как в кино

— Да чё я его взял, — Эдик со стуком опускает пустой бокал на барную стойку. — Понравился. Тут же прячет в ухмылке смех; пачка у Никиты после такого заявления — загляденье прям в первые секунды, как будто привидение увидел. — Это в смысле, — осторожно и насмешливо уточняет он, — как кондитер? — Как человек, — весело огрызается Эдик. — Кудрявый, ты шо? — Да мне без разницы, кто там тебе понравился и как, — отбрёхивается Никита без особого энтузиазма. — Хоть баба, хоть мужик… — Я вообще не по этим делам, ты Эктора не слушал тогда что ли? Я лiсова мавка, деревца обнимаю и грибы люблю, — ржёт Эдик, Никита вторит; про мавку ему пришлось запомнить после прошлогоднего киевского фестиваля, где члены жюри, прежде чем присудить ему победу в какой-то там номинации, знатно поржали над его любовью к природе, мол, и ресторан для работы явно по названию выбирал, да, Канарян? — Хоть гриб, — кивает Никита. — Просто вот Пескова тебе тоже нравилась. — Мне она как раз не нравилась. В этом, как потом оказалось, и была вся проблема. — Ну ладно. — Шо ты пристал? — бурчит Эдик, отвлекается на глоток не особо вкусного крафтового. — Взял и взял, с выбором не прогадал, кстати. Мы сегодня полдня только работали, потом рабочие пришли плитку новую хуярить, а он уже клубничник забабахал, пиздец. — Клубничник? Это типа «Фрезье»? — Не, «Фрезье» это какая-то хуйня французская с кремом, Ефим на её счёт шо-то там возмущался, — Эдик лезет в карман за телефоном, находит в галерее нужную фотку и подталкивает по барной стойке к Никите. — Зацени. Там мусс, бисквит, компоте, ещё какая-то хуйня и сублимация, всё клубника. Сезонно ещё под декор землянику пустим, чтоб совсем тематически. — Нормально, — вдумчиво кивает Никита; шарится там что-то по экрану с открытой фоткой торта. — Круто. Котелок у него варит, да? — Дядь, звучит вот, как будто ты не веришь, что я могу кадры нормальные нанимать. Ну не последний человек он по сладкой теме, меня его возрастом задрали уже. — Так никто не знает, какие ты можешь нанимать, какие нет, — усмехается Никита. — Всё украинское кулинарное сообщество замерло в ужасе. Ждём, во что превратит «Мох и ель» Эдик Канарян. Это, кстати, обидно. По-хорошему, по-правильному, — мотивирует в очередной раз сделать что-то такое, чтоб все выкусили, блядь, чтоб не сомневались в Эдике, потому что он сам-то в себе не сомневается, — но обидно как будто всё равно. Из разговоров с кем угодно, кроме дядь Жени, за последние пару недель Эдик точно понял: как шеф-повара его, с одной стороны, вроде уже воспринимают заочно даже, ну типа, не сомневаются. А с другой стороны — жрут попкорн и ждут подвоха; где-то же обязан он накосячить. Ничего он не обязан. *** На следующий день Эдик появляется в «Мох и ель» практически раньше всех, — кроме него тут только переместившаяся в один из залов бригада рабочих, которым за ближайшие пять дней предстоит по-быстрому освежить ремонт; ничего сложного, наверное. Эдику, вот, новое меню надо замутить — сам согласовал с Женькой, что от женькиного как раз — брендового — останется на новый сезон процентов двадцать пять, а во всём остальном, мол, гуляй, Эдик, хоть разгуляйся, — получается, практически с нуля. То есть, идей миллион. Попробуй выбери нужную в сжатые сроки. Но Эдик об этом не думает прямо так сразу в начале дня; если по-честному, то, приходя по утрам в «Мох и ель», он попросту из одного дома попадает в другой. И пока этот другой не превращается в рабочее место, спать хочется в ресторане точно так же, как и часом раньше — в собственной кровати; Эдик, зевая, таскается по всему периметру, — проверяет рабочих, чтоб не ёбнули ничего случайно, включает свет на кухне, минут на пять подвисает перед практически пустыми холодосами, — Валик сегодня должен прийти с закупкой, чтобы на разработку меню хватило, так что можно не париться. Он врубает кофемашину; копается в ленте Инстаграма, пока стрелка датчика давления медленно ползёт к зелёному цвету. Ефим вылезает у него в рекомендованных — никогда раньше не — и Эдик подписывается в ответ на автомате; тут же обнаруживает, что кондитер успел его отметить на каком-то посте. А, на самом новом. Час назад выложил — фоток целая галерея со вчерашним