***
Он бывал в Могильнике чаще, чем вне его. И когда всем надоело переживать, каждое его возвращение стали воспринимать как возвращение с неспешной прогулки по коридору. — Небо треснуло и пролилось, — сказал однажды он, вернувшись с пачкой лекарств и выгрузив их на одеяло. Он снял общую клеточную куртку, и вывернув ее наизнанку положил рядом с собой. Из скрытых карманов и нашивок начали появляться пачки сигарет, амулеты, записные книжки и маленькие коробочки. Лорд кинул взгляд из-за плеча и медленно потянул к себе один из амулетов. Македонский забрал выпотрошенную куртку, встряхнул ее и унес в прихожую. За окном шумел ветер и чернела серость. Табаки шумно выдохнул и поспешно покатился вместе с Македонским снимать «что-то очень важное» во внутреннем дворе, что они «имели глупость оставить без присмотра». Зная Табаки, и его особую страсть к своим вещам, а также отличную память Македонского, можно было с уверенностью утверждать, что «что-то важное» было оставлено не просто так. Возможно они готовили ловушку. Возможно на кого-то.***
[Сфинкс] Он бродил по коридорам, впритык к отбою, когда наткнулся на надпись мелом на двери. «КРАЙ МИРА» Гласила она. Сфинкс остановился, оценивая размах писавшего. Как в размере букв, так и в том, что эта дверь принадлежала их стае. Чуть выше, над самым карнизом, притаилась маленькая черная змейка. Очередное откровение. — «Ты можешь попасть туда через любую дверь», — прочел он. Чтобы это значило? Сфинкс подпер спиной стену напротив двери и замер, раздумывая. А может и не раздумывая. Ему было лень даже шататься по коридорам перед сном, но надоедливый Шакал просто не оставил ему выбора, нагло выпихав его из душа сразу в прихожую. В коридор Сфинкс, конечно, шагнул сам. Но причин было три. Первая — это старые ботинки Лэри, которые тот засунул на полку, не просушив после дождя. И теперь они действовали как парализующий яд на любого, кто имел дурость задержаться в комнате, а не пройти сразу в спальню. Второй причиной стал тот, из-за кого Шакал Сфинкса и выгнал. Ахилл уже второй день подвергался настраивающему на сон гипнозу. Табаки делал с ним с виду возмутительные вещи: спаивал какую-то дрянь из своих запасов, давал попробовать новые настои, делал амулеты, пел песни и колыбельные, читал стихи, укладывал спать на подоконнике («Для проветривания мозгов!»), отбирал подушки или наоборот, вил ему из них огромное гнездо посреди комнаты… В конце-концов он так замотал и его, и себя, и всю стаю, что вечером все валились спать едва появлялись в комнате. Вот только спали плохо. Ворочались, скрипели, задыхались от жженой травы, что раскуривал Шакал, чихали от открытого окна, под которым мерз бедный Ахилл, искали во сне подушки, которые нагло изымались, и вообще были крайне недовольны. Слепой окончательно устав разбираться с каким-то несущественными неприятностями решил перепоручить эту проблему Сфинксу. И Сфинкс возмущался. Потому что ему такое было не нужно, он и так был словно многодетной матерью одиночкой, которой какая-то кукушка подкинула очередного ребенка. И Сфинкс возмущался громко и настойчиво. Также, как и Волк. Вот только Волка забрали недавно в Могильник после осмотра, и свое возмущение он смог выразить разве что посредством засылания порчи на голову Табаки. А еще подбив Македонского спасать Ахилла из всех западней, что мог устроить дорогой состайник, придумав очередное средство от «недосонницы». «Страшной болезни, что вздумала поразить наше дружное общество преуспевающих сновидцев», сказал тогда Лорд, явно копируя кое-кого другого. И этот кто-то был в целом прав. Спал Ахилл просто отвратительно. Если это можно было назвать сном. И проблема была даже не в том, что ему было плохо, что он кричал или будил других, вовсе нет. Спал он сном младенца, пуская порой слюни покруче Толстого, а вот спать с ним рядом было сущей пыткой. Несведущие решили бы, что очутились в чьих-то кошмарах, сведущие знали бы это