Между усмешкой и яростью

Девушка резко вынырнула из удушливых объятий темноты, дернувшись вперед, но что-то не позволило ей сдвинуться с места. Юки глухо закашлялась, пока в голове все еще звенело, а на затылке заныла потревоженная рана. Воспоминания, как паззл, складывались не слишком быстро в голове. Кто-то последовал за ней вечером, но она заметила слишком поздно. А потом была чернота. Окружала со всех сторон. Создавала иллюзию бескрайности пространства, дезориентировала, заводя в тупик. Стараясь не усугублять болезненные ощущения, Юки осторожно повертела головой по сторонам, надеясь уловить малейший источник света. Удалось повернуться и углядеть доступный тут лоскут внешнего мира, коим оказалось дневное светило, проникающее сквозь огромное окно. От попытки сконцентрироваться на том, где находится, и от пристального вглядывания только усилилась боль в затылке. Ее притащили в богом забытое увеселительное заведение на окраине города. Что-то внутри ласково подсказывает: «в яму». Свет с боем прорывался сквозь пыльные стекла, оставляя на полу бледно-желтые пятна. Пахло гнилыми досками и сыростью. Несколько книг валялось недалеко от дивана — они отсырели, их страницы слиплись, текст густо смазался. У нее в легких стекло, дышать противно и трудно. А оковы на руках и ногах не добавляли хорошего настроения. Савада крепко стиснула зубы, закрыв глаза. Всего на минуту. Чтобы отпустила слегка слабость, не мешая соображать. Не была уверена, насколько сильным удар оказался. Но тот, кто это сделал, точно знал, что делает. И все-таки приступ раздражения вызывало не то, что ей прилетело, а то, как легко ее смогли обезвредить. Радоваться тому, что нападавший оказался не плодом воображения, а реальным человеком, не приходилось. Юки предпочла бы таблетки от галлюцинаций глотать, чем быть похищенной так просто. Приняла сидячее положение, и в так ее движениям раздался шорох рядом. Поначалу опешила, не понимая, где источник звука находится, и не померещилось ли ей, и только потом увидела впереди знакомую форму с красной повязкой. Отлично. Только Хибари Кеи здесь не доставало. Его избивают лишь потому что могут, и потому что он ослаблен и не может сопротивляться, получая за это по носу. Раздается хруст — и уверенности нет, что тот не сломан. Школьник лежит на полу, не издавая никаких стонов от боли. Его мучитель держит того за воротник и излучает довольство. Не станет же он присоединяться к избитому подростку? Цветки сакуры разбросаны, образовывая круг, в котором заключен Кея. Выглядит одновременно и эстетично и безобразно. Неприятно осознавать, что ты какой-то сопляк слабый, не в состоянии постоять за себя. Кулак со смачным хряском летит Хибари в лицо. Удар приходится в скулу, а Юки фокусирует взгляд на его «палаче». Мимо проплывает парень в очках, уставившись на происходящее своими стеклянными глазами. Можно было поспорить: в список его обязанностей не входила «забота» об обоих пленниках и тем более — совместное времяпровождение. Снова удар. Медленно. Слишком медленно. И кажется, что секунда эта длится слишком долго. Кажется, что она слышит, как скрипит ткань чужих перчаток. Кажется, что чувствует учащенное сердцебиение. И тут же вопросом задается — чье? По байкам местных в старом заброшенном кинотеатре от всех сердец за ненадобностью избавились. Хибари скручивает. От нескольких ударов по ребрам — противник постарался, вложил в них все чувства. А затем бьет еще раз. С размаху коленом ударяет прямо в челюсть, так сильно, что у Кеи вылетает кровь изо рта. Принимает удары один за другим, себя разрушает, будто всего этого ему мало. Последующий удар и глумливый смешок отрезвляют. У Хибари в глазах плещется злость, граничащая с ненавистью. На все трудности у любителя дисциплины — стратегия «напролом без колебаний». Только с Рокудо Мукуро, очевидно проблемным и преувеличенно подлым, это не работает. Кровь красная, яркая чересчур на фоне окружающей обстановки. — Кстати, ты кое-что потерял во время нашего последнего разговора, — вставил Рокудо, делая перерыв и помахивая тонфа. — Вот, вернуть хотел. Хотя, теперь-то они тебе не очень нужны. И