клубничником, красиво; подпись про то, что утро надо начинать с чего-то визуально приятного, и ещё про то, что всех, кто следит за карьерой Кравченко, скоро ждёт сюрприз. И в самом низу: «Хотите рецепт? Клубничник не получился бы без @kanaryan_edik, у которого, кажется, нездоровая аллергия на ваниль и здоровая любовь к ягодам :)». Эдик ухмыляется; жмёт на кофемашине кнопку пролива и возвращается к профилю Ефима. Комментариев под постом уже дохрена, несмотря на ранний час; в основном все пытаются понять, что там такое с его карьерными новостями, или спрашивают, при чём тут Канарян. «нету аллергии.» — пишет Эдик новый комментарий под аккомпанемент хлопка входной двери далеко из зала — «но ваниль и клубника — слишком банально…». — Шеф, принимай! — бодро орёт Валик за секунду до того, как появиться на кухне; перед собой он толкает небольшую тележку с коробками и пакетами, а позади него плетётся явно припухший от недосыпа Ефим, заткнувший уши эйрподсами. — Да не кричи, дядь, — морщится Эдик, но стучит кулаком о протянутый кулак Валика; Ефим проскальзывает мимо него к кофемашине, хмурится секунду, тянется к банке с остатками помолотого вчера кофе. — Сойдёт, — ворчит он скрипуче, хватается за холдеры, зовёт чуть громче: — Вам что? — А у меня ж фильтр с собой был, — Валик поднимает с тележки картонный стакан с яркой крышкой; берёт пару пакетов и тащит уже к холодильникам. — Конкурентов изучаю. — Угу. Эдик? — А как вчера, — подумав, отвечает он; нахрен изменять традициям, тем более что Ефим в первый же день их пробил, разом попав во все его привычные специи к капучино? — Хорошо, — зевает Ефим; отмеряет граммовку под два эспрессо на глаз, включает пролив, ставит быстро на телефоне таймер. Замирает ненадолго, поддёргивает затем рукава очередного балахона, чёрного на этот раз; хмурый, в ушах всё ещё торчат наушники, которые Эдику по-старчески хочется оттуда вытащить. Типа, пришёл к людям — вот и слушай людей. Но это — секундное, нерациональное; он отворачивается от Ефима, занятого капучинатором, и принимается помогать Валику с закупом. — Тут на всех сразу, — объясняет Валик, показывая на пакеты с мукой из их обычной пекарни. — Я Ефима вызвонил с утра, позвал со мной на рынок. — Изверг, — сообщает ему Эдик. — Молодец. Даже знать не хочу, во сколько это было. — Да ты раньше встаёшь всё равно, — Валик улыбается. — Нам за тобой не угнаться. Щас Настя придёт, — Эдик посылает ему максимально непроницаемый взгляд, потому что, блядь, имена, Валик, утро. — Технолог! Чтоб не как вчера. — Так, а зачем ты мне нужен тогда? Хоть позаписываешь за нами, дядь, подучишься чему-то. Глядишь и повар вырастет… — Отвали, — хохочет Валик. — Я технологические карты могу, но не буду. Эдик, извини. — Да шучу. — Да знаю. Мы тут малину притаранили, кстати, ты просил. — Как у вас сил хватает, — всё тем же скрипучим, сонным голосом врывается Ефим, подойдя неслышно; протягивает Эдику одну чашку, обеими ладонями будто бы обнимает вторую. — И энергии. Как у вас сил и энергии хватает в такую рань столько пиздеть? Валик на смешке отвечает что-то, Эдик не слушает, пожав плечами; пробует свой острый капучино — хорош, как и вчера, — пялится на Ефима безбожно. Эдику часто говорят, что взгляд у него такой, что других людей напрягает, но глаза-то зачем даны? Если не смотреть, то вообще нахрена? Ещё глоток; интересно это, интересно. В «Мох и ель» традиция была всегда негласная, — даже если другие на смену приходят раньше, что вряд ли, кофе по утрам всё равно заваривал всем Эдик, — не первый попавшийся офик, не бармен и не кто-то из поваров, — ну как-то так повелось. У него под каждого есть напиток проверенный, давно уже изучено, кого эспрессо впирает, а кого вонючий колд брю из барного холодоса. Традиция — реально — годами закрепилась, а Ефим вот пришёл и за сутки её как-то по-тихому спёр. Это интересно; как и то, что Эдик вообще ни разу не против. *** Голова у Ефима пухнет. Циферблат новых эппл-вотчей показывает пятнадцать часов сколько-то минут, а покурить он впервые смылся. Не жалуется — время незаметно пролетело; вчера он, на энтузиазме вперемешку с комментарием Канаряна в их первую встречу, клубничник с нуля соорудил, но сегодня приходится уже мыслить логически. Его