наверняка. Все, кто засыпал раньше других, подрывались посреди ночи с истошными воплями, вздохами или даже всхлипами. Лэри при любой удобной возможности сбегал ночевать к Коню, Лорд — резаться в карты до утра, а Горбач — вить гнездо с Наннетой на старом дубе во дворе. Даже сам Сфинкс замечал, что по утрам его подушка бывала мокрой от пота, а сам он чувствовал себя совершенно разбитым. Он боялся думать, что случалось с более чувствительными ко снам Македонским и Слепым. Толстый был отдельной проблемой, он просыпался и рыдал, забиваясь в коридорные углы, и его приходилось выковыривать и заманивать обратно в комнату. И это была третья причина его выхода на прогулку, о которой Сфинкс почти забыл, вдумываясь в смысл надписи на двери. По-хорошему, ему бы надо найти их неразумного побыстрее, и уговорами, а то и приманками отнести обратно… Он опустил взгляд вниз, обдумывая фразу по-новому. Выходит это могло быть и предупреждение? Кто-то может считать эту дверь совсем не краем мира. То есть на ней не сошелся свет клином. А проще говоря, не задирай нос, четвертая? Кривая усмешка украсила его лицо. Он поддел носком кеда обломок мелка, лежащий рядом, и откинул его в сторону. Через секунду его раздавили шины коляски. Ахилл весьма бодрым пробегом колесил прямо в его сторону, и остановился только у самых кончиков кед. Выглядел он, как и всегда, донельзя выспанным и всем довольным. Сфинкс устало прикрыл глаза, глядя исподлобья на состайника. Ахилл посмотрел на надпись на двери, потом сразу, не раздумывая, оценил более мелкую змеистую сверху, и повернулся обратно лицом к Сфинксу. — И как тебе? Чувствуешь? Он иногда мог сказать это ужасное «чувствуешь». И вот хоть стой, хоть падай, хоть правду скажи, хоть ложь; Ахилл примет все, даже молчание. Вопрос не для ответа? Риторический. А тут все совсем наоборот, но все-таки немножко также, как с риторикой. Сфинксу казалось, что за этим вопросом стоит что-то, чего понять ему пока не дано. Будто еще не вырос для этого. Будто он обделен этим невидимым умением чувствовать, а Ахилл, на вид совсем ребенок, уже умудренный опытом задает тебе решающий в жизни вопрос. Свернешь направо или налево, а может пойдешь прямо после него. А может останешься там где есть, потому что еще не время. Не то место, не тот ты, не туда и не так. Сфинкс рассмеялся бы, если бы усталость не тянула ему рот в безобразную гримасу. Сфинкс, обычно молчавший, решает сегодня дать ответ. — Чувствую, — а потом, почесав лоб о плечо продолжил, — Недоумение. Ахилл замер. На секунду на лице его появилось то непередаваемое и откровенно непонятное выражение лица, когда ему говорили, казалось бы, обычные вещи. Да, недоумение. А что еще можно почувствовать? Ну конечно кто-то почувствовал бы злость, кто-то радость, смущение и так столько разных эмоций, сколько людей эту надпись увидят. — Дверь стаи — это ее лицо, — начинает объяснять Сфинкс, как маленькому, — Напиши я, или кто угодно себе что-нибудь столь претенциозное на лбу, все окружающие испытывали бы подобное. Смесь непонимания и злости. Плюются тебе в глаза какими-то глупыми замашками на владение всем миром, а ты давай терпи? Сфинкс присмотрелся еще раз к надписи, и заметил, что буквы налезли на номер. Четверка была буквально продавлена этой белой бездушной «Р». Кстати об Р… Наверняка Ральф уже успел увидеть это невообразимо прекрасное творчество, и уже ищет где-нибудь в своей голове ответ на эту нехитрую головоломку. Сфинкс даже успел удивиться тому, как все интересно совпало, но загадки никакой для него не было; он испытывал что-то вроде небольшого сожаления перед их воспитателем. Бедный Ральф Первый сейчас тратит время совершенно впустую вместо действительно важных дел. Ахилл слушал Сфинкса, медленно пересчитывая бусины четок в своих руках. Лицо его снова безмятежно-отрешенное, не сосредоточенное ни на каком деле. Сфинкса отвлекало тихое пощелкивание, а еще больше отвлекало молчание. Никакого угуканья или хмыка. Ничего, что показало бы, что собеседник заинтересован в диалоге. Сфинксу это и не нужно, но обычно есть хоть что-то такое. Он подошел ближе, присел на корточки слегка толкнув коленом чужое. Ахилл оторвал взгляд от бус и Сфинкса прожгли две сверхновые. Какие-то мутно молочные, с разводами, как от бензина в воде. На мгновение запахло озоном, и обещанием скорой бури. Но Ахилл моргает, уставившись Сфинксу в лицо, прерывая это наваждение, и тот начинает говорить. — Так что ты имел ввиду, когда писал, что наша комната — «край мира»?***
