.       Глаза мальчишки холодно сузились.       — Спасибо, — тихо сказал он. — Не надо.       К его счастью, Акутагава был не из тех, кто будет уговаривать.       — Дело твое, — равнодушно пожал плечами он, отпуская мальчика. — Бывай.       Когда Дазай только вернулся в мафию, он пытался объяснить Акутагаве, почему в мафии так ценят преемственность. События тех дней тогда казались ему настолько невозможными и из ряда вон выходящими, что он не предал его словам особого значения. Тогда он, как законченный идиот, не мог нарадоваться возвращению любимого учителя. Тогда он, как законченный идиот, не думал, что рано или поздно ему придется занять место босса мафии, хотя, по мнению самого Рюноске, из всех главарей он подходил на эту роль меньше всего. Не думал он и о том, что однажды ему понадобится преемник, которому, как принято в мафии, придется стереть с лица земли своего предшественника.       Да что уж там говорить, он не думал даже о том, что именно ему придется стать тем, кто вонзит нож в спину Дазая.       Злую шутку с ним сыграла жизнь.       Он снова и снова думал о словах Фукудзавы: про двойной черный, про Мори, про то, что Дазай уничтожит этот мир, если его не остановить. Но Фукудзава не думал, просто не мог думать о другом: что будет с мафией, если Дазая не будет? Особенно теперь, после смерти Мори…       Никогда прежде Акутагава не понимал так четко, насколько он был… привязан к Мори. Как сильна в нем была верность, которую он предпочитал игнорировать. Дазай был его миром, его воздухом, неприступной скалой, которую он раз за разом стремился покорить, чтобы убедить учителя в своем праве на существование. Он и не замечал других, когда Дазай был рядом, а когда он исчез, стало еще хуже. Из учителя он превратился в незакрытый гештальт, стоявший поперек горла.       Каким же глупцом он был.       Об этом думал Акутагава, направляясь к себе на квартиру вместо офиса портовой мафии, мельком замечая, как за ним по следам идет тот самый мальчишка, отказавшийся от его помощи.