шефом позвали не просто так, и надо оправдывать, а не просто выёбываться фантазиями на тему десертов; башка болит, правда, потому что впихнуть надо и классику, и вариации на тему классики, и фирменного ещё достаточно — чтоб за кондитеркой только в «Мох и ель» возвращались; Ефим за пару дней стал очень патриотичным. Это очень просто оказалось. С «Рафаэлем» удалось полюбовно договориться, — Ефим до конца прошлой недели отработал и свалил, заявление задним числом, на прощальную премию аж расщедрились, видимо, не так уж и плохо его там воспринимали, как казалось, — а в «Мох и ель» слишком легко получилось залететь. Вот как по маслу, не считая вчерашнего конфликта с Яблонской; она в итоге не стала закатывать новых скандалов, растрынделась про какую-то серию мастер-классов, — от шефов, чьи классы Ефим уже посещал, — и новые возможности. Заявление подписала по собственному, зая какая. В остальном — класс. Огонь, как бы сказал непонятный пока Ефиму Мицык, пушка и ракета. Ну, только второго кондитера себе надо искать, Юля эта вряд ли одна вывезет, но — детали; не так уж и сложно, наверное, не так уж и страшно. Ефиму сейчас кажется, что не страшно вообще ему теперь ничего, после стремительного согласия на роль единственного шеф-кондитера в одном из крупнейших ресторанов Киева; он щёлкает зажигалкой, балансируя во второй руке пятую за день чашку кофе. Не страшно ему ничего. Он же привык — сначала сделать, потом подумать; сначала согласиться, затем отучиться. Это в том, что кухни напрямую не касается, конечно — на процессах у него правила другие совсем. Не страшно ему. Неа. Ни разу. И синдрома самозванца никакого нет. Ему же целых двадцать; самое время шефствовать на кондитерской станции у Эдика Канаряна, признанного городского сумасшедшего украинской кулинарной страны. Самое время. Самое-самое… — Не парься, — раздаётся голос из-за спины; Ефим вздрагивает, но Эдик уже равняется с ним плечами на продутом всеми сквозняками крыльце служебного выхода. — Не парюсь. — Паришься, — Эдик прикуривает. — Неа. Ефим ёжится; ветер и правда сильный сегодня, форменный чёрный китель не особо спасает. Канарян косится на него пару секунд, накидывает в конце концов Ефиму на плечи прихваченную с собой джинсовку. Жест почти не неловкий. — О-о-о, как мило, — манерно тянет Ефим, как делает обычно, чтобы побесить — не в последнюю очередь. Эдика не бесит. Это прикольно; Ефим привык зачастую — особенно на работе и особенно вне — себя гипертрофировать; все черты свои преувеличивать до абсурда, больше пространства занимать, чем хочется, — тактика проверенная, люди обычно либо отваливают, либо принимают его таким, либо — на худой конец — имеют о нём хоть какое-то мнение, особенно если не сложилось профессионального. С Эдиком, кажется, не канает; либо он отмороженный какой-то, либо просто воспринимает Ефима Ефимом — вот так сразу. Усмехается вот и курит; не поддаётся на подначку. — Спасибо, — примерно поэтому добавляет Ефим. — Эта Настя меня заебала. — Да она карьеристка. Пробивная, — хмыкнув, Эдик стряхивает под ноги себе пепел, Ефим следует примеру. — Не туда повернула, теперь из технологов хрен вырвешься. И то — недоучка. — А чего она тогда?.. — Её Валик притащил, давно ещё. Не в смысле она не знает ничего, в смысле — ей учиться и учиться ещё. Но у неё вроде с десертами правда нормально. — «Нормально» не прокатит, — недовольно отвечает Ефим. Настя эта, едва пронюхав, что на кухне освободилась вакансия линейного повара-кондитера, навострила не только уши и лыжи, но и всю себя, как Ефим понял; прилипла к нему как банный лист, раздражает ужасно. Единственное — выглядит, как будто бы с Юлькой общий язык нашла. — Вот как думаешь, лучше, чтобы персонал между собой общий язык находил в первую очередь, или со мной? — Изначально — с тобой, — Эдик не думает ни секунды; Ефим не убеждён, что он прав, но ему нравится чужая уверенность. И опыт — он за этим и спрашивает. Канарян на десятке разных кухонь побывал, и ниоткуда, вроде, ни одного плохого отзыва. — Ну то есть, вот пример тебе. Наша вся братва между собой грызлась по-собачьи в разное время. Реально собаки. Валик с Сашкой только спелись быстро, ну и Влад Макса подтащил год назад. А так — мрак. До сих