Рядом с Ахиллом время текло по-другому. И это сбивало все режимы организма, в том числе и режим сна. Лорд уже валялся под завалами подушек, крепко сжимая в руках свою, хотя совсем недавно был обед. Табаки, нервно почесываясь, собирал очередной амулет, периодически поглядывая в турку, в которой варил новый настой. Лицо его было довольным и опухшим. Словно недавно он сначала наткнулся на чьи-то часы, а потом их моментально ликвидировал. Но не без последствий. Его искренняя ненависть к часам сыграла с ним дурную шутку — он натурально начинал болеть. Тело его покрывалось сыпью и зудело, настроение портилось быстрее обычного, и взлетало также стремительно, как и падало. Он становился невыносимее, но почему-то с таким Табаки Сфинкс все еще вполне мог уживаться. Поэтому он прошел мимо общей кровати, не задерживаясь. Справится, как и обычно. Поэтому, а еще потому что был уверен — Волк определенно был к этому как-то причастен. Сфинкс заскочил в ванную, быстро осмотрел себя в зеркало, придавая себе вид угрюмый и неуступчивый, и выглянул обратно в общую. Ахилл вкатился в комнату, и, не сворачивая, вписался в косяк рядом с дверью. Лорд фыркнул во сне, отвернувшись в другую сторону и Македонский (каким-то образом оказавшийся на полке Горбача) с Табаки напряженно замерли, оглядываясь то на него, то на Сфинкса с Ахиллом. Сфинкс тревогу понял. А также он понял, что разрушительное влияние Ахилла на чужие сны действовало лишь тогда, когда сам он спал. Ну или «не-бодрствовал». Что было бы правильным определением этого странного транса-комы, в которое впадал Ахилл по вечерам. Поэтому исключительно ради спокойствия состайников он затащил граблей Ахилла в душевую, сдернув того с коляски. Ахилл не сопротивлялся. Он почти никогда не сопротивлялся. Не нужно было заглядывать в его лицо, чтобы понять, как ему интересно, что будет дальше. Сфинкс выкрутил душ и толкнул Ахилла под воду, стараясь закончить побыстрее. В желудке было устрашающе пусто — он забыл заскочить в столовую на обед, поскольку снова отлавливал бедного Толстого в коридорах. Вся эта возня вокруг Ахилла и его дурного влияния на состайников начинала порядком раздражать. Табаки планировал закончить новый, «очень сильный и действенный амулет» уже сегодня вечером, но Сфинкс не хотел ждать так долго. — Прекрати это. Парень непонимающе задрал голову, облепленную мокрыми волосами. Темные ресницы, две молочные звезды под ними, загоревшая кожа. Рубашка полностью пропиталась водой, в кроссовках наверняка уже хлюпало. Ахилл казался беспомощным ребенком, но Сфинкса бросало в дрожь при одном взгляде в его глаза, и он был уверен — все это не просто так. — Прекратить что? — Прекрати крушить чужие сны. Ради забавы, ради мести, ради чего угодно ты делаешь — неважно; закончим это сейчас. Он замолчал, в расчете на отказ. Тогда можно будет спокойно спихнуть эту проблему на Слепого. Тот сможет убедить всего одной фразой. Даже одним словом. Одним взглядом, чего уж там. И Сфинкс перестанет дергаться по пустякам, это чудовищное недоразумение приструнят, и всем станет жить просто и легко. Но он забыл, что с Ахиллом никогда не было просто или легко. Его губы растянулись в искренней, чистой улыбке и он кивнул, легко принимая чужие условия. И ломая все к чертям собачьим. Поводок, от которого Сфинкс попытался избавиться насильно всучили ему обратно в руки.