легким движением в сторону Хибари их бросил. Тот подачку проигнорировал, будучи неспособным даже банально на ногах стоять, и оружие упало куда-то за ним, покатившись с лестницы под насмешливое «не поймал, вот ведь беспомощный». От такого к себе пренебрежительного отношения, тот зло цыкнул, точно желая превратить его лицо в кровавое месиво и пару ребер выбить. Где-то в сознании Юки мысль замаячила, что жесты и слова эти намеренно сделаны только для того, чтобы спровоцировать и подразнить. Рокудо только веселила такая реакция. Он вдруг расплылся в понимающей улыбке, снисходительно посмотрел на Хибари сверху вниз, почти как диковинную зверушку, и даже не попытался на шаг назад отступить. И тому причина была. Юки чуть сдвинулась в сторону — не удивительно, что вскоре неуклюже полоснула себя чем-то. Чтоб тебя. По ноге прошлось что-то острое, когда вернулась в исходное положение. Понимание пришло в тот момент, когда почувствовала жжение. Поначалу в ней вспыхнуло раздражение, но озарило в следующую секунду, и она принялась исследовать сиденье, пока не нашарила крупный гвоздь. Предмет интерьера давно пережил свои самые лучшие времена. Веревки на руках за спиной снять так просто не представлялось возможным, как и на ногах, подручных средств рядом тоже не оказалось, но теперь это могло сработать. Юки не слишком надеялась на благословение судьбы. Гвоздь — не пила и не нож, на работу уйдет если не вечность, то половина от нее точно. И все-таки это было лучше, чем ничего. Вероятно, Рокудо не стал обременять себя тотальной слежкой, прослушивающими устройствами или камерами наблюдения, когда один признаки жизни еле подает, а другая надежно связана и никуда не денется. Воодушевлению здесь места не было. В отличие от расшатанных нервов и головокружения веревку с натяжкой можно было назвать пустяковой. — Какой милый безвкусный шарф. В какой дыре ты его откопала? В какой-то момент он откидывает Хибари, как надоевшую куклу, которую молча потащил по полу прочь отсюда, оставляя багровые разводы, его соучастник. Как черная-черная птица, подобрал остатки, а затем улетучился — по щелчку пальцев. Было слышно, как заскрипел зубами у двери еще один подручный Мукуро, возмущенно полыхая у двери и походившего на сторожевого пса. Происходящее на сценический сюрреализм походило. Словно одну из ключевых сцен отыгрывали, находясь в театре и заставляя зрителя задыхаться от предвкушения и восторга. Только вот временная «тюрьма» оказалась настоящей, а изнуренная Юки не вызывалась на добровольных началах играть роль пленницы. Для справки: играть она вообще не умела. — Что тебе от меня нужно? — Знаешь, такой ты мне больше нравишься, — подносит сомкнутые пальцы к своему подбородку, чему-то кивая. — Не помешало бы и рот заклеить, но я сегодня, как ты успела заметить, очень добрый. Совсем не ценишь моих стараний. Разве тебе не нравится сама мысль, что твой старший братик прибежит сюда, чтобы спасти? — Мне нравится мысль придушить тебя этой веревкой. И понимает, что вразумительного чего-то не дождется. Видеть его беспечное, лишенное чувства вины лицо уже осточертело. Только вот бежать в ограниченном пространстве клетки собственной было просто некуда: куда не иди — взгляд Рокудо неустанно следовал за ней. Помещение напоминало миниатюру ада. Здесь не было адского пламени или крика грешников — только тишина, словно в склепе, да полумрак. Тело озноб берет, заставляя сделать рваный вдох и выдох длинный — еще один. Она сжимает руки в кулаки, чувствует зловонный запах, что тяжелым грузом оседает при каждом новом выдохе. Предчувствие. Оно с головой накрывает, все органы чувств затягивает неживой проволокой металлической с острыми шипами. — Кричи, если будет больно, — одаривает полуулыбкой Рокудо, активируя свою силу. В вены въедается запах собственной слабости, заставляя их пульсировать с такой силой, что еще немного, и вена каждая на ее теле лопнет. Юки хмыкает про себя, словно это не она тут сидит, словно просто высмеивает какую-то девчонку, не способную к борьбе с самой собой. Может быть, швырнула бы в лицо, если бы кое-кто не захотел влезть ей в голову. И ждет, когда же не выдержит давления. «Бедная девочка. Только бы еще руки заломить». У нее на костяшках битые раны, на ключицах несколько ссадин лиловых, а на скуле — бледная заживающая царапина. Юки не отступает. Юки не позволит сейчас швам самообладания лопнуть. Не позволит чужой напускной жалости загнать в чернеющий угол, где живут многоликие страхи. У нее идет кровь из носа, оставляя мокрую дорожку и солоноватый привкус на губах. Рокудо казался неискренним в десяти случаях из десяти. Ловишь себя на мысли в какой-то момент, что ненастоящий, а внутри у него ничего нет, кроме пустоты и полого пространства. Высокомерие свое таскает, как воздушный шарик на привязи, чтобы не улететь совсем. Только прядь волос выбивается из прически, падает на лоб. Напоминает о том, что Рокудо Мукуро — все же больше человек, чем бездушная личность. Иероглиф несколько раз мигнул и погас, после чего лицо некрасиво дрогнуло, будто бы старался сдержать какую-то гримасу, и вокруг на мгновение в помещении стало тихо. А затем он стал всматриваться с каким-то азартом. Похоже, вся ситуация в его глазах была лучше любого запланированного спектакля. — Интересно, — наконец произнес он. — Какая жестокая забота. В твоем окружении есть довольно скользкий тип, да? Можешь ли ты с уверенностью сказать, что он тебя не предаст? Юки попыталась вырваться, но безрезультатно. Не получается. — Савада Юки, мы же проходили этот урок с тобой в прошлый раз. Неужели его было недостаточно? — обманчиво-мягко произнес, щекоча теплым дыханием ухо, сдавив ее руку. — Если ты будешь получать по голове при каждой нашей встрече, то закончишь раньше времени. Если бы приложил чуть больше усилий, то, скорее всего, кость сломалась бы. В глазах от боли потемнело, и Юки стиснула зубы, не желая под чужую дудку плясать. Самое отвратительное, что Мукуро знал, где проходит грань тонкая между сломанной конечностью и адской болью. — Лучше уж сдохнуть, чем видеть твою рожу. — Придется согласиться с тем, что имеешь, да и я очень хорош собой. — Отпусти, — даже не пытаясь быть вежливой, процедила. — О, надо же, я немного увлекся, — непринужденно ответили ей, и хватка ослабла — «видишь, я могу быть понимающим» — только результата от таких действий по минимуму. От толчка в грудь Юки впечаталась в спинку дивана, а когда подняла глаза на преступника, тот уже стоял напротив и нахально улыбался. — Я уничтожу Саваду Тсунаеши. Я нанесу ему рану, после которой нельзя оправиться, которую нельзя зашить. Ту, что не затянется. — Ту, что пережил ты? На это отмалчиваются, но в глазах напротив чудится обещание, признание. Нормальная жизнь в ее семье — все равно что клубы дыма в ладонях удержать. Нормальная жизнь — феномен, нежели закономерность. Быть в мафии — означает конец мирной жизни. Быть в мафии — приговор, что кривым почерком выписан. Быть в мафии — болезнь, что убивает быстрее всего тех, кто выйти из «игры» захочет без последствий всяких. От нахождения в замкнутом пространстве и вымоченных в собственном соку мыслей, головная боль стала почти постоянным спутником Юки. В большинстве своем ее вполне перетерпеть можно было, но временами, когда девушка старалась проанализировать и охватить за раз слишком большой объем информации, то та невыносимой становилась. И вот теперь виски снова сжала. И ловит себя на мысли, что ее жизнь на старую, хрипящую карусель похожа: никогда не знаешь, в какой момент и какой винт отвалится, и вся эта конструкция ржавая, наконец, рухнет. — Ты вся испачкалась, — без доли какого бы то ни было живого интереса уточнил Мукуро, осмотрев ее одежду. — Не успела отполировать себя заранее. Не знала, что ты любезно пригласишь в гости. Враг без колебаний пересекает разделяющую их невидимую линию, останавливаясь в двух шагах от Савады. — Тебе идет красный, — размазывает по ее щеке чужую кровь. — А тебе пойдет гипс, — раздается в дверях мужской голос. Такахаси стоит в проеме весь в пыли, порванной одежде, мелких царапинах и алой кровью на ткани. Выдыхает и переводит на нее взгляд, в котором моментально что-то вспыхнуло. «Юки-чан», — как будто приглушенно вслух. Опять за свое? Да. — Оставь это дело мне. Сможешь подождать? — Сомневаюсь, — буркнула себе под нос Савада. Страж и возмутитель спокойствия каждого, кто в радиусе поражения находится, сегодня решил заняться преступными элементами, посмевшими ее выкрасть. Прямо гордиться можно оказанной честью. Движения его были плавными и замедленными, будто только и ждет подходящего момента для нападения, издеваясь над оппонентом. — Не знал, что ты такой фанат. Могу устроить тебе встречу с Данте. Но не гарантирую того, что ты сможешь что-то сказать, когда я проведу увлекательную экскурсию по семи кругам. — Тебе здесь нельзя находиться, — отрезал парень со шрамом на переносице, пребывая в бешенстве. — Ты так кулаки сжимаешь, не боишься сломать случайно что-нибудь себе? Как потом будешь жить с такой ношей? — Убирайся. — Какой замечательный совет, — издевательски протянули, даже не думая проваливать с чужой территории. — Это все потому, что первыми вас нашли мы, а не маленький лохматик? На этаже ниже раздается грохот, от которого задребезжали стекла и посыпалась каменная крошка с потолка. Здание тряхнуло от разодранной защиты, если та вообще была. Хранитель Тумана Савады разводит руки в стороны на вопросительные взгляды — мол, что еще можно было ожидать от подмоги. — Лучше отойди подальше, — посоветовал Такахаси еще одному подчиненному Рокудо, появившемуся в комнате. — Что? Туман смотрит так, что становится понятно — сомневается в умственных способностях. Причем сомневается с душой и по-крупному, чтобы уж наверняка лишить недруга понимания реальности. У того, кто вопрос задал, дергается щека, и все его естество. Внезапно взрывная волна сносит дверь, которая прямо над головой Юки пролетает вместе со своей случайной жертвой, крепко приложив и вырубив. Такахаси широко улыбнулся, демонстрируя свои клыки. От проявления такой радости желудок сводит в рвотном спазме. Ему выводить из равновесия других все равно что вода — требуется как минимум восемь стаканов чужой крови в день. Едва заметив в глазах других отвращение — обрушивает кучу оскорблений. Психологическое давление — лучший способ контроля, знаешь? — Разве тебе не говорили, что случается, когда ты связываешься с мафией? — продолжал подтрунивать. — Но ниже падать тебе некуда. Ты уже здесь. Рокудо Мукуро едва заметно кривится, заслышав, словно перед ним ведро помоев вылили, о напоминании другой стороны гражданской жизни. Мафия для него — как нечестивому на пол освященной церкви наступать, как святой воды касаться. — Уж тебе ли говорить об этом? — поддевает Рокудо. — Не думай, что за тебя заступятся и не позволят отрубить голову вслед за моей. — Ты делаешь это ради них или ради себя? Вопрос Такахаси застает врасплох, судя по приподнятым бровям: — Что ты хочешь этим сказать? Хранитель как-то беззаботно пожал плечами и нарочито расслабился: — Хочу сказать, что, зная Вонголу, ты можешь завещать свое раненое сердечко только Саваде Тсунаеши. — Да как ты смеешь! — откидывая со своего пути старый табурет, парень со шрамом двинулся в сторону Такахаси, проходя мимо места, где сидела Савада. Как только противник оказался в зоне досягаемости, та резко вскинула ногу, попадая тому в солнечное сплетение и заставляя согнуться пополам. И спустя несколько секунд осознает, что веревки с ее рук спали, а пацан влетает в стену от мощного удара ее Тумана, в доли секунды оказавшегося рядом. Тени вокруг глубже становятся, и лицо Мукуро в полумраке кажется темной, неестественной маской. Впрочем, тот не казался напуганным. Он — от крайности до крайности в два счета. В нем все было с приставкой «слишком». От худобы нездоровой до «я в шаге, чтобы стереть мафию с лица земли». — Это прямо талант. Стать Хранителем, притуплять все сомнения, получить крохи благосклонности, и тут же все так бездарно потерять. Не повезло тебе с ним. Взгляд голубых глаз пал на Рокудо, который свое внутреннее удовлетворение утаивать не собирался. Вместо ответа — тишина. — Что такое? Ты ей не сказал? — О чем речь? — по нервам Юки дергает эта явная осведомленность. — О тех кошмарах, которые посещают тебя, — загадочно констатирует Мукуро. — Их автором был он.