пор мрак, ты не видел ещё, иногда прорывает их. Ну и я тоже не деньги, чтоб всем нравиться. — А лысина, вон, блестит, — не удерживается Ефим. — Как монетка. — Ага, золотая, — Эдик ухмыляется и опять не ведётся. — Короче, их всех по отдельности дядь Женя притащил, как и меня когда-то. Ну понятно, прикидывал там в голове, смогут ли сработаться. Но изначально — под себя. А потом мы растили коллектив и всё такое. Не все остались, но кто остался — всё отлично. — Я понял, — Ефим затягивается несколько раз подряд торопливо, ветер усиливается; запахивает на себе плотнее чужую джинсовку. — Значит, Настю точно не рассматриваем. — Почему? — Я с ней общий язык никогда не найду. Даже если б она по всему остальному подходила. — А кто нужен? — Эдик разворачивается к нему вполоборота; смотрит внимательно, цепко, пока докуривает. Всегда так смотрит; это его фишка, ну точно, очередная. Одна из многих. И — хороший вопрос. — Такой, чтобы я объяснял, а не учил, понял? Побольше опыта, чем у Юли, больше фокуса. Над Юлей я готов работать, ты не подумай, — Ефим вдруг спешит добавить; он не врубился ещё толком ни в субординацию, которая у них с Эдиком могла бы быть или не быть, ни в чужие ожидания, ни в механику работы здесь. Действует по наитию, и иногда лучше перебдеть, — из неё всё быстро получится, но второй нужен, чтобы я положиться мог. Ему двадцать, ему двадцать, ему всего двадцать; разные люди его в разное время называли кондитерским гением, окей, — и не только родная мать, — и опыт в шефстве у него не первый, и опыт за плечами у него достаточный, но это ничего не значит, разве это может что-то значить? В голове миллион вопросов; Ефим хочет нанять кого-то старше себя, — сегодня после общения с Настей убедился в очередной раз, что нахер ему такое надо, — кого-то достаточно шарящего в кондитерке, кого-то с разноплановым опытом. И, окей, такие пойдут в «Мох и ель» — конечно, пойдут, много кто пойдёт, Ефим сам-то чуть не охуел, когда его позвали. А пойдут ли такие — под его начало? Под шефство Ефима Кравченко? — Погнали, — Эдик вдруг хлопает его по плечу и Ефим снова вздрагивает; роняет дотлевающий окурок. — Расслабься, дядь. Сегодня сложнее — завтра легче. Мудрость, конечно, на века. Ефиму и правда легче почему-то. *** — Да вижу, вижу! — Авокадо, понял? Вместо всего? Ефим чуть ли не в нос ему этими блядскими авокадо тычет; ну, хоть ожил немного, не то что на курилке — притухший весь был, поникший, неуверенный, ему это настолько не идёт, насколько вообще может не идти. Не то чтобы Эдик, конечно, эксперт. Но оценить может; чужие слабости — тоже видит, попривык как-то, распознаёт как свои — если не игнорирует напрочь, — а игнорировать Ефима довольно сложно, даже если он молчит и в себя погрузился. Время семь вечера, и это вот прям не тот случай. — Смотри, смотри, — даже Настя эта подустала, а Ефим теперь вокруг него чуть ли не прыгает. — Желатин делаем, кокосовые сливки туда, кафирлайм… — Ваниль, — оживает Эдик; Ефим смотрит на него смешливо: — Разрешаешь? — Валяй, сработает точно. — Ванили стручок, да. Отпарить. И в пюре прям авокадо, понял? Веганский значок налепим, а всем остальным офики пусть поют, как необычно. Сливки тоже выпарить, — Ефима несёт, Настя строчит в своём блокноте, Валик увлечённо смотрит на Ефима и настолько же увлечённо жрёт наскоро приготовленную тем же Ефимом пиццу — моцареллу с базиликом; гудят приборы, басят рабочие за стеной. Эдику спокойно. — Ну дальше как обычно, бла-бла-бла, кули какое-то надо прикольное. Манго? — Не. Маракуйя? — Маракуйя! — Ефим уже летает почти по кухне, собирает ингредиенты. — Смотри, я хочу, чтобы реально без лактозы, чтобы спецпозиция была в меню, почему нет? Про аквафабу что думаешь? — Куда? — Ну крамбл. Взбить по типу как белок. Миндаль туда… — Ага, — Эдик смотрит, как Ефим не унимается в своих полётах между холодосами и станцией; не зря — говорил же Никите. Не зря. — Да, получиться должно. Должно сработать. — Да конечно, должно! Насть, записывай. — А выпекать? — Крамбл? Минут десять, нормально. — Нормально, — кивает Эдик. — Нормально. Ебашь. Ефим вскидывает голову; смотрит на него счастливо, смахивает со лба упавшую прядь. Эдик ему кивает. *** — Что за уголовник у нас в зале?