Нелюбовь

      В грязном школьном туалете в одной из последних кабинок заперлись двое подростков, хотя вернее будет сказать, что заперся только один субъект, не дающий уйти второму.       Тут душно, воняет, как и должно вообщем-то, но и запах хлорки режется в нос. Странно, почему так темно, наверное, лампочки никто и не менял, мда… Что сказать, школы «СНГ». Но все же было не настолько темно, чтобы ничего нельзя было видеть, потому что из окна проникает свет солнца, наверное, уже скоро уроки закончатся.       Как же жарко в кабинке, кажется, не хватает воздуха, а может, это от того, что тебя целуют, не давая даже один раз вдохнуть воздуха, может быть, из-за этого и сердце стучит так, что, кажется, ещё немного — и оно выскочит из горла. Глаза слезятся либо от боли, либо от осознания происходящего, либо от рук, которые сжимают тебя до боли, от которых останутся синяки при любой попытке освободиться. Например, когда ты пытаешься вырваться, или хочешь сказать «хватит», или отстраниться. И самое ужасное наверное то, что тебе это безумие нравится, как же это странно и не нормально. Ведь тебе нравится, когда тебя хватают эти руки, нравится, когда так целуют властно и по-собственнически, но ты не можешь принимать это за любовь, понимаешь и давно уже поняла, что ты только игрушка, вещь. Тебя не любят, тобой не дорожат, к тебе не испытывают никаких чувств. Тебя хотят только потрогать и, наконец, сломать тебя и посмотреть, что будет дальше. Будет ли эта игрушка и дальше смотреться так же забавно, как и сейчас. Можно ли так же весело играться, как сейчас, как неделю назад, как несколько месяцев назад? Это просто детское любопытство, ничего больше. — Ммм, — тянет Россия, проводя тонкими бледными пальцами по нежной коже хрупкой и худой спины. Так и хочется сорвать эту школьную рубашку с неё и посмотреть, как выглядит эта кожа и спина.       Наверное, это выглядело бы смешно и забавно, если бы не сама ситуация. Россия уселся на мраморный унитаз, посадив на свои колени девочку, которая пыталась всеми силами не произносить ни звука. Хотя слёз уже не сдержать, но русского это не остановит и никогда не останавливало. Рывок — и вот она уже хватает ручку двери, но не тут-то было… Парень хватает её за руку, не успевает она пискнуть, как он тянет её обратно, усаживая на свои колени, истерика началась, еле-еле слышны всхлипы, и слышатся они из последней кабинки, а Россия на это зрелище только тихо смеётся и спрашивает, будто всерьёз интересуется, почему его маленькая сестрёнка — Казахстан — плачет: — Что такое, сестрёнка? Тебе не нравится, что братик выражает свою любовь к тебе?       В России погиб великий актер. Его голос правда звучит так, будто он опечален. — Но… Н…но ты, я ведь? Это…       Снова всхлипы. Не найдя нужного ответа, она опускает голову так, что ее волосы закрывают лицо. Россия на это улыбается, мягко и заботливо обнимает одной рукой, а второй гладит по голове и пальцами перебирает её каштановые волосы. — Не ответишь? — на его лице снова появляется улыбка ангела, которому самые грешные души признаются в своих грехах. — Значит, нравится, но не бойся, я же люблю тебя, сестрёнка.       Она не может ответить, ведь это и дураку понятно, в голове туман, есть только эти слова, как мантра. Она любит брата. Наверное, любит так, что умереть может за него, любит так, что если придется терпеть боль, то будет терпеть, но ведь это неправильно. Однако, все же сказать: «Хватит» она не может, обидеть брата не может, отказать ему в чём-то тоже. И все же Казахстан находит выход, пусть и временный. — Я… П…п-просто хотела сказать, что, наверное, уже домой пора. Н…н…наверное, уже поздно, и если кто-то найдет нас… — То будет плохо, — заканчивает за неё Россия. — Д…да, и папа будет недоволен, — парень теперь уже обеими руками тянет её тело к себе так, чтобы она полностью чувствовала жар чужого тела на своей спине, даже стук сердца слышно настолько сильно, что остальные звуки будто пропали или же не существовали, и ей кажется, что в этот момент время остановилось, все люди стран, городов, да и чертова вселенная исчезла. Есть только он и она, и биение его сердце. Кажется, она счастлива в этот миг, но если бы юная Казахстанка знала причину этих ударов сердца, она, наверное, ужаснулась бы.       А Россия ещё не наигрался, ему нужно было больше отчаяния в милом голоске его сестры, ему нужно, чтобы она ещё немного поплакала, ведь это так прекрасно. Никому не понять, как красива его маленькая, беззащитная сестра, когда она плачет, когда в янтарных глазах блестят слёзы, которые были прекрасны любых драгоценных камней, а как же красиво, когда её слёзы при свете светятся, смешиваясь с цветом её глаз, никому этого не понять, кроме него, её любимого братика. — Можешь повторить, я не расслышал? Ты так шепчешь тихо, ммм, — прошептал русский на ухо ей и уткнулся в шею, чтобы вдохнуть её запах. Чёртова школьная рубашка мешает, хочется порвать так, чтобы каждая пуговица с материала слетела в тот же момент, но его мысли прервал тихий и перепуганный голос — почти детский. — Говорю, папа будет недоволен, — все так же тихо повторила янтарноглазая, которая дергалась от каждого нового касания, как в первый раз, будто эти бледные пальцы обжигали кожу, как огонь. Он будто только сейчас вспомнил про отца. — В таком случае, нам нужно поторопиться, но прежде… — он замолкает на секунд пятнадцать, и на лице юноши появляется ухмылка. Хитрая и страшная, хотя, наверное, и к лучшему для казашки не видеть это выражение лица. Он снова подаёт голос: — Казахстан, посмотри на меня, — просил он, хотя тон такой, будто это не просьба, а приказ. Она удивляется и покорно поднимает голову. На густых, пушистых, цвета древесины ресницах блестят едва заметные капельки слёз, и в них отражаются последние лучи солнца. — Россия, — зовёт его девочка, а он, кажется, засмотрелся, даже слишком. Его взгляд падает на еле дрожащие губы, бледные и маленькие губы, но немного пухлые, а нижняя губа раскраснелась, да ещё и блестит так, кажется, это его слюни остались там. — Россия, — опять зовут его, но уже более беспокойным голосом, он слышит, но не спешит отвечать. Взгляд уже сфокусировался на худом создании, которое смотрит на него, на лице, испуганных и влажных от недавних слёз глазах, губы дрожат и слегка приоткрыты. И рубашка в области шей задралась, где открывается великолепный вид на тонкую, аккуратную, бледную шею. Да и все лицо уже оттенка мака, плечи дрожат. Наконец, он понял, чего хочет, знает, чем утолить свою безумную жажду. Голубоглазый парень обеими руками касается её щек и смотрит прямо в глаза, если не в душу.       Девочка замолкает в этот момент, кажется, она забыла, как дышать, как говорить, и вообще кто она, и зачем живёт. Эти голубые глаза, как небо, смотрят прямо в душу, и она полностью беззащитная перед этим взглядом. Кажется, или эти глаза пронзают ее, лучше любого ножа или меча. Как будто в тебя проникает лёд, очень твердый и холодный, и ты сам превращаешься в него — вот, что она чувствовала от его глаз. Это и есть её смертный приговор, это полная ирония: умереть от рук любимого человека. Смешно даже осознавать этот факт.       А России этого недостаточно, он рывком касается её губ своими, проникает языком и касается её языка. Поцелуй получается жарким, страстным и сладким, до потери сознания, но даже это слишком жестко. Он все больше и больше углубляет поцелуй, все сильнее вгрызаясь в её губы, и кусает нижнюю до крови, а её хныканье и слабый, едва слышный стон только добавляют масла в горящий не костер, а огромный пожар. Уже слишком больно, да и воздуха не осталось, словно, ещё немного — и будет её неминуемая гибель. Казахстан всеми силами упирается ему в грудь, руками пытается отстраниться, но тот и не думает ослабить хватку, она мычит уже громче, пытается сказать хоть слово. Кажется, сознание её покидает, перед глазами появляются темные круги, она уже не пытается выбраться, да и сил больше нет. Становится совсем темно, но на миг она услышала его смех, слабый, еле слышный, а дальше